Читать книгу Больным и здоровым. В поддержку и утешение - Группа авторов - Страница 10

Литургия в летнем соборе поразила меня необычайной величественностью монастырской службы, особым напевом молитвенных песнопений, никогда еще мною не слыханных. Повеяло на меня от них такою седою древностью, что невольно вспомнилась и далекая Византия, и ее монахи, впервые внесшие свет Христова учения в родимую землю. Я не принадлежу к знатокам древнеправославного церковного пения, но мне показалось, что такой напев должны были слышать и св. Владимир, и первые подвижники Киево-Печерской Лавры.

Поначалу, пока прислушиваешься, слух, привыкший к италианизированному пению в городских церквах, даже как будто оскорбляется непривычною суровою монотонностью гармонии, странностью ритма. Но это только сначала, а затем так проникаешь этим истинно монашеским пением, что слова молитвы и напев соединяются в стройное гармоническое целое, не разбивая, а, напротив, сосредоточивая молитвенное внимание на самом духе слов молитвы.

От Литургии, вместо трапезы в гостинице, я пошел в келью отца Серафима. Народу в келье не было ни души, кроме старика-монаха, необыкновенно кроткого и благодушного. Я застал его за исполнением своего послушания – время было обеденное, посетителей не ожидалось, и старичок оправлял лампадки и свечи, во множестве теплящиеся в последнем земном жилище батюшки.

– Можно мне будет здесь помолиться одному?

– Помолись, родимый, помолись – Бог благословит!

Разрешил мне доброжелательный старичок, вышел из кельи и даже дверь за собой притворил… Какая благодатная душевная чуткость!.. Я помолился, как умел, помолился, как может молиться душа человека, издалека стремившегося в вожделенный дом молитвы…

Из кельи я пошел к источнику отца Серафима, этой русской Вифезде, целительная сила которой дана свыше по молитвам отца Серафима и от которой я и себе ждал чудесного исцеления.

Путь к этому источнику лежит по берегу прозрачной, тихой речки, окаймленной все тем же чудным Саровским лесом. Я верил, что только здесь, или уже нигде в этом мире, Господь меня исцелит. Я верил и все время молился, а ноги мои безо всякого с моей стороны усилия точно несли меня, как на крыльях.

Полдневное солнце пекло невыносимо. Я буквально обливался потом, но не чувствовал ни малейшей усталости. От монастыря до источника версты три или четыре. Я, последнее время дома еле таскавший ноги, прошел их без малейшего признака утомления. Уже это было чудо. В устроенную у самого источника над вытекающим из него ручейком купальню я вошел – платье, бывшее на мне, хоть выжми. Не дав себе времени остыть, весь, как был, разгоряченный быстрой ходьбой и палящим зноем, я разделся, спустился под кран, из которого серебристою струйкой текла ледяная вода источника, перекрестился: верую, Господи! И троекратно дал этой воде облить всего себя и больные члены…

Первое мгновенье я совсем было задохнулся: ледяная вода меня обожгла – дух захватило.

Но какое дивное чувство наступило по выходе из купальни!

Точно новая струя новой жизни была влита во все мои жилы: мне стало необыкновенно легко и вместе радостно.

Таким, как в те минуты, я помнил себя во дни далеко улетевшей юности. Что будет потом? Стал ли я здоров по вере моей? Я не задавался такими вопросами. Я просто радовался и любил отца Серафима, как любят врача, которому удастся мгновенно утолить нестерпимую, жгучую боль, в ту минуту, когда эта боль прекращается. Эта пламенная любовь, которою внезапно загорелось мое сердце, эта радость – не были ли они моим духовным окончательным выздоровлением, безо всякого сравнения важнейшим всякого телесного исцеления?! Как мне захотелось тут же, в часовне над источником, отслужить молебен, но некому было служить, не было иеромонаха и, неудовлетворенный в своем желании, я пошел дальше в так называемую «дальнюю пустыньку», где спасался в затворе отец Серафим.