Читать книгу «Три кашалота». Блеск и мрак золотого дна. Детектив-фэнтези. Книга 20 - Группа авторов - Страница 7

VII

…Вдруг император знаком руки поманил к себе других гостей. К удивлению Блюментроста, не пропускавшего ни единого слова и ни единого вздоха умирающего, Петр просил всех подойти к его постели, кивнул им и, не обращая внимания на их поклоны, при всех продолжил разговор с Эполетовым, начав тихо спрашивать о службе на его корабле некоторых членов команды, которых называл поименно, в том числе, не удержавшись, вдруг произнес и имя лейтенанта Рюрикова. «Неосторожно!» – подумал Томов.

Затем, задумавшись так, будто решал очень непростую задачу, Петр взглянул на Блюментроста, стоявшего рядом с озабоченным и сосредоточенным видом, и, вздохнув, попросил:

– Вот что, Лаврентий, позволь позвать сюда и того молодца, что прибыл с подарком… Кругом одни старые пни… Ни одного юного лица!.. Пусть послужит мне лекарством… От тебя проку, вижу, нет…

– Слушаюсь, ваше величество! – ответил лейб-медик, терпеливо прислушиваясь к каждому оброненному слову больного. И, выйдя на миг, велел привести юного кавалера Ивана Протасова.

– Подойдите ближе, дети мои, – тут же позвал Петр обоих – Томова и его молодого спутника, которого тут же узнал и улыбнулся ему слабой улыбкой. На подарок, который тот трепетно держал в руках, он глянул с усмешкой.

Гвардеец, стоявший у двери, всем своим видом выражал волнение, поскольку имел распоряжение никого не пропускать с оружием. Но спокойствие самого лейб-медика, не моргнувшего и глазом при виде извлеченного из футляра мушкета, должно было успокоить и охрану. Правда, Иван чувствовал недовольство эскулапа, покачавшего головой и всем своим видом как бы говорившего: «Вот уж старые причуды! Да как можно сейчас к умирающему с таким пустяком!..» При этом он понимал, что подарок мог быть только предлогом Томова для какого-нибудь очень важного разговора и потому готов был впустить сюда хоть роту, если бы только каждый офицер или солдат раскрыл бы важную государственную тайну.

Вдруг Петр жестко, не щадя самолюбия врачевателя, указал ему выйти. Тот удалился, но у дверей все же встал, как страж, и далее упрямо не сделал ни шага. Оттуда, касаясь плечом портьеры, шитой золотом и серебром, он с любопытством и дальше продолжал наблюдать и слушать все, что попадало в поле его зрения и слуха.

– Ближе, ближе, сыны мои.

Капитан Эполетов вежливо уступил Томову и Протасову место рядом с собой. Его немного потряхивало от волнения. Казалось, он только что узнал невероятную новость, с трудом переваривал ее и теперь был рад любой передышке. Томов не знал, что Эполетов был удивлен как срочному вызову к государю и полученному новому поручению, так и тем, что, дав это поручение, император все еще не отпускал его, хотя уже и принимал двух других новых господ.

Петр же, медленно прикрыв воспаленные глаза желтоватыми веками, взялся слабой рукой за горячий лоб. Потом взгляд его распахнулся, – он будто убрал с лица забрало, – и стал блуждать по иконам, выставленным возле кровати на столе триптихом. В центре стояла большая икона Святого апостола Петра, лежали царский жезл, драгоценная трость и крупная раковина чрезвычайно редкого окаменевшего моллюска.

Увидев камень, Петр вдруг опять поманил к себе Эполетова и, указав пальцем на моллюска, произнес:

– Вот, гляди: найдешь тогда, когда выйдешь к таким следам!..

Потом он задержал свой взор на одной точке, и, невольно перехватив его, Иван глянул в зеркала трельяжа, стоящего за столиком. На какой-то миг ему показалось, что перед глазами заплясали мелкие разноцветные, отражающиеся в плоскости зеркал, сверкающие буковки. Они будто только что взлетели со своих листочков и травинок, как рой мошкары, и вышли из тени дубравы, на которую внезапно обрушился поток солнечных лучей. Этот рой буквиц, знаков и символов, собравшись в шар, внезапно вытянулся в стороны и стал словно отражением раковины, лежащей напротив трельяжа. Потом живая раковина преобразилась в полосы лабиринта с прямоугольными ходами, а в центре его вырос алтарь и рядом показались слабые очертания каменной усыпальницы… Над ней повисла в воздухе, подвешенная за невидимую нить, раковина со светящимися пульсирующими точками. Из нее исходил тоненький лучик, упиравшийся в красный самоцветный камень, похожий на кровавый гранат, который в свете этого луча походил на сверкающую под солнцем каплю крови.

