Читать книгу Этюд в темных тонах… - Группа авторов - Страница 5

На следующий день мы встретились в условленный час и поехали смотреть квартиру на Бейкер-стрит, дом номер 221-б, о которой Холмс упоминал накануне. Экипаж катился по утреннему Лондону, ещё не вполне проснувшемуся, но уже наполненному привычной суетой. Торговцы открывали лавки, трубочисты с длинными щётками на плечах спешили к первым клиентам, а редкие прохожие укутывались в пальто от утренней сырости.

Холмс сидел напротив меня, глядя в окно с видом человека, погружённого в свои мысли. Я же размышлял о том, насколько странным было наше вчерашнее знакомство и какие тайны может скрывать этот человек.

– Доктор, – внезапно заговорил Холмс, не отрывая взгляда от окна, – вы заметили нечто примечательное в адресе, который мы едем осматривать?

– Бейкер-стрит? – переспросил я. – Весьма респектабельный район, насколько я знаю.

– Не только район, – Холмс наконец повернулся ко мне, и в его серых глазах мелькнул интерес. – Номер дома. 221-б. Сложите цифры: два, два и один. Получается пять. Согласно древней науке нумерологии, пятёрка символизирует перемены, движение, постоянное обновление. Это число путешественников, искателей истины, тех, кто не может оставаться на месте.

Я удивлённо посмотрел на него. Нумерология не входила в круг моих интересов, и я всегда считал подобные вещи суеверием, не достойным внимания человека науки. Но Холмс говорил об этом с такой серьёзностью, словно речь шла о химической формуле или анатомическом факте.

– Вы изучали нумерологию? – осторожно спросил я.

– Я изучал много разных наук, доктор, – ответил Холмс уклончиво. – Мир полон знаний, которые официальная наука предпочитает игнорировать. Это не делает их менее истинными.

Квартира оказалась в точности такой, как я себе представлял по описанию: две удобных спальни и просторная, светлая гостиная с двумя большими окнами, выходящими на улицу. Комнаты были уютно обставлены, хотя и требовали некоторого ремонта. Плата, разделенная на двоих, оказалась вполне разумной, и мы тут же договорились с хозяйкой о найме.

– Превосходно, – сказал Холмс, оглядывая гостиную с видом знатока. – Высокие потолки, хорошая вентиляция. Это важно для химических экспериментов. И окна выходят на улицу, что позволит наблюдать за приходящими клиентами заранее.

В тот же вечер я перевёз из гостиницы свои немногочисленные пожитки, а наутро прибыл Шерлок Холмс с несколькими ящиками, саквояжами и странными коробками, о содержимом которых я не решился расспрашивать. День-другой мы возились с распаковкой и раскладкой нашего имущества, стараясь найти для каждой вещи наилучшее место.

Холмс занял под свой кабинет один угол гостиной, где установил химический столик с колбами, ретортами и другими приборами, назначение которых я не всегда мог определить. Рядом разместилась внушительная книжная полка, уставленная томами самого разного вида и возраста. Я заметил несколько современных изданий по химии и токсикологии, но большинство книг были старинными фолиантами в кожаных переплётах, многие с позолоченными корешками, а некоторые и вовсе без видимых надписей.

Постепенно мы стали обживать своё жилище и приспосабливаться к новым условиям. Именно тогда я начал по-настоящему наблюдать за своим новым соседом, и любопытство моё разгоралось с каждым днём. Мне не терпелось узнать, чем конкретно занимается Шерлок, какая его профессия.

Узнав, что Холмс разбирается в нумерологии, я решил более внимательно изучить его образ жизни, круг интересов и уровень знаний. Холмс, безусловно, был не из тех, с кем трудно ужиться. Он вёл на первый взгляд размеренный образ жизни и обычно был верен своим привычкам. Редко, когда он ложился спать после десяти вечера, а по утрам, как правило, успевал позавтракать и уйти, пока я ещё валялся в постели. Иногда он просиживал целый день в какой-то лаборатории, о расположении которой особо не распространялся. А иногда уходил, совершая долгие прогулки, которые, по-видимому, заводили его в самые различные уголки Лондона.

