Читать книгу Преданный служитель Церкви. О церковной и общественной деятельности митрополита Питирима (Нечаева) - Группа авторов - Страница 26

В одном из кабинетов Издательского отдела Московского Патриархата висел портрет Владыки Питирима. Этот портрет обладал необычайными свойствами, о которых знали немногие. Глядя на него, можно было с большой вероятностью узнать, в каком Владыка пребудет настроении. Если левая бровь чуть приподнята, жди выговора, если правая – Владыка настроен шутить. А иногда казалось, будто брови Владыки сходились к переносице, а пышные усы несколько надувались, что предвещало ураган. Я уже не говорю о глазах Владыки, которые глядели то по-детски беззащитно, то карающе грозно. Но решающим моментом, определяющим твою судьбу в этот день, было благословение Владыки. Любая мелочь в этот момент имела значение: холодная или теплая у него рука, придерживает ли он твою руку в момент, когда ты прикладываешься к его руке, позволяет ли он после этого прикоснуться к своей бороде, если да, то какую часть бороды он подставляет для этого: нижнюю, среднюю или в районе щеки; колются ли его усы или они шелковистые, от прикосновения к которым в сердце появляется сладкое щекотание. Но очень огорчительно, когда разгонишься, бывало с вытянутыми губами к щеке Владыки, навстречу его движению, а он в последний момент твердо остановит тебя рукопожатием, отчего чувствуешь себя навязчивым болваном. Но и после благословения его удаляющаяся поступь, движения, с какими он закрывал дверь своего кабинета или оставлял ее нараспашку, продолжали рассказывать внимательным и преданным сотрудникам издательства о настроении архиерея.

И был еще один очень важный для понимания характера Владыки предмет, о котором в Издательстве мало кто знал – это темно-коричневый лакированный футляр, стоявший в его келье, где хранилась старинная виолончель, которую он иногда вынимал и, когда его никто не мог услышать, играл. Я об этом знаю потому, что сам играю на смычковом инструменте, и Владыка, зная об этом, просил меня найти для него хорошего учителя по виолончели. Возможно, благодаря любви к музыке в характере Владыки была та гибкость и подвижность, которой не может быть у тех, кто никак не подвластен музыке…

Моя первая встреча с Владыкой была такова: двое певчих и я, основа будущего хора, зашли в залу Издательского отдела. У окна сидели Владыка Питирим и профессор Н. Д. Успенский, специалист по древнерусскому пению. Перед ними выступал служебный хор Владыки. Пели «Покаяние» композитора Веделя. Помню, как дирижер хора вскинул руки высоко над головой и хор взревел, а в конце регент опустошенно уронил руки и хор замолчал.

Затем вышли мы, «трое отроков», и затянули знаменную песнь. По окончании ее Владыка назначил мне день встречи, на которой благословил набирать мужской хор. Это был 1985 год. Разумеется, прежде, чем принять это решение, Владыка читал труды по древнерусскому пению, беседовал с учеными, посылал экспедиции в старообрядческие общины, собрав большой архив записей знаменного пения. Всё это поставило митрополита Питирима в ряд с такими иерархами Русской Православной Церкви, как Преосвященные Порфирий Успенский и митрополит Евгений Болховитинов, обратившими внимание на каноническое богослужебное искусство.

12 человек хора были зачислены на должность младших референтов Издательского отдела с окладом 140 рублей (зарплата инженера в то время), и начались каждодневные репетиции. Владыка изредка заходил на спевки и очень осторожно делал кое-какие замечания по поводу манеры и стиля пения, а однажды пригласил хор на чай. Но пригласил не для того, чтобы накормить, а чтобы понаблюдать, кто как ест и как себя ведет, так как предполагал со временем использовать хор в различных официальных мероприятиях, при которых почти всегда бывают застолья. Стол в каминном зале был сервирован чайным сервизом и тарелками для закусок. Один из певчих положил себе в тарелку шпроты, капнув маслом на скатерть. Владыка заметил нам, что еду не вываливают через край, а накладывают. Другой певчий слишком громко размешивал в стакане с чаем сахар, третий неправильно манипулировал салфеткой…

Спустя некоторое время Владыка благословил нам петь по средам на Литургии в домовой церкви Издательского отдела, на которой сам всегда молился, крестился, клал поясные и земные поклоны, как бы на себе испытывая воздействие древних распевов, и, наконец, решился выпустить нас «в люди», предоставив хору вечер среды и утро четверга в своем «кафедральном соборе» в Брюсовском переулке. Поначалу бабушки сочувствовали нам, думая, что мы поем в один голос, потому что не выучили другие, но Владыка однажды сказал на проповеди, что таким образом пели преподобный Сергий Радонежский, Иосиф Волоцкий, Савва Сторожевский и другие древние святые. Тогда бабушки стали вспоминать, что они действительно в детстве слышали в каких-то монастырях такое пение…

Самым памятным богослужением было всенощное бдение под праздник перенесения мощей преподобного Сергия Радонежского. Народу в храме было, как на Пасху. Возглавлял богослужение сам Владыка. Пели большим знаменным и строчным распевами. Запевал и канонаршил несравненный диакон Петр Дьяченко (ныне игумен Иосиф). К счастью, запись сохранилась.

