Читать книгу Выборг. Рай - Константин Кот - Страница 3
Побег
ОглавлениеВыборг – город небольшой. Однако в Финляндии был вторым по размерам после столицы. Финны этот город очень любили и в своей северной стране считали его курортом. Он и вправду, пусть не самый, но один из южных финских городов. Хотя климат, конечно, некурортный, обычный климат Балтики.
Однако летом и ранней осенью бывают чудные дни. Когда безветренно и солнечно. Тогда не так заметна постсоветская серость и не бросаются в глаза обветшалые фасады домов, ржавые водосточные трубы и крыши, давно не ремонтируемые дороги…
Видишь яхты в заливе и у причалов. Величественный средневековый замок. Площади с сохранившейся с Петровских времен брусчаткой. Не наш город, не русские строили. Сразу видно, что отобрали.
Сергей прибыл поездом из Питера рано утром. Побродил по вокзалу. Минуту с отвращением разглядывал в буфете белесые сосиски и засохшие пирожки. Решил повременить с завтраком и купил карту города. Разобравшись с масштабом, с легким удивлением вычислил, что пешком до торгового порта будет не больше двадцати минут.
На часах было девять утра. Пересекая городской парк, Сергей вспомнил о прелестях вокзального буфета уже с некоторой теплотой. И неожиданно вышел к городскому рынку, где и обнаружил совершенно нормальное и недорогое кафе. Выпив чашку кофе, абрикосовый сок и прожевав три пирожка с колбасой, Сергей повеселел. До встречи еще был целый час. Сергей вновь открыл карту и уточнил место встречи. Внутренне улыбнулся. Здесь, в этом городе, он провел и детство и юность, здесь ходил в школу и вот теперь с картой, как диверсант.
Средняя школа номер пятнадцать действительно располагалась в пяти минутах ходьбы от проходной порта. Рядом также располагался крупный православный собор. Неожиданно для себя Сергей захотел посетить церковь. Все религиозное сознание его можно было выразить одной фразой, обращенной к небесам: «Да что же это такое, как же так?»
А вот тут внезапно захотелось побродить среди мрачноватых картин с лицами святых, удивительно похожих друг на друга. Вдохнуть запах ладана. И, быть может, помолиться, что ли, про себя. Да нет, ерунда. Просто захотелось куда-то пойти и все.
Однако церковь оказалась еще закрыта. Сергей постоял, наблюдая, как рабочие меняют церковную кровлю, серое крашенное неоднократно железо на яркое горячее золото.
Неужели и правда золото или сплав какой? Немного порассуждав на тему, откуда у ограбленной советской властью церкви, прихожанами которой долгие годы были сплошь старухи и неуравновешенные личности, вдруг в одночасье находятся в наше время деньги на дорогостоящий ремонт, он собирался уже было двинуться дальше. Как кто-то потянул его за рукав.
– Девушка! Еще одну принесите.
– Задачу ты задал мне непростую. Непростую, но решаемую. Решаемую, потому как сам думал не раз. А что если, да как? Тока мне там делать нечего. Это пока нас совдеп гнобил, мы все считали: стоит туда попасть – и сразу. Типа сказочная жизнь. Раньше так от одного запаха дурел в магазинах. В наших магазинах всегда чем-то кислым, противным воняло, какой-то лихорадкой, воздух был густой и липкий, ненавидел я магазины. Или просто вечно текущей канализацией. Сантехников в стране не хватало. А там. Там фиалками пахло, парфюмом заморским. Да что запах. Это сейчас видак – он и есть видак, а тогда… Тогда это было сродни автомобилю, а автомобиль сродни загородному дому. Во перекос был в понятиях, бля. Кто врубался тогда, тот деньги мог потом срубить влегкую. Да-а-а… Тоже мысли были. Однажды вот какая история приключилась. Подходит ко мне электрик корабельный и говорит: «Мой приятель на чердаке раскопал скрипку. А чердак тот в старом доме деда. А дед был древний, до революции успел пожить». «Ну и что?» – говорю. «А то, – отвечает, – что Страдивари внутри написано». Я рукой махнул: «Этих, бля, страдивариев было». «Ты погоди, – говорит, – не горячись. Дело в том, что я книгу раскопал в библиотеке. И называется она… Ну, короче, типа «Тысяча способов определения подлинности скрипок Страдивари». «Ну и что?» – спрашиваю. «А то, – говорит, – что совпадают».
