Читать книгу Этюд в темных тонах… - Группа авторов - Страница 2

В 1878 году я окончил Лондонский университет, получив звание врача, и сразу же отправился в Нетли, где прошел специальный курс для военных хирургов. После окончания занятий меня назначили ассистентом хирурга в Пятый Нортумберлендский стрелковый полк. В то время полк стоял в Индии, и не успел я до него добраться, как вспыхнула вторая война с Афганистаном.

Путь мой на войну был отчасти бегством. Отец мой, некогда уважаемый человек, после смерти матери от брюшного тифа предался пьянству и картам. Он проиграл скромное наследство нашей семьи и умер в нищете, оставив лишь долги и позор. Старший брат мой Джеймс пытался спасти остатки семейной репутации, но тяжесть утрат и бремя долгов сломили его. Он тоже обратился к бутылке и скончался в долговой яме, когда мне было двадцать три года. Я получил письмо о его смерти уже в Бомбее, и это известие добавило к моему решению ехать на войну оттенок окончательности. В Англии мне более нечего было терять.

Высадившись в Бомбее, я узнал, что мой полк форсировал перевал и продвинулся далеко в глубь неприятельской территории. Вместе с другими офицерами, попавшими в такое же положение, я пустился вдогонку и благополучно добрался до Кандагара, где наконец нашел свой полк и тотчас же приступил к обязанностям.

Мюррей появился в моей жизни через неделю после прибытия в Кандагар. Я проводил осмотр раненых в полевом лазарете, когда услышал за спиной негромкое покашливание. Обернувшись, я увидел высокого рыжеволосого шотландца с непроницаемым лицом и спокойными серыми глазами.

– Рядовой Мюррей, сэр, – представился он с легким акцентом Хайленда. – Назначен вашим ординарцем.

Я кивнул, вернувшись к перевязке. Ординарцы менялись часто – кто-то погибал, кого-то переводили. Я не ждал, что этот продержится дольше других.

Но Мюррей оказался необычным. Первое, что я заметил – его странную способность предугадывать мои нужды. Еще до того, как я просил инструмент, он уже протягивал его. Когда я искал бинты в темноте палатки, он зажигал лампу именно в нужном месте. Поначалу я списывал это на опыт и наблюдательность хорошего солдата.

Однажды ночью, через две недели после его назначения, к нам в лазарет поступил молодой солдат, у которого была гангрена. Ампутация была неизбежна, но юнец сопротивлялся, умоляя подождать до утра. Я знал, что утром будет поздно. Мюррей стоял в углу, как обычно молчаливый, но услышав наш разговор с солдатом, вдруг подошел и положил руку на плечо раненого.

– Тише, парень, – сказал он негромко. – Доктор знает, что делает. Закрой глаза.

Он произнес что-то на гэльском, низким певучим голосом. Слова были незнакомы мне, но в них была какая-то древняя сила. Раненый вдруг затих, его напряженное тело расслабилось. Глаза закрылись, дыхание выровнялось.

– Он готов, сэр, – сказал Мюррей, отступая.

Я провел операцию в поразительной тишине. Солдат не кричал, почти не стонал, словно находился в глубоком трансе. Когда все закончилось, я посмотрел на Мюррея с нескрываемым изумлением.

– Что вы с ним сделали?

– Старые слова, доктор, – ответил он уклончиво. – Моя бабка учила. Она была… как бы это сказать… знахаркой в наших краях.

– Гипноз? – предположил я, пытаясь найти рациональное объяснение.

Мюррей пожал плечами, ничего не подтверждая и не отрицая.

С той ночи я стал внимательнее присматриваться к своему ординарцу. Он никогда не говорил лишнего, держался в стороне от остальных солдат, которые относились к нему с суеверной настороженностью. Кто-то называл его "ведьмаком", кто-то – "колдуном из Хайленда". Но никто не отрицал, что Мюррей обладал странными способностями.

Он знал, когда начнется песчаная буря – за час до того, как небо менялось. Он чувствовал приближение афганских налетчиков – несколько раз будил лагерь среди ночи, и каждый раз через полчаса действительно начинался обстрел. Офицеры списывали это на опыт и солдатскую интуицию. Я же начинал подозревать, что Мюррей видел или чувствовал нечто большее.