О Владыке я бы хотел написать как можно больше, но вдруг обнаружил, что почти ничего о нем не знаю, хотя и встречался с ним вплоть до реорганизации Издательского отдела. Некоторым казалось, будто у него на счетах несметные богатства, их раздражало врожденное благородство Владыки, его принадлежность к старинному священническому роду. Митрополит Сурожский Антоний (Блум; †2003) и архиепископ Сан-Францисский и Западно-Американский Василий (Родзянко; †1999) были одними из близких Владыке иерархов. В число тех, с кем он поддерживал дружеские отношения, входили люди самых разных профессий. Общим у них всех было то, что каждый в своем деле был оригинален. Но имелась у Владыки одна черта, причинившая немало огорчений тем, кого он приручал. Как только человек вводился в штат сотрудников, Владыка терял к нему прежний интерес. Отчасти это происходило по вине самого человека. Будучи еще нецерковным, он общался с Владыкой запросто и по имени-отчеству; когда же «воцерковлялся», то терял прежнюю простоту, начинал гнуть спину и брать бесконечно благословения. Это митрополиту Питириму не нравилось…

Я не помню, чтобы Владыка кому-либо предлагал уйти из Издательского отдела, но он мог ничего не предпринять для того, чтобы удержать человека – подобно толстовскому Кутузову, не вмешиваясь в естественный ход событий. Однажды я испытал эту его позицию на себе. Вот как это было.

В штат Издательского отдела после меня были зачислены еще два регента и одна расшифровщица древнерусских рукописей. Владыке свойственна была осторожность, и он на всякий случай – мало ли что со мной случится – оформил в штат моего хора этих двух людей. Послесоветская перестройка была в самом разгаре, выезды за границу упростились, что сделало мое место экономически крайне привлекательным. Хор практически развалился. Со мной осталось 4 человека. От Владыки никаких указаний я не получал, и мы продолжали еженедельно петь в храме впятером. Я много раз начинал писать письмо митрополиту, но дальше первого слова «Владыка» дело не продвигалось. Всё разрешилось само собой. В очередной раз мы пришли в храм и увидели, что клирос занят другими певчими. Я спросил, в чем дело, и мне ответили, что Владыка нас уволил. Приезжаю в Издательский отдел, захожу в кабинет к Владыке и спрашиваю у него, нужно ли мне писать прошение об увольнении. «Зачем?» – спросил меня удивленно Владыка. «Мне сказали, что Вы нас уволили», – ответил я. Митрополит показал мне донос на меня и приказал позвать автора этого сочинения. Владыка посадил нас друг перед другом и попросил его объяснить свое поведение. Тот начал говорить, что произошла ошибка. «Нет, это больше, чем ошибка», – сказал Владыка.

Во всё это время я не проронил ни слова и радовался, что не написал Владыке своей жалобы. Со временем все певчие вернулись в хор и службы пошли своим чередом.

Разумеется, расшифровка и исполнение знаменных рукописей – дело непростое и не всегда однозначное. Даже академик Ю. В. Келдыш после одного прослушивания высказался по поводу строчного многоголосия, что оно так же невероятно для Руси XVII века, как увидеть в то время жирафа на улицах Москвы. Спустя время была доказана правильность наших расшифровок, но академик не дожил до этого времени.

В заключение моих обрывочных воспоминаний я хочу рассказать об одном случае, в котором Владыка сыграл малозаметную, но, возможно, самую значительную для меня роль.

Однажды наш хор пригласили в Тель-Авив на фестиваль старинной музыки. В то время из хоров мало кто выезжал за границу, а тем более в Израиль. В консульстве Израильского посольства нам поставили въездные визы, а в то время нужны были еще выездные визы, которые МИД нам не давал. В Отделе внешних церковных сношений мне помочь не смогли. Когда я вернулся домой, мне вдруг пришла мысль позвонить Владыке Питириму. Я знал, что Владыка был дружен с одним очень влиятельным лицом в МИДе. Был уже вечер накануне предполагаемого вылета. Владыка выслушал меня и сказал, чтобы я позвонил ему через час. Звоню через час, и Владыка ровным, тихим голосом произнес: «Ваш выезд нежелателен по политическим соображениям». Я спрашиваю: «Значит и пытаться бессмысленно?»