«Что, – спрашиваю, – совпадает?» «Все. Чернила при угловом зрении золотом отливают, а не зеленью. Угол у выреза на деке не прямой, а косой, ну и так далее». Я, конечно, не поверил. «Ну, – говорю, тащи свою скрипку ко мне домой, будем дальше смотреть». И представляешь, еще нашли несколько десятков доказательств, что это подлинник. Да и история такая книжная с этим дедом. Он был учитель музыки, а отец его купец, и после революции сбежать не сумел, а деньги было нужно куда-то вложить, чтобы незаметно, но дорого. Ну, домысливай сам. Короче, я загорелся. Что-то вспыхнул весь. Аж затрясло. У меня финн был знакомый, лоцман. Тот как раз пробавлялся всякой нумизматикой и прочей фигней. Я ему однажды неплохо вдул коллекцию монет финских старинных, в Питер съездил, купил у одного деятеля и ему вдул. Ну и машину купил. На разнице. А тогда покупка машины – знаешь… Ну, сам все понимаешь. Дык дело-то в том еще… И подделки хорошие ценились на эти скрипки чуть ли не как оригиналы. Короче, переправили мы ему скрипку. Он взял ее и говорит: «А сколько вы хотите, если подлинник?» Я говорю: «Триста тысяч». А он помолчал и кивнул головой. Я тут же добавил: «Долларов, разумеется, не финских марок». Он типа: «Я… я…» Ну, думаю, что буду делать, если это так. Бросить семью и ломануться в ЮАР. Мне один чухонец предлагал, когда еще коммунизм у нас был глухой. Говорит: «Ты вот на нас смотришь и думаешь, насколько мы, финны, лучше вас живем, так вот запомни: они, в ЮАР, то есть белые, живут лучше нас во столько же раз, как мы против вас». «Переправлю тебя, – говорит, – просто из ненависти к коммунякам». Много мы с ним трындели на ночных вахтах. Он лоцманом был, а я третий штурман. Кэпа нет. Тот, как обычно, спит в отрубе. А у нас коньячок представительский. Закуска. Балычок, икорка. Представительских вваливали нам горы. Говорят, однажды один шип застрял в Суэцком канале. Капитан был мудак и жадина, арабов не угостил. Ну те типа: куча нарушений. Ну и с тех пор установили нормы коммуняки за один проход через границу там водки, икры и всякого говна, шоколада там. Это для моряков. А у нас те же нормы, тока в месяц двадцать рейсов. Вот и считай, скока этого добра. Не успевали завозить ящиками из спецмортранса. Все капитаны наших буксиров – глубокие алкаши. Ну так вот. Ночь. Канал Сайменский в огнях. Заруливаешь себе. Ну и за жизнь. Все больше о политике. Короче. О чем это я? Да. Три ночи не спал…
– Ну это понятно, что скрипка твоего электрика фуфлом оказалась. Но ты скажи: удрал бы тогда?
– Не знаю, Сережа, не знаю. Скорее всего, нет. Жену б еще, наверное, смог бросить, а ребенка нет. Я много читал про совесть. Решил бы, что не стоит. Что она потом меня замучает. Ладно, давай так. Не скажешь, с чем убегать собрался, помогать не стану. Мне просто, если ты потом там миллионером станешь, хочется к тебе в гости напроситься. Поплавать в бассейне, коктейли полакать в окружении шоколадных баб. Ну типа реализовать детские мечты, точнее, мечты всех подростков-онанистов нашей вселенной. Ну не верю я, Сергей, что ты кого-то убил. И удрать за кордон собрался. Явно ты слямзил чертежи какой-то ракеты там или вечного двигателя. И если тебя будут искать, а посадят меня, я, Сережа, должен знать, сидя в тюрьме, что если выйду, то ты мне пришлешь вызов в свою Австралию и там я, ну ты знаешь, о чем я мечтаю…
– Добрый ты, Кот. Другой бы денег запросил авансом, а ты так скромно. Расскажу, конечно. Ну да ладно, пугать не буду. Ничего особенного, вещица одна, но дорогая. Слышь, Кот, а если найдут меня, чего, может, можно им денег дать?