Но время от времени его энергичность сменялась странной апатией. Он мог целыми днями лежать на диване в гостиной, не произнося ни слова и почти не шевелясь. В такие дни я замечал в его глазах странную, отрешённую пустоту, и поневоле задумался, не пристрастился ли он к наркотикам. Однако размеренность и, осмелюсь сказать, целомудренность его образа жизни опровергали подобные мысли.

Однажды, когда Холмс провёл уже второй день на диване, уставившись в потолок, я не выдержал и во время обеда осторожно поинтересовался его самочувствием.

– Вы не больны, Холмс? – спросил я, стараясь придать голосу профессиональную озабоченность. – Как врач, я не могу не заметить, что последние дни вы едва двигаетесь.

Холмс медленно перевёл на меня взгляд, словно возвращаясь из далёких краёв.

– Напротив, доктор, я совершенно здоров, – ответил он с лёгкой улыбкой. – Я просто следую графику биоритмов, который составил для себя много лет назад. Человеческий организм имеет свои циклы активности и покоя, и игнорирование их ведёт к истощению. После периодов интенсивной работы мне необходим отдых, причём не только физический, но и ментальный. Я позволяю разуму отдыхать, освобождаю его от лишних мыслей.

– Вы составили график собственных биоритмов? – удивился я.

– Разумеется. Это несложно, если знать точную дату своего рождения и владеть некоторыми знаниями. Следование этому графику значительно повышает продуктивность.

Я покачал головой, поражённый методичностью, с которой этот человек подходил даже к таким естественным вещам, как отдых.

К концу второй недели я попытался составить для себя более полное представление о его личности. Ростом он был больше шести футов, но при своей необычайной худобе казался ещё выше. Взгляд у него был острый, пронизывающий, если не считать тех периодов оцепенения. Тонкий орлиный нос придавал его лицу выражение живой энергии. Руки его были вечно в чернилах и пятнах от разных химикалий, зато он обладал удивительной деликатностью в обращении с хрупкими приборами.

Дни шли за днями, а меня всё сильнее интересовала личность Шерлока Холмса. Читатель, пожалуй, сочтёт меня отпетым охотником до чужих дел, если я признаюсь, какое любопытство возбуждал во мне этот человек и как часто я пытался проникнуть за стену сдержанности, которой он огораживал всё, что касалось лично его. Но прежде чем осуждать, вспомните, до чего бесцельна была тогда моя жизнь и как мало было вокруг такого, что могло бы занять мой праздный ум.

Однажды вечером, когда Холмс находился в очередном периоде отдыха и мы оба остались дома, я решился задать ему более личные вопросы. Мы сидели в гостиной после ужина, и располагающая атмосфера, казалось, благоприятствовала откровенности.

– Холмс, – начал я осторожно, – не сочтите за бестактность, но мне интересно узнать больше о вашем прошлом. Где вы получили образование? Ваши родители живы?

Лицо Холмса на мгновение приняло отстранённое выражение, словно он обдумывал, что именно и сколько может рассказать.

– Моё прошлое, доктор, не самая увлекательная тема для беседы, – ответил он наконец. – Скажу лишь, что меня похитили в возрасте десяти лет. Родителей своих я почти не помню, лишь смутные образы, словно из сна. После похищения я жил далеко от Англии, в горной стране на востоке, где получил образование весьма необычного толка.

Он замолчал, давая понять, что тема закрыта. Я хотел расспросить подробнее, но что-то в его взгляде остановило меня. Очевидно, воспоминания эти были для него болезненными или по какой-то причине запретными.

– Простите, если я задел больную тему, – сказал я.

– Не беспокойтесь, доктор. Просто некоторые вещи лучше оставить в прошлом. – Холмс встал и подошёл к своей книжной полке. – Скажите лучше, интересуетесь ли вы чтением?