Однажды вечером, когда мы остались наедине в палатке, я напрямую спросил его:

– Мюррей, как вы это делаете? Как узнаете о нападениях?

Он долго молчал, разглядывая свои мозолистые ладони. Потом поднял на меня взгляд, и в его глазах была такая древняя печаль, что я невольно отступил.

– В нашем роду, сэр, некоторые рождаются с даром, – сказал он наконец. – Видеть то, что скрыто. Чувствовать то, что будет. Это и дар, и проклятие одновременно.

– Вы предвидите будущее?

– Не совсем так, – он помотал головой. – Скорее… чувствую течение. Словно река судьбы, что несет нас всех. Иногда вижу, куда она поворачивает.

Он замолчал, затем добавил тише:

– Вы должны были умереть еще в детстве от лихорадки. Потом – упасть с лошади и сломать шею. Затем – утонуть в Темзе. Но каждый раз что-то вас спасало. У вас странная судьба, сэр. Словно кто-то очень хочет, чтобы вы жили.

Мне стало не по себе от этих слов. Я действительно болел тяжелой лихорадкой в десять лет. Действительно падал с лошади в пятнадцать и чудом избежал перелома. Действительно чуть не утонул в Темзе, когда учился в университете.

– Почему вы мне это говорите? – спросил я.

– Потому что скоро я умру, доктор, – просто ответил Мюррей. – И потому что после смерти я останусь с вами. Это мое предназначение. Я это понял, когда меня назначили вашим ординарцем. Реки наших судеб сплелись, и это неспроста.

Я хотел возразить, назвать это суеверием, но что-то в его голосе, в его взгляде остановило меня. Мюррей говорил не как суеверный крестьянин, а как человек, знающий нечто абсолютно достоверное.

А через три дня я был переведен в Беркширский полк, с которым участвовал в роковом сражении при Майванде. Ружейная пуля угодила мне в плечо, разбила кость и задела подключичную артерию. Я упал, теряя сознание от боли и стремительной кровопотери. Последнее, что я помню перед тьмой, это крики товарищей и грохот канонады.

Очнулся я от того, что кто-то тащил меня, грубо перекинув через спину вьючной лошади. Сквозь пелену боли я разглядел лицо моего ординарца Мюррея, верного шотландца из Хайленда. Его рубаха была пропитана кровью, и я понял, что он ранен, но он продолжал тащить меня прочь от гази. Мы добрались до какой-то расщелины в скалах, где он осторожно опустил меня на землю.

Мюррей тяжело дышал, прижимая руку к животу, откуда сочилась кровь. Я попытался что-то сказать, но он покачал головой. Его лицо было мертвенно-бледным, губы посинели. Он знал, как и я, что рана смертельна. Мюррей наклонился ко мне и положил окровавленную ладонь мне на грудь. Его глаза на мгновение странно потемнели, словно в них отразилась какая-то глубокая тьма, а затем он произнес слова на гэльском языке, которые я не понял. Голос его звучал хрипло, но в нем была какая-то непоколебимая решимость.

– Я буду… рядом… доктор, – прохрипел он, и это были его последние слова. Он откинулся назад и замер. Я потерял сознание вновь.

Когда я очнулся в английском лазарете, мне сказали, что меня нашли одного в той расщелине. Мюррей погиб героем, спасая меня, но тело его исчезло с поля боя. Афганцы, должно быть, унесли его. Я списал последние слова Мюррея на предсмертный бред и похоронил воспоминание о нем в глубине сердца, вместе с горем о брате и отце.

Измученный раной и ослабевший от длительных лишений, я был отправлен поездом в главный госпиталь в Пешавере. Там я стал постепенно поправляться и уже настолько окреп, что мог передвигаться по палате и даже выходить на веранду, чтобы немножко погреться на солнце. Именно тогда началась череда странных событий, которые я долгое время отказывался признать чем-то большим, нежели последствия ранения и нервного истощения.

Меня свалил брюшной тиф, бич наших индийских колоний. Несколько месяцев врачи считали меня почти безнадежным. На соседних койках люди умирали один за другим. Эпидемия косила раненых безжалостно, словно вторая битва. Но странное дело, я выжил, хотя был слабее многих других.

