Читать книгу Последний визар - Группа авторов - Страница 6

То утро было похоже на хрустальный кубок, наполненный до краев тишиной – звенящей, хрупкой и готовой разбиться от малейшего прикосновения. Воздух в хижине застыл неподвижно, и даже вездесущие пылинки, обычно танцующие в солнечных лучах, словно затаили дыхание, повинуясь всеобщему настроению. Эта тишина всегда казалась мне куда более зловещей, чем самый бушующий шторм. В бурю ты борешься со стихией, а в тишине ты остаешься наедине с собственным страхом, и у него появляется слишком много места, чтобы разрастись до чудовищных размеров.

Я молча подняла с пола злополучную монету. Прикосновение к металлу снова обожгло пальцы ледяным холодом, который, казалось, проникал прямиком в кости. Я сунула её в карман платья. Теперь она лежала там тяжёлым, неумолимым грузом, чёрной дырой, которая притягивала к себе все мои мысли и напоминала о себе при каждом шаге глухим, металлическим стуком о бедро.

Завтрак – жалкий кусок чёрствого, как камень, хлеба и ломтик сыра, покрытый белесой плесенью, – не лез в горло. Вместо вкуса я чувствовала лишь привкус страха, медный и неприятный, будто я облизала ржавый гвоздь. Каждый кусок приходилось проталкивать в себя усилием воли.

– Итак, – раздался из сарая голос, с трудом вернувший себе часть привычной язвительности, но лишённый прежней энергии. – Обсудим план великого и стратегического отступления? Или продолжим исполнять роль живых мишеней, с благородным видом ожидая, когда твой поклонник с мечом явится с утренним визитом и традиционным букетом… гм… отрубленных голов?

– План, – отрезала я, с раздражением отпихивая ногой его опустевшую, вылизанную до блеска миску, валявшуюся на полу, – заключается в том, чтобы ты сидел тише воды, ниже травы и прочей огородной растительности. А я… – я сделала глубокий вдох, пытаясь придать голосу твёрдости, – …я попробую выяснить, насколько сильно наша милая, спящая деревня успела обрасти слухами.

– Опять меня в темницу! – возмутился он, и по скрипу ящиков я поняла, что он ворочается. – Это дискриминация по видовому признаку! Я мог бы быть твоим личным телохранителем! Одно лишь мое присутствие внушает благородный трепет и уважение к частной собственности!

– Твоё присутствие внушает желание вызвать стражу, деревенского знахаря и, возможно, экзорциста, – парировала я, натягивая самый потрёпанный платок. – Сиди. Ешь свой неприкосновенный запас вяленой баранины. И, ради всего святого, не высовывай свой любопытный нос. Ни на секунду.

Выбравшись из дома, я почувствовала себя голым нервом, брошенным на раскалённый песок. Каждый скрип ветки под ногами, каждый оклик за спиной, каждый приглушённый смех из-за забора заставлял вздрагивать и сжиматься внутри. Деревня, ещё вчера бывшая такой привычной и безопасной, вдруг показалась полной невидимых ловушек и подвохов. За каждым углом, в тени каждой занавески, мог стоять он. Или кто-то, кто уже согласился стать его глазами и ушами за горсть серебра.

Лавка Гаррета была, как всегда, центром вселенной. Но сегодня её атмосфера была иной, изменившейся, как погода перед грозой. Не было слышно громкого, самодовольного смеха и оживлённых, ни к чему не обязывающих споров. Люди стояли небольшими, плотными кучками и перешёптывались, бросая настороженные, быстрые взгляды на чужаков – а их сегодня было подозрительно много. Пара грубоватых мужчин с недобрыми лицами и подозрительными, слишком объёмными узлами за спинами; женщина в дорожном плаще, с лицом, на котором, казалось, навсегда застыло выражение холодного безразличия… Все они выглядели так, будто ищут что-то. Или кого-то. Их взгляды, скользящие по лицам, были похожи на удары щупалец.

Сам Гаррет за прилавком не улыбался, а нервно перебирал грошики, отложенные для сдачи, и бросал короткие, тревожные взгляды на дорогу, словно ожидая оттуда чего-то неприятного.

– Лианна, – кивнул он мне, когда я, сделав вид, что меня интересуют яблоки, приблизилась. Его голос звучал приглушённо. – Осторожнее, дитя. Странные люди пошли. Не наши.

– Это из-за вчерашнего? – спросила я, беря в руки яблоко и делая вид, что изучаю на нём воображаемый изъян. – Из-за охотника?