– Не думаю, Сергуня, не думаю. Дело в том, что они все срочники. Ну сам же знаешь. А ты же, бля, служил. Ну, короче, не станут они, побоятся. Вдруг подстава там. Проверка. Это сейчас всем все похуй. А раньше – ты чо. Они вначале в бревнах манекен спрячут на барже, и пока наряд его не найдет, куй ты сдвинешься от причала. План там куям. Раньше же главное было – не выпустить за пределы Родины ее счастливых обитателей. Это сейчас кооперация. А раньше… Короче, кули, я как радио перед тобою. Сам все знаешь.
– Ладно, давай тогда повторим. Да не в смысле нальем. Повторим наши действия.
– Ну, давай, мистер Твистер. Давай, шпион проклятый. Я тебя закладываю, как чучело, в трюм. Задраиваю люк. Так? Так. Сбиваю резьбу. Так? Так. Ты со своей стороны в трюме вставляешь на место лаза заранее мною приготовленный ржавый лист на суперклей. Так? Так. В люк спускается рядовой Пупкин. Светит фонариком по сторонам. Одна ржавая обшивка кругом. И уобывает.
– Погоди, а собака?
– Блядь, скока раз повторять. Собака в баржу не полезет. Не полезет в трюм. Они туда не ходют, собаки-то. Им там стра-а-а-ашно.
– А вдруг почует меня?
– Почует. Это если ты будешь плясать рок вместе с роллом в это время. Но ты-то будешь тихо сидеть. Верно, Сережа? Верно?
– Буду как мыш-ш-шь.
– Во-о-от. Ну, ладно, для страховки где-нить у самого начала баржи, то есть в противоположном конце от тебя, суну кусок колбасы в бревна. Куйсым. Пусть повьется псина. Задолбит погранца-собаковода, он и сэбется быстрее. Но, во-первых, они уже месяц как без собак ходят. Может, сожрали их всех сами. Гы. Во-вторых… Да бля, кули тут. Сейчас насрать им на все. Комиссия и то вон: быстрее бы чаю попить с колбасой и нах… Даже таможне все стало по барабану… А были времена. У меня таможенник Аношко ширинку на джинсах нюхал. Типа новые недекларированные везу или старые. Я ему говорю: «Я не ссусь, товарищ инспектор таможни». А ему покуй. Роет себе. Серега, ладно. Самое главное, ты не свихнись там в сыром грохочущем трюме баржи, не расстанься с собою. А то беда. Не прощу себе. Пошли спать. Не могу больше смотреть на этот яркий желтый свет.
Говорят, есть такая секта, когда тебя в гроб кладут, а потом откапывают. Про зомби тоже все знают. Эдгара По читали многие. Про то, как боялся быть заживо погребенным. Но там тишина. В гробовом пространстве. А здесь глухие удары встречной волны и шум воды, громкий шум, как шум водопада. И страх. Рациональный и иррациональный. Страх и пульсирующее время. Не уснуть, и спать не хочется. И холод. Запах ржавой воды. И скрежет, и тяжелые бесконечные удары корпуса баржи о воду. А когда вдруг стихают, только ждешь, и опять: бах, уже сильнее, намного сильнее, что даже боль во всем теле, как будто принял удар на себя. Это входим в шлюз. Это корпус баржи ударил о привальный брус. Он уже догадался. А потом опять: ш-ш-ш-ш. Минуты относительного покоя, так, что слышны шаги матроса, который вешает на бочку шлюза швартовый конец, а потом отдает – так по-морскому, по-русски – снимает с крюка на бочке. И опять: ш-ш-ш-ш. Баржа мелко вздрагивает и трясется как спина крупного млекопитающего, которого донимают насекомые. А затем легкий толчок, и опять: ш-ш-ш-ш. Все сильнее и сильнее. Это буксир набирает ход. И вновь удары. Бам. Бам. Бам. И голова как пульсирующий огненный шар, еще чуть-чуть – и взорвется кровавым фонтаном, как в фантастических фильмах, разлетится на мелкие куски. В следующую секунду, в следующую…
В этом аду, как ни странно, ему удалось уснуть. И снился, понятное дело, ад. Ад был яркий и выпукло-красочный, как и положено аду. Там бесконечно работала огромная машина-пресс. Куда тянулась бесконечная цепочка поникших белесых фигур, словно на картине Чюрлениса. Он жадно всматривался в лица людей и не видел лиц. Точнее, все они были похожи на одно и то же лицо с выражением какой-то плаксивой тоски, с крепко зажмуренными глазами и губами-змейками. Его не было среди них. Было так, что их, эти фигуры грешников, и его ничего не связывало. Ему словно кто-то показывал это с неясной целью: запугать ли или объяснить что-то. Помимо страшного пресса, результатов работы которого он не мог наблюдать, было еще очень много различных механизмов, что-то там совершающих, что-то очевидно мрачное и зловещее. И если суммировать, то вся эта их работа, непонятная, но слаженная и объединенная одной целью, рождала в душе ощущение Паука. Гиперпаука, ткущего Сеть. Было муторно и страшно. И ощущение, что вот-вот он узнает что-то невероятно страшное. Что разом снимет все вопросы. Откроет Смысл. И Смысл этот был по определению ужасен. Как последние мысли отрубленной головы.