Несколько раз ночью я просыпался от лихорадочного сна, чувствуя чье-то присутствие рядом с койкой. Однажды сквозь туман болезни я увидел тень у моей постели. Силуэт был смутным, но что-то в нем напомнило мне Мюррея. Я попытался позвать, но голос не слушался, а тень растаяла. Утром я решил, что это был бред.

Другой случай был куда страшнее. Однажды ночью в госпиталь пробрался афганский убийца. Он зарезал двоих раненых офицеров, прежде чем его заметили. Я проснулся от криков и увидел, как в полутьме к моей койке приближается фигура с ножом. Я не мог двигаться от слабости. Убийца подошел вплотную, занеся нож над моей грудью, он вдруг застыл. Его глаза расширились от ужаса, он выронил оружие и с диким криком бросился прочь. Охрана поймала его в коридоре. Он бормотал что-то о злом духе, о мертвом шайтане, который стоял надо мной с окровавленной саблей.

Врачи списали это на суеверие и безумие убийцы. Я же пытался убедить себя, что афганец просто испугался чего-то в темноте. Но глубоко внутри зародилось беспокойное ощущение, что со мной происходит нечто необъяснимое.

Вернувшись наконец к жизни после тифа, я еле держался на ногах от слабости и истощения. Врачи решили, что меня необходимо немедля отправить в Англию. Я отплыл на военном транспорте "Оронтес" и месяц спустя сошел на пристань в Плимуте с непоправимо подорванным здоровьем, зато с разрешением отечески-заботливого правительства восстановить его в течение девяти месяцев.

В Англии у меня не было ни близких друзей, ни родни. Все, кто мог бы меня помнить, либо умерли, либо отвернулись от нашей семьи после позора с отцом и братом. Я был свободен, как ветер, вернее, как человек, которому положено жить на одиннадцать шиллингов и шесть пенсов в день. При таких обстоятельствах я, естественно, стремился в Лондон, в этот огромный мусорный ящик, куда неизбежно попадают бездельники и лентяи со всей империи.

В Лондоне я некоторое время жил в гостинице на Стрэнде и влачил неуютное и бессмысленное существование, тратя свои гроши гораздо более привольно, чем следовало бы. Дни тянулись один за другим в унылом однообразии. Меня мучили ночные кошмары о войне, о смерти Мюррея, о последних днях брата. Иногда я просыпался среди ночи с чувством, что кто-то стоит в углу комнаты. Зажигая свечу дрожащей рукой, я никого не находил, но ощущение присутствия не проходило.

Я был человеком науки, воспитанным на рациональном мышлении и медицинских фактах. Все эти странности я списывал на расшатанные нервы, последствия тифа и ранения. Но иногда, в моменты особенной слабости, мне казалось, что я чувствую рядом с собой что-то невидимое, охраняющее. Эта мысль была одновременно утешительной и пугающей.

Наконец мое финансовое положение стало настолько угрожающим, что вскоре я понял: необходимо либо бежать из столицы и прозябать где-нибудь в деревне, либо решительно изменить образ жизни. Выбрав последнее, я для начала решил покинуть гостиницу и найти себе какое-нибудь более непритязательное и менее дорогостоящее жилье. Но где в огромном Лондоне найти надежного компаньона для совместной квартиры?

Город по-прежнему принимал меня равнодушно, но в этом равнодушии была некая странная свобода. Я брел по набережной, вдыхая тяжелый запах угля и сырого тумана, и впервые за долгие месяцы чувствовал, что прошлое понемногу отпускает свою хватку. Шаги гулко отдавались в пустоте мостовых, и казалось, что кто-то идет рядом – не угрожающе, а как тихий спутник, напоминая о долге перед жизнью, которую я все еще мог построить заново.

К вечеру я твердо решил: в этом огромном городе найдется место и для меня. Оставалось лишь сделать первый шаг – найти себе угол, где можно восстановить силы и, быть может, начать новую жизнь. Я еще не знал, что этот шаг приведет меня к человеку, чье имя впоследствии станет легендой, и что встреча эта навсегда изменит мою судьбу.