Я согласился, что да, хотя в последнее время читал мало. Холмс кивнул и больше не возвращался к разговору о своём прошлом. Я же понял: чем больше я изучаю Холмса, тем больше тайн обнаруживается в его личности. Это одновременно раздражало и притягивало меня.

В последующие дни я не мог не заметить, что Холмс обладает обширными и странными познаниями. Его интересы часто не соответствовали традиционным наукам, преподаваемым в университетах. Он мог часами рассуждать о свойствах редких ядов или методах определения давности пятен крови, но совершенно не интересовался политикой или литературой. Однажды я упомянул в разговоре имя Томаса Карлейля, и Холмс простодушно спросил, кто это такой.

Но более всего меня поразила его библиотека. Я уже отмечал, что большинство книг на его полке были старинными фолиантами. Как-то раз, когда Холмс отлучился, я не удержался и подошёл поближе, чтобы рассмотреть корешки. Многие книги были на латыни, что ещё можно было объяснить медицинским или химическим образованием. Но некоторые тома были написаны на языках, которых я не узнавал. Один особенно толстый фолиант в тёмно-коричневом кожаном переплёте привлёк моё внимание. Я осторожно снял его с полки и открыл.

Страницы были покрыты странными знаками, не похожими ни на один алфавит, который мне доводилось видеть. Иллюстрации изображали геометрические фигуры, звёздные карты и символы, значение которых оставалось для меня загадкой. В этот момент дверь открылась, и вошёл Холмс.

– Интересная книга, не правда ли? – спокойно заметил он, видя меня с фолиантом в руках.

Я смутился, чувствуя себя застигнутым за недостойным занятием.

– Прошу прощения, я не удержался от любопытства. Что это за книга? На каком языке она написана?

Холмс подошёл ближе и взглянул на открытую страницу.

– Это очень старая книга, доктор. Трактат по древней философии и астрологии. Язык давно мёртв, и лишь немногие могут его прочесть.

– А вы можете?

– До некоторой степени, – уклончиво ответил Холмс. – Но это довольно специфические знания, вряд ли они заинтересуют вас, как врача.

Мне захотелось расспросить его о книге подробнее, однако Холмс уже склонился над своими химическими колбами, давая понять, что разговор окончен, но моё любопытство уже было разбужено. Чтобы проверить, что на самом деле представляет из себя библиотека Холмса и нет ли тут преувеличенной таинственности, я решился на небольшой эксперимент.

На следующий день, когда Холмс ушёл по своим делам, я снова взял тот же фолиант с полки. На этот раз я действовал с определённой целью. Тщательно завернув книгу в бумагу, я отправился в публичную библиотеку Лондона, надеясь получить консультацию у кого-нибудь из учёных библиографов.

Главный библиотекарь, пожилой джентльмен с седыми бакенбардами и золотыми очками, принял меня в своём кабинете. Я развернул книгу и объяснил, что хотел бы узнать о её происхождении и языке.

Библиотекарь взял фолиант с почтительностью, которую обычно проявляют к древним артефактам, и долго изучал страницы, время от времени издавая удивлённые возгласы.

– Замечательно, – пробормотал он наконец. – Поистине замечательно. Где вы раздобыли эту книгу, сэр?

– Она принадлежит моему… знакомому, – уклончиво ответил я. – Можете ли вы определить язык?

– С определённостью сказать трудно, – медленно проговорил библиотекарь, всё ещё перелистывая страницы. – Но я склонен полагать, что это один из восточных языков, возможно, тибетский или санскрит в очень архаичной форме. Судя по состоянию пергамента и чернил, книге не менее трёхсот лет. Это чрезвычайно ценный экземпляр. Ваш знакомый… он коллекционер?

– Что-то вроде того, – пробормотал я, внезапно ощутив неловкость. Что, если Холмс придаёт этой книге особое значение? Что, если я совершил серьёзную бестактность, вынеся её из дома без разрешения?

Я поспешно поблагодарил библиотекаря и вернулся на Бейкер-стрит. К счастью, Холмса ещё не было дома, и я успел вернуть фолиант на место.