Он очнулся от тишины и тяжелых глухих ударов сердца. Легкий плеск воды. И понимание: все кончилось. Они у причала. Судно ошвартовалось у причала порта. Теперь опять ждать. Ждать, когда запищит пейджер на поясе. И значит, можно выбираться из трюма. Подальше от этого ада, от этого испытания, которое он заранее себе представлял и которое было таким, каким он и думал. «Все идет по плану», – сказал он сам себе. Все хорошо. И сердце, успокоенное простой мыслью, начало снижать свой темп. Все идет по плану. Он за границей. Он смог. План удался. Теперь набраться мужества еще на время. А потом. Потом выполнить все, что он задумал. Все, о чем они решили с Котом. Выполнить инструкции. Действовать как агент из шпионских фильмов. И главное – сохранить силу воли. Не сорваться, не впасть в истерику. Действовать по плану, по инструкции. Неожиданно он мгновенно уснул. Теперь уже без сновидений. Провалился в черноту.
Сон привел сознание в относительный порядок. В узкую щель между люком и корпусом баржи проник острый луч закатного солнца, рыжего, почти красного. Он выдернул из-под головы пластиковый мешок с новой одеждой, опустился на колени и стал сдирать с себя одежду, которая останется здесь, внутри баржи, навсегда – одежду бомжа или заключенного: тренировочные брюки, грязный с дырками свитер. Новая, хоть и мятая, куртка была сознательно куплена у фарцовщика. Для пущей маскировки он нацепил солнцезащитные очки – странное для этого время суток приспособление. Люк почти не лязгнул. Вахтенный матрос наверняка в кают-компании смотрит телевизор. Теперь ногой на борт, рукой за швартовый канат, коленом на причал, рукой за береговой кнехт – и он уже на берегу, берегу чужой страны, чужого мира, если хотите, в другой вселенной. Правда, это еще не все.
Эта продажная страна за выдачу перебежчиков получает дешевую нефть и древесину. Собственно, ее и притащил сюда этот буксир – несколько сотен кубометров родных русскому сердцу сакральных березок, из которых трудолюбивые финны изготовят бумагу и, торгуя ею со всем миром, будут поддерживать в своем «приюте убогого чухонца» весьма приличный европейский образ жизни.
– Главное, не реагируй по-русски. Если окликнут на проходной, просто приветливо махни рукой. Не беги и не разговаривай. Охранник подумает с минуту и забудет. Шпионов здесь никто не ждет. Перебежчики обычно пробираются через болота. Финны хоть и любят стучать, но специально в полицию звонить не будут, не любят внимание к себе привлекать, а если поймут, то пожалеют советских, знают, что у нас за жизнь. Это своего доброго соседа застучать у них в радость, а русский вызывает сочувствие, словно тяжелобольной, а финны добросердечны, – так его инструктировал друг, финский лоцман, с которым они пропили всю ночь, после того как он продал ему коллекцию монет. Говорили на русском. У финского лоцмана бабушка оказалась русской, сохранившей язык, который достался от ее же бабушки по наследству и который она активно внедряла в свое семейство, точнее во внуков.
С лоцманом познакомил Кот. Зачем эта авантюра лоцману нужна была – осталось тайной, на объяснение которой лоцман ответил так: «Поживи с мое в этой Чухляндии, издохнешь со скуки». Сразу видно: русскую кровь финской не перешибешь. Впрочем, прагматичный момент тоже имелся. Лоцман был коллекционером со связями. Ходили слухи о тихом разграблении музея «Эрмитаж» уже тогда. Кто-то наладил устойчивые поставки из подвальных музейных залежей. Ручеек был слабым, но якобы нужен был канал попросторнее. Нужна была прочная связь с обеих сторон. Все это лоцман поведал в ночной многочасовой беседе. Было много водки и много энтузиазма, обращенного в будущее. А будущим была переправка в ЮАР. Обретение свободы, новой жизни, перелом в судьбе.
