Читать книгу Жизнь в России в эпоху войн и революций. Биографическая повесть. Книга первая: отец и моя жизнь с ним и без него до ВОВ и в конце ВОВ. 1928–1945 годы - Константин Прохоров - Страница 15

После 1917 года он некоторое время продолжал свою композиторско-этнографическую и педагогическую деятельность, но в более скромном масштабе в соответствии с запросами нового времени, но всё же довольно активную.

В 1920-х годах отец довольно долго преподавал теорию музыки и другие музыкальные дисциплины в Восточной Консерватории в Казани. В 1922 году ездил с экспедицией по селам Татарстана с целью записи самобытных татарских песен.

Из его научно-исследовательских работ этого времени следует прежде всего упомянуть такие как «Музыкально-творческие корни Русской женщины-крестьянки», а также «Элементы народности в творчестве Н. А. Римского-Корсакова». Я не специалист в этой области, работ было, конечно, гораздо больше.

В конце 20-х годов отец работал совместно со многими другими. известными композиторами-этнографами в Государственном Институте Музыкальной Науки (ГИМН). Эта Московская организация объединяла музыкантов, ученых, композиторов и исследователей в различных областях истории и теории музыки. В ГИМНе были огромная научная библиотека, акустическая лаборатория, опытно-исследовательская мастерская народных и профессиональных инструментов и много другого. ГИМН имел большую этнографическую секцию. На приведенном дружеском шарже «Этнографический хор ГИМНа» Якова Богатенко, также члена этой секции, показаны многие ее члены, активные собиратели и исследователи народной музыки: Н. Н. Миронов, А. В. Затаевич, А. В. Никольский, П. И. Сеница, Я. В. Прохоров, С. Л. Толстой, В. В. Пасхалов и др. Рисунок относится к 1927 году, а сам ГИМН просуществовал с 1921 по 1931 год и затем был разогнан, его этнографическая секция была ликвидирована даже раньше.

Печальна была судьба многих известных этнографов ГИМНа в 1930-х годах, в том числе и автора дружеского шаржа, Якова Богатенко, который, как известно, скончался в тюрьме в годы ВОВ. Он был чужд и неприемлем для музыкальных властей Москвы того времени.

Однако всё, что я выше писал о деятельности отца, получило признание ещё до Революции и в основном после окончания консерватории и после сближения его и долголетней дружбы с уже тогда знаменитым создателем Русского народного хора крестьян Митрофаном Пятницким, а уже при Советской власти отец плодотворно сотрудничал с композитором Ипполитовым-Ивановым и с композитором Асафьевым и многими другими известными композиторами того времени.

В моей памяти сохранились некоторые воспоминания о том, как я, разбирая мешок писем отцу, который нашел в лестничном шкафу (надеялся найти что-то ценное: деньги или фотографии) наткнулся на большое количество писем от многих известных композиторов того времени Балакирева, Римского-Корсакова (записки к отцу) и Лядова, а также от Митрофана Пятницкого, в которых последний обсуждал различные взаимно интересные для них обоих творческие темы и пр. Также в мешке было много писем и от других известных и даже знаменитых деятелей искусства и литературы, например, от сына Льва Толстого Сергея Львовича, а шарж на отца и на Сергея Львовича Толстого висел в рамке на стене моей комнатки долгие годы, а потом был похищен кем то. На нем был изображен Сергей Львович Толстой за роялем, аккомпанируя, а отец стоял рядом и пел. Автором шаржа тоже был Яков Богатенко. Это был тот же 1926 или 1927 год.

Сергей Львович Толстой был профессором Московской Консерватории по классу этнографии и народного песенного творчества, т. е. коллегой отца и сдружились они на почве общих творческих интересов ещё до Революции.

Мне все эти письма и рисунки были не интересны. Я засунул письма обратно в мешок и забросил его обратно в лестничный шкаф, откуда он потом после войны куда-то исчез.

Наряду с мешком писем и некоторыми хозяйственными вещами в этом шкафу я обнаружил несколько ящиков камней с морского побережья, вероятно Черноморского. Как я понял, отец, блуждая по берегу моря и думая о своем, собирал понравившиеся ему красивые камни, приносил их туда, где жил, и перед своим возвращением направлял большую часть их посылкой на свой московский адрес. На фанерных почтовых ящиках был написан адрес: Трубниковский 26–12. Мне трудно объяснить эту его странность 1920-х годов. Он посылал эти ящики с морскими камнями в Москву несколько лет подряд, по одному ящику в год. Камни были красивые, но ничего в них не было необычного, просто продолговатые отшлифованные водой камни с морского побережья. Сколько это стоило ему денег, хлопот и сил таскать их на почту, посылать, получать в Москве, тащить домой. Ящики были тяжелые и для меня неподъемные.

Эти эпизоды относятся к 1940 году или к первой половине 41 года, мне было тогда всего 12-13 лет. После войны мешка с письмами ящиков с камнями и прочих вещей в стенном шкафу на черной лестнице уже не оказалось.