– Он не один, – прошептал старик, наклоняясь ко мне так близко, что я почувствовала запах старого табака и лука. – С утра уже трое спрашивали. Про «шум в ночи» и «диких зверей». И… про тебя спрашивали, Лианна.

У меня засосало под ложечкой, и в глазах потемнело. Я положила яблоко на место, боясь, что мои дрожащие пальцы его уронят.

– Про меня? Что именно?

– Кто ты такая, одна ли живёшь, не видела ли чего странного в последнее время… – он поморщился, как от боли. – Я, конечно, ничего такого не сказал. Наши люди, они хоть и болтливы, но своих не сдают. Но другие… – он многозначительно, почти незаметно, скосил глаза в сторону группы приезжих, расположившихся у колодца.

Я поблагодарила его и поспешно ретировалась, чувствуя, как на мою спину ложится тяжёлый, недобрый взгляд одного из незнакомцев. Паранойя? Возможно. Но монета в кармане напоминала, что у паранойи в нашем случае есть самые веские основания.

Именно возле кузницы, откуда доносился привычный звон молота о наковальню, я снова увидела Каэрона. Он не прятался и не выслеживал, а стоял посреди улицы, беседуя со старостой деревни, и его поза была нарочито расслабленной. Но я видела, как его глаза, эти холодные, светлые озёра, скользят по округе, фиксируя каждую деталь, каждое движение. Каждого человека. В том числе и меня, застывшую в нерешительности.

Я замерла, не зная, идти ли дальше, демонстрируя ложную уверенность, или повернуть назад, что было бы равносильно признанию вины. Бегство выдало бы меня с головой. Но и приближаться к нему, чувствуя на себе этот взгляд, было сродни пытке.

Именно в этот момент, словно сама судьба решила подтолкнуть меня в пропасть, из-за угла кузницы выскочила соседская детвора, гоняя самодельный кожаный мяч. Их визг, такой беззаботный и жизнерадостный, прозвучал злой насмешкой. Один из мальчишек, самый младший, не глядя, налетел на меня, запутавшись в моих ногах.

Я не удержала равновесие. Мир опрокинулся. Я рухнула прямо на землю, а из кармана моего платья высыпалось всё его нехитрое содержимое – ключ, тряпица, пара засохших трав… и та самая проклятая, звенящая монета.

Время остановилось, сжалось в одну точку. Звуки улицы смолкли, будто кто-то выключил их рубильником. Я, всё ещё сидя на земле, видела, как монета, вращаясь, описала плавную дугу и подкатилась прямо к запылённым сапогам Каэрона.

Я видела, как его взгляд опустился вниз на этот серебряный кружок. Видела, как его глаза, всего на долю секунды, сузились, уловив изображение на ней. Видела, как на его лице, этой отполированной маске из плоти и костей, не дрогнул ни один мускул. Ни удивления, ни гнева. Лишь… понимание. Холодное, как сталь, и безжалостное, как приговор.

Он медленно, с той самой пугающей плавностью, наклонился. Его пальцы, длинные и уверенные, подняли монету. Потом он сделал два неспешных шага и оказался прямо надо мной, заслонив собой солнце. Я не могла пошевелиться, парализованная стыдом, страхом и отчаянием.

– Обронили, – произнёс он своим ровным, ничего не выражающим голосом, протягивая мне монету.

Я молча, будто во сне, протянула дрожащую руку. Он опустил монету мне на ладонь. Его пальцы не задели моей кожи, но казалось, от них веяло ледяным холодом самого Пустого Края.

– Красивая вещица, – заметил он, и его взгляд снова впился в меня, тяжёлый и неумолимый. – Редкая чеканка. Нечасто такое встретишь в наших, провинциальных, краях.

– Подарок, – прошептала я, и голос мой прозвучал сипло и неестественно. – От… дальнего родственника.

– Понятно, – он чуть склонил голову, и в его глазах мелькнула тень чего-то, что можно было бы принять за вежливый интерес, не будь оно таким леденящим. – Берегите его. Такие подарки… имеют свойство привлекать излишнее внимание.

Он развернулся и пошёл прочь, как ни в чём не бывало, продолжая свой беседу со старостой. Но я-то знала. Я видела ту самую, короткую, как вспышка, тень в его глазах, когда он смотрел на драконью голову. Он всё понял. Вся наша хрупкая, смехотворная игра в кошки-мышки, все наши жалкие уловки с козлами и другой живностью рухнули в одно мгновение, с грохотом и пылью, прямо здесь, на деревенской улице.