Он долго бродил по пустому городу, удивляясь одновременно чистоте и пустоте. Пустоте, потому что на родине обязательно кто-то встретится в самый неурочный час, ну хоть любители собак, например. А тут как после взрыва нейтринной бомбы. Никого. Люди!!!
Но он вспомнил инструкции лоцмана и насчет полицейских патрульных машин вспомнил, пошел в парк, посреди которого громадой строгих лютеранских линий возвышалась церковь. Нашел скамейку, едва уселся, как словно прорвало. Первая машина, за ней вторая, какой-то заспанный финн с собакой размером с ладонь. И тут же светофоры вспомнили свое предназначение.
– Пойдем по чашке кофе, тут одно самое раннее кафе имеется.
Он не вздрогнул, а испытал волну, прокатившуюся по телу, мягкую и теплую.
– Здравствуй, Эрки.
– Прывет-прывет. Ага. Доброе утро, хороший советский друг, – он барабанил слова на финский манер.
Сергей улыбнулся ответной улыбкой.
– Хотел спросить: родители не знают и не хотели знать русский?
– Почему? У меня сестра тоже говорит, лучше меня, хуже, не думаю, что хуже. Ну, потому что в Сибири много нефти. Что смотришь? Вот через десять лет скажешь, сидя в своей Африке: был дурак. Нужно было в нефтяное училище поступать. Ладно, залезай и пристегнись. У нас ремень стоит четыреста евро.
Внезапно пришла тошнота. И совершенно нереальный приступ страха. Куда он едет? Зачем? Что он будет делать в этой ЮАР? Он косо взглянул на жизнерадостного финна рядом с ним. Этот человек у себя на родине, а он, что он здесь делает? Куда его везут? Вот именно: везут. Ведь то, что случилось, – это просто какая-то игра, нелепость, в которую он влип, как насекомое в хищный цветок. Нет, это не он. Это не он все придумал. Это просто глупая шутка, которая трансформировалась в какой-то ужас, как тот человек в жука в рассказе Кафки. Какая Африка? Что он там будет делать?! Горло сдавила ледяная рука, и он очнулся. Да. Все это нелепый сон, и его нужно немедленно прекратить. Он ничего не умеет, кроме как рисовать нелепые плакаты с профилем Ленина. Ленина вечно с непропорциональной головой. То больше, то меньше. Напарник всегда рисовал туловище, а он голову. И часто не попадали в соответствие масштаба, так как всегда были пьяны.
Внутренне он увидел свою мастерскую, коморку, заваленную кусками ватмана, пустыми банками из-под краски, каким-то тряпьем, и тут же нестерпимо захотелось туда, сейчас же. И увидеть жену. Он идиот, как он мог все это затеять, что за бред, что за морок. И Кот – как он смог поддаться на этот его припадок. Дома ждет преданная женщина, что она думает все это время и когда еще он смог бы ей все объяснить? Какой рок-н-ролл? Какая свобода? Разве ему было так плохо?
Да, деньги, никому не нужен ни Ленин, ни Карл Маркс, но можно было продержаться какое-то время. Сумел же он продать гараж, а потом, может быть, и завод бы нефтяной заработал, где он трудился годы художником-оформителем наглядной агитации. И не беда, что Ленин никому не нужен больше, придумал бы что-нибудь, он умеет чертить. Что наделал-то? Но остановиться есть время.
– Эрки, останови.
– Здесь нельзя, чуть позднее будет кафе.
Финн как будто без удивления подрулил к тротуару. В его глазах читалось спокойное насмешливое понимание, он молча вопросительно смотрел на сумасшедшего русского на пассажирском сиденье.
Сергей судорожно вытащил из-за пазухи тонкую, плотно сжатую трубочку холста ценою в отцовский гараж.
– Держи своего Айвазовского. Я возвращаюсь.
– Можно только тем же путем. Иначе тебя арестуют. Выдадут потом, конечно. И оштрафуют, наверное, на те же деньги.
– Тем же – так тем же.