Иван давно замечал, что рядом с великими людьми в атмосфере происходят разные удивительные явления. И будто пробуждаясь от сновидения, он услыхал рядом голос императора, родившийся прямо в ушах, и вздрогнул.

– Вот, вышла тебе печаль, мой молодой друг! – говорил Петр. – Не ко дню именин, а ко дню тяжких телесных и духовных страданий пришелся мне твой подарок. Да ладно! – Он вздохнул, и в этом обреченном, но одновременно и ласковом вздохе, в котором не было обиды ни к кому, всем троим у его кровати почудились и его любовь, и призыв сохранить о нем теплую память. Слеза омочила и щеку Томова. – Помню, как ты сказал мне, Иван Прович, – продолжал Петр, – что русскому мастеру чугун лить дело привычное, а потому и не хитрое. Это верно! Но лишь когда все готово – и руда, и цех, и мастеровые, и приведенные в дисциплину подручные послушные люди. Иннокентий Гаврилович, я вам дал все это! Помните же это всегда, до самой своей смерти! Помните все, что предписано, и вы тоже! – вновь напомнил Петр о своей важной тайне. Дворяне почтительно поклонились. – При том, помните и то, что я не только лаской, но больше принуждением заставил всех вас работать! И много других сынов отечества в войнах поглотилось. Кому слава досталась и жизнь, а кому слава и могила… Теперь надо Индию и Америку достигать. Да только, идя в Индию, дошли мы пока лишь до башкирских родов, а, идя вглубь Америки, еще не достигли ее берегов! – Петр вздохнул. – А теперь нет и уверенности даже добытое сохранить. Но дай наш евроазиатский континент в руки нерадивому, так после меня по глупости его непременно коварному отпишут. Врагов у Азии много. И то помните! Цари богом даются, но не все здравые умом бывают, и потому должны быть возле них такие, как вы, преданные и за Россию ответственные птенцы мои! И детям вашим то же завещаю! Пусть не во всяком начинании в государстве порядок содержится, но так уж у нас на роду написано: искать примеры порядка в других государствах до тех пор, пока свой во всем не наступит. И свой – лучше! Будут после меня осуждать, что русское немецким разбавил и тем вкус у немцев к нашим землям привил. Но не только немцы, а и Новый свет с Англией отныне без меня пойдут на все, чтобы позиция наша ослабилась. Будет возможно, станьте дипломатами с разными народами, дабы позиции свои от хитроумных угроз укреплять.

Петр сделал большую передышку. Было слышно, как в соседней комнате шушукался недовольный народ. Глядя на Петра, Блюментрост уже часто крестился и оглядывался туда, откуда его кто-то тянул за рукава. Это был Меньшиков.

– И твоего друга, Иван, Луки Саломатина невеста за то поплатилась отцом своим, Гаврилой Михайловичем Осетровым, того не ведая, что пошел он закланным агнцем моим ради укрепления дружбы с восточными народами. Есть там Абдулкаримов да Изельбеков в башкирских землях. И такую политику с ними, чтобы пойти дальше на юг, до самого Самарканда, и дальше проводите и впредь.

Петр опять сделал себе передышку и сморщился от душившего его сожаления.

– А за графа Осетрова, – я посмертно вручаю ему этот титул, – которого уберечь от погибели не успел, я сам попрошу у его родных и у бога нашего принять покаяние и даровать себе прощение. Но только когда просветлеет ум!

– Государь наш, отец родной! – взялся за носовой платок Эполетов.

– Ваше величество, век за вас молиться будем! – произнес Иван, как клятву.

– И руки ваши целуем, государь! – сказал Томов. – И клянемся: дела ваши продолжить, и память о них потомкам передать!..