Читать книгу Коммунизм перед шаббатом - Константин Хайт - Страница 7

Что значит «государство перераспределяет нераспределенное»? – возмущенно взметнулись справа друзья-либертарианцы. – Да оно отбирает, отнимает кровно нажитое самым беспардонным образом!

Что значит «перераспределяет»? – ринулись, с другой стороны, патриоты-государственники, – да оно создает это самое благо и дарует его неблагодарным, если бы не государство, все б давно с голоду померли, или были бы угнаны в беспощадное западное (восточное, северное, южное – кому какое не нравится) рабство.

Остыньте, джентльмены. Вы же не применяете свои политические пристрастия к законам физики. Как гром с молниями, как наводнение, извержение, и прорастание пшеницы на черноземе, государство, как таковое не друг и не враг, а объективное явление, ни от кого из нас не зависящее. Конкретные персоналии в государственной власти могут меняться, у них могут быть определенные политические воззрения, они могут плести интриги и играть в какие-то игры, могут мнить себя всемогущими и надувать щеки, но они всего лишь часть неизбежной и почти неизменной конструкции, позволяющей коллективу людей распределять между собой образовавшиеся в нем ценности. Более того, чем выше взбирается индивид по карьерной лестнице, тем меньше зависит от его личных качеств, морали, желаний и установок, тем сильнее он вынужден подчиняться объективным закономерностям и бесполезнее любые попытки плыть против их течения. Сколько не напяливай на себя орденов, сколько не самодурствуй в частных вопросах, не выдавай законы природы за собственную мудрость, но стоит сделать что-то им поперек – и глухое вязкое сопротивление съедает инициативу, искажает ее до неузнаваемости, превращает в собственную противоположность. Начни бороться всерьез – полетишь вверх тормашками, какой бы ни был великий император.

Летали. Петр III летал и Павел. Генрих IV и величайший из реформаторов в истории Гай Юлий Цезарь. Кеннеди летал и Хрущев. За непонимание незамысловатой истины, что самодержавный монарх в принципе не может вообще ничего, что свобода есть, простите за незаковыченную цитату, осознанная необходимость, и только босоногий дикарь имеет возможность жить собственным произволом, причем скорее всего плохо и недолго, многие сильные мира расплатились троном, и иные и жизнью.

Впрочем, государственная власть – это все же не государство. Власть принадлежит конкретным людям с именами, воспитанием, моралью и совестью, к ним можно предъявлять претензии хотя бы за то, что они сидят там, где сидят. Государство же от конкретных властей не зависит, оно суть машинка, собирающаяся в одинаковых условиях более-менее определенным образом и делающая то, на что этими условиями запрограммирована. А запрограммирована она распределять нераспределенное благо.

Нераспределенное вовсе не означает ничье. Любое достояние всегда кому-то принадлежит, другое дело, может ли владелец его удержать. Если нет – во многих случаях целесообразно благо изъять и передать другому владельцу.

И снова будем аккуратны – целесообразно не значит справедливо. Справедливость – штука сложная, до нее еще мотать и мотать, целесообразность, оптимальность – гораздо проще. Можем отобрать – отберем. Вопрос исключительно в том, каким образом. При капиталистическом строе – выкупим, при феодальном – изымем. Первое кажется приятнее, на деле же каждая конкретная ситуация оборачивается по-своему. Хотя бы потому, что феодализм гораздо более предсказуем: тут нужно договориться с одним начальником, а не продать себя или свой товар целым толпам разношерстных клиентов. Кроме того, подавляющему большинству из нас продавать, вообще говоря, нечего, кроме собственного времени и труда, а это мало чем отличается и от служения сюзерену, и от проституции. В общем, как всегда, при феодализме хорошо жить, если родился герцогом, при капитализме – если банкиром. Во всех остальных случаях придется жрать дерьмо и надеяться на социальные лифты.

Мы никогда не узнаем, о чем думала королева Изабелла, соглашаясь дать денег безродному капитану Колумбу. Вряд ли ее так уж не устраивала феодальная система только что отвоеванной и объединенной Испании. Но вот потянулись через Атлантику галеоны потосийского серебра, помчались в Португалию индийские и индокитайские товары, начала расти как на дрожжах масса нераспределенных благ, и европейский феодализм приказал долго жить. Напрасно Карл V носился по Европе, сращивая белыми нитками расползающуюся громаду своих владений: мир, где пушки покупают за деньги, а не деньги отбирают посредством оружия, требовал совершенно другого обращения, через недолгое время Валленштейн продемонстрирует, какого именно. И совершенно неважно, что об этом думали короли, важно лишь, сумели они воспользоваться моментом, или нет. У Генриха VIII и Елизаветы I это получилось блестяще, у Густава Адольфа – так себе, у Ришелье неплохо, хоть и поздновато, у Габсбургов совсем хреново, у турок, несмотря на их Золотой век – тоже.

Так, или иначе, два века безостановочной инъекции материальных ресурсов привели к тому, что от общества, где все блага нужно было получать высочайшей милостью, остались одни воспоминания. Причем настолько тусклые, что сын пивовара Кромвель на английском престоле уже никому не казался дикостью. Главное, чтобы пивовар был богатый.

А потом нераспределенное благо кончилось. Не то, чтобы его кто-то сожрал, сами по себе ценности никуда не делись, разве что обесценились из-за инфляции, но главное – они распределились. Разошлись по рукам, из которых выцепить их обратно стало дороже, чем не выцеплять. И капитализм кончился, начался «просвещенный» век поздних Людовиков и Екатерины II.

Тут снова нельзя не вспомнить бедного путаника Энгельса с его прямой как палка моделью развития: от первобытных племен к коммунизму. Понять старика несложно – так хочется увидеть прогресс общественных отношений, почувствовать себя более умным и продвинутым, нежели всякие там древние, стоящим ближе к совершенству, к триумфу всеобщей гармонии и порядка. Однако же теория поступательного развития ренессанс Средневековья не объясняет, причем настолько, что последователи старины Фридриха вынуждены непрерывно мухлевать, перенося границу Нового времени то к Английской революции, то к Французской в попытке объяснить, как же после полутора веков либерализации в Европе снова укоренился махровый абсолютизм. А вот так – добро закончилось. В смысле блага перераспределили.

Кстати, феодализм средневековый от феодализма нового еще как отличается. И уж тем паче отличается он от феодализма новейшего. Чем? Обществом, разумеется. Точнее, его ролью.