«Можете пытаться», – сказал Владыка. Что он имел в виду, я не знаю, но от отчаяния я решил, что это его благословение. Звоню певчим и говорю, что всё в порядке и что завтра в такое-то время всем быть в Шереметьево II. Утром мы встречаемся на регистрации билетов, проходим ее и становимся в очередь на паспортный контроль. Здесь только я открыл хору, что дела наши плохи, что виз выездных нет и что нас могут не пропустить. Говорю певчим, чтобы все до единого произносили про себя молитву «Богородице Дево, радуйся» и ни о чем больше не думали. Я пошел первым. Подхожу к окошку, за которым сидит офицер, и подаю ему свой паспорт с билетом. И вижу, как у него брови поползли вверх. «А-а где выездная виза?» – спросил он.

«Не знаю, – ответил я, – может быть, забыли поставить? Я руководитель хора, нас 12 человек».

– А у остальных есть виза? – продолжал офицер.

– Не знаю, – соврал я, пожав плечами.

Офицер посмотрел в следующий паспорт и сказал:

– Соберите все паспорта.

Получив их, он ушел. Минут через десять возвращается и зовет меня в небольшую комнатку рядом с контролем. Захожу и вижу – на столе перед ним разложены наши паспорта с нужными визами. Не буду описывать наше поистине чудесное паломничество ко Гробу нашего Господа Иисуса Христа, совершенное, вероятно, по молитвам Владыки Питирима, оно навсегда осталось в нашей памяти.

Оправдались ли надежды митрополита Питирима, связанные с нашим хором, я не знаю, но ясно одно, что без него и то малое, что было достигнуто хором, оказалось бы невозможным. После того, как Владыка благословил хор служить по средам и четвергам в храме в честь Воскресения словущего, в течение десяти лет был исполнен практически весь богослужебный круг знаменного пения. Как митрополит и замыслил, хор стал своеобразной творческой лабораторией, где осуществлялось содружество теоретиков и практиков, а задачей его являлось: восстановление алфавита понятий, необходимых для прочтения древнерусского искусства; озвучивание рукописных памятников в их полноте и возвращение их в живую богослужебную практику; концертно-просветительская деятельность, цель которой свидетельствовать о феномене профессиональной древнерусской певческой культуры. В России – это лекции-концерты, а также выступления хора с одновременным показом на большом экране фрагментов древнерусской и византийской живописи.

Восстановление древнерусского церковного пения – это занятие прежде всего мировоззренческое. Чтобы правильно воспроизвести тот или иной певческий памятник, необходимо реконструировать в своем сознании и творчестве процессы и причины, породившие его, поэтому первейшим условием существования древнерусского пения должно быть богослужение, при котором хотя бы главные виды церковных искусств были бы адекватны друг другу. Иконы, фрески, архитектура воспитывают глаз певчих, и суть зримого образа неизбежно переводится в ритмическую и динамическую концепцию пения.

Ощущение богослужебной полноты возникало у меня, когда хор пел знаменным распевом в Троицком и Успенском соборах Троице-Сергиевой Лавры, в Покровском храме Свято-Данилова монастыря. В храме в честь Воскресения словущего этого чувства не было из-за реалистической живописи на стенах, барочных икон и иконостаса, за исключением служб, которые совершал сам Владыка.

В 1988 году хор получил первую премию и Гран-При на конкурсе хоров в Хайнувке (Польша). Вместе с деньгами, по тем временам большими, мне вручили деревянного зубра с соответствующей надписью на подставке. Я передал его митрополиту. Он грозно посмотрел на зубра и поставил его на шкаф. В 1992 году хор получил Гран-При на фестивале «Охридское Лето».

Владыка часто бывал на концертах хора в Москве. Особенно запомнился концерт в Малом зале консерватории, на который он пригласил выдающихся писателей России: Виктора Астафьева, Василия Белова, Валентина Распутина, Владимира Крупина, а также кинорежиссера Никиту Михалкова и других знаменитых деятелей культуры. Это было приблизительно в 1987 году. Впервые после революции на светской сцене появился церковный хор. Черные церковные облачения вызвали у директора зала сильный испуг. Но всё обошлось.

Итоговыми работами хора были записи на компакт диски: Всенощного Бдения пр. Иосифу Волоцкому, Знаменной Литургии, Строчной Литургии, Пасхального канона демественного и греческого пения, Песнопений Великого Поста знаменного, демественного, строчного распевов, Песнопений Рождества Христова знаменного и строчного распевов и другие. 13 компакт-дисков было выпущено в Париже на фирме «Opus III», три в Москве, один в Польше.

Деятельность хора вызвала большой резонанс в церковной среде. При монастырях в самых отдаленных областях России стали образовываться большие хоры, поющие за богослужениями древнерусским распевом. Стали появляться курсы по изучению знаменного пения. По мнению международной критики, хор «Древнерусский распев» совершил переворот в представлении о русской певческой культуре, которая традиционно связывалась в Европе с композиторами XIX–XX веков, и мало кто знал, что XV–XVII века в России были расцветом профессионального церковного искусства. В наших достижениях, безусловно, огромная заслуга Владыки Питирима, который вовремя поддержал зарождающееся духовное движение.

Анатолий Гринденко, регент хора «Древнерусский распев»