Читать книгу Коммунизм перед шаббатом - Константин Хайт - Страница 6

Общество с вождями, шаманами, капитанами и баталерами отлично обходится без насилия. И много без чего еще, включая штаны, бескозырки, кадровую армию и валютную систему. Ему отлично живется до тех пор, пока в нем не начинает накапливаться благо.

Звучит религиозно и немного мистически, однако благо – это просто все, что имеет ценность. Материальное и нематериальное, реальное и виртуальное, физически существующее и искусственно придуманное. Шкура мамонта – благо, и земельный надел – благо. Орден – благо, деньги на банковском счете, свечной заводик в Саратове, фабрика мягких игрушек, груз героина, графский титул, епископский диоцез, кафедра в университете. Все эти блага необходимо как-то поделить. И вот тут появляется оно – Государство.

Маленький нюанс. Делить можно только то, что еще не поделено. То, что уже поделено – тоже можно, но сперва его нужно отобрать, а это бывает себе дороже. Соответственно, любые блага подразделяются на распределенные, для которых стоимость отбора дороже самого блага, и нераспределенные. Если нераспределенных благ нет, или их мало – государство не образуется вовсе, а уже имеющееся – хиреет и дохнет. Потому, что государство в первую очередь распределительный механизм, и уже для этой своей первозданной цели использует оно все остальные инструменты: и аппарат насилия, и финансы, и коррупцию, равно как и борьбу с ней, и много чего еще. Впрочем нет, не слишком много. Государство ведь, в сущности, простая штука, поскольку базовых механизмов распределения всего два.

В первом случае блага покупаются. Вымениваются на какие-то другие ценности, обычно с помощью универсальной метрики, называемой деньгами. В идеальном случае купить может кто угодно и что угодно – было бы на что. Такое государственное устройство называют капиталистическим, и известно оно нам, да простят меня классики марксизма, с незапамятных времен, как минимум от царя Хаммурапи. Того самого, на стеле которого выдолблены расценки: сколько бабла нужно отвалить за смертоубийство, сколько за членовредительство, сколько за женщину и сколько за козу.

Во втором случае блага даруются. От вышестоящего начальника нижестоящему. Герцог графу, фараон – номарху, председатель исполкома – директору завода. Тут уж ничего не купишь ни за какие коврижки, без оммажа не получить тебе даже самого захудалого лена, не говоря уже про Орден Подвязки, или звание Героя Труда. Такое государство кличут феодальным, и известно оно нам примерно столько же, главным образом потому, что о более древних временах нам вообще ничего неизвестно.

Прежде, чем начать ковыряться в государственных кишках, обратим внимание, что государство опять-таки никто специально не выстраивает. Случается у общества нераспределенное благо – тут-то оно само и возникает, как черт из табакерки. Настолько, что, бывает, вовсе приезжает со стороны, как Александр Ярославович в Новгород, с цоканьем копыт, мечом и дружиной. Потом уезжает и приезжает заново.

Меч и дружина, кстати, практически обязательны: если общество может позволить себе дозировать насилие гомеопатически, то блага необходимо защищать. Ну, или отбирать при случае. Понятие «делить» то и другое подразумевает.

Между прочим, Александр Ярославович, да в вообще вся древнерусская система княжения, дает нам отличный пример отъемлемости государства от общества и наоборот. Когда одно отдельно, другое отдельно, и отношения между ними сугубо деловые, особенно если считать таковыми средневековую разновидность рэкета. Заложенные Рюриком порядки, окончательно рассосавшиеся лишь веку к XVI, никаким углом, ни тупым, ни острым, не вписываются в формулу «государство, как общественный институт». Вот уж яркий пример, когда мухи сами, а котлеты порознь. Да, впрочем, Англия после Бастарда Вильгельма ничем особо не отличалась, разве что тамошние князья чуть меньше кочевали между уделами, да народной вольницы было меньше на малую толику, если только не врут нам летописи и наша их анахронистическая интерпретация.

Тут самое время задаться вопросом: если общество удовлетворяет нашу физиологическую потребность в прогнозируемом будущем, может и государство тоже для чего-то такого нужно, не случайно же лезет из той же щели, даром, что другим боком. И действительно, нужно.

Серебряный призер жалуется на свой проигрыш в финале. Стоит перед камерой, смотрит всему миру в глаза и плачет. Не то, чтобы ему совсем невдомек, сколько миллионов и миллиардов людей ни в какой Олимпиаде вообще не участвуют, не то, чтобы не ценил он свою трудом и потом добытую медаль, а все ж жалко, что не золотая. Была б золотая – хотелось бы две. И мировой рекорд.

Миллиардер присматривает новую яхту. Не то, чтобы старая совсем мала, просто новая круче. Длиннее, чем у Гейтса, роскошнее, чем у шейхов. Не стыдно людям показаться.

Небогатая семья ищет себе новый дом. Какой? Ну не хуже, чем тот, где мы были в гостях на прошлой неделе. И чтоб с балконом, как в этом буклете, и палисадником, как на той картинке. Она не знает, какой дом ей нужен и выбирает из тех, какие видит. По принципу «не хуже, чем».

Человек всегда хочет большего. Ему не надо покоя и сытости, не надо крыши над головой. Накормите его хлебом, он потребует пирожных, дайте пирожные – понадобится фуа-гра. Он и сам не знает предела своих потребностей, поскольку не ведает, какие еще потребности могут быть, в этом вопросе он ориентируется на соседей, друзей, журналы и сериалы. Хорошо жить для него означает «лучше, чем другие», из числа тех, с кем в принципе можно мериться достижениями. Чтобы его не обвинили в жадности, он предпочитает говорить «не хуже», но втайне стремится утереть нос: друзьям, начальнику, сослуживцам – кому угодно. Для нас, людей, именно это обычно зовется уютом и комфортом.

Медведю не нужна самая большая в лесу берлога. Ему нужно, чтобы другие медведи не мешали нагуливать вес перед спячкой – и только. Одна волчья стая не соревнуется с другой в том, кто загрызет больше оленей, будет полный желудок и ладно. И только человек движим разностью потенциалов, только он испытывает врожденную потребность в неравенстве. Не в равенстве, как убеждают нас гуманистически настроенные недотепы, а в неравенстве. И именно благодаря этой странной потребности общественное благо все время требует перераспределения. А перераспределением, в свою очередь, занимается государство.