Читать книгу Город Г… - Константин Скрипкин - Страница 8

Проснулся Стэфан от холода. Костер прогорел, и над ним едва курилась тоненькая струйка дыма. Руками раскопав кучу золы до самой середины, он нашел еще несколько тлевших угольков, и требовалось только подбросить туда каких-нибудь деревяшек, чтобы огонь мог разгореться с новой силой. Все тело промерзло так, что едва шевелилось, – он беспрерывно дрожал, и ничего кроме холода вообще не чувствовал внутри себя. Даже когда, поднявшись с земли, он попытался согреть себя с помощью движений, дрожь не проходила. Потом она мешала ходить, мешала собирать ветки для нового костра, мешала даже думать. Руки, перемазанные засохшей кровью и грязью, тряслись и не слушались, ноги ступали нетвердо, в голове прыгали какие-то бессмысленные и отрывистые образы, казалось, не обозначавшие ничего такого, что Стэфан знал или хотя бы видел в своей жизни. Чтобы сосредоточиться на любой человеческой мысли, требовалось напряжение воли, и очень мешали стучащие зубы, точнее, остатки от зубов. Преодолевая все это, Стэфан терпеливо собирал дрова, потерявшими чувствительность руками, негнущимися пальцами он надрал коры, ножом, едва не выскальзывающим из рук, нащепил тоненьких палочек и, аккуратно положив все это на угольки, принялся тихонько дуть, чтобы дать огню воздуха. Он очень надеялся, что, когда будет тепло и он согреется, руки снова будут слушаться как прежде, пальцы станут гнуться, а ноги смогут так же уверенно носить его, как и в прежние времена. Но, как только разгорелся огонь и тепло начало распространяться по его телу, он почувствовал какое-то неприятное, болезненное пульсирование и ломоту – сначала в пальцах, протянутых к самому огню и не чувствующих жара, потом в руках, затем стало больно дышать и заболел бок, во рту заныли тысячи ссадин, а выбитые или поломанные зубы начали свою бесконечную, выкручивающую мозги песню. За десять минут все избитое тело Стэфана охватила бесконечная боль, от которой сами мысли перестали двигаться в голове и весь мир превратился в нескончаемый океан страдания. Ему пришлось пожалеть о решении развести костер, он согласен был снова не чувствовать ни рук, ни ног, вообще не ходить и не шевелить руками, только бы не эта боль! Тогда он сказал себе, что встреча с Уродами в ночном тумане – еще не самое страшное из того, что написано ему на роду, и эта мысль показалась ему чрезвычайно смешной, его рот даже скривился в ухмылке, пробравшейся через стиснутые челюсти.

Почти час он лежал возле костра, выпучив от боли глаза, ворочая головой и сдавленно рыча сквозь зубы, когда становилось совершенно невтерпеж. Он лежал с надеждой, что вот-вот сейчас боль начнет утихать и он встанет, чтобы продолжить свой путь. Надежда осталась с ним даже тогда, когда, не почувствовав ни малейшего ослабления своих мучений, но как-то привыкнув к ним, он начал лежа исследовать свое тело, пробуя двигать пальцами, давать усилия на руки и ноги, давить на ребра и ощупывать голову. Правая рука, на счастье, была целой, пальцы шевелились, но на левой руке были переломаны три пальца, сама она была сломана ниже локтя и очень болели несколько ребер с правой стороны.

Больше ничего серьезного Стэфан у себя не обнаружил и посчитал, что малодушничает, валяясь здесь на земле с такими несущественными повреждениями. Он поднялся и еще несколько минут стоял, поднимая то одну, то другую ногу, приседал, наклонялся и не мог поверить, что у него не переломано больше ничего и не перебит позвоночник. Ему приходилось слышать, что любовь Принцессы творит чудеса, но сам он никогда не видел ничего подобного! Ведь уроды били его дубинами не меньше десяти минут, а они знают свое дело! Он чувствовал, как хрустят его кости и рвутся сухожилия! А теперь, если не считать левой руки, ребер и покрывающих все тело синяков и ссадин, он практически здоров! Стэфан напоследок подпрыгнул на обеих ногах, приземлившись тяжело и неуклюже, так как сотрясение отозвалось болью во всем теле, и особенно в голове, но он прыгнул! Это было как заново родиться! Он знал, что до ближайшей деревни уже недалеко, а там добрые люди помогут ему быстро выздороветь, и он примется искать свою Принцессу, он вспомнит слова, которые она крикнула ему напоследок, и найдет ее, где бы она ни была! Еще полчаса он потратил, чтобы сделать из рубахи покойную повязку для левой руки, а потом не мешкая тронулся в путь.

* * *

Утро еще продолжалось, когда Стэфан добрался до деревни. Это была даже не деревня, а небольшой сторожевой пост возле дороги, обнесенный частоколом, возле которого разместилось несколько домиков. Над крышей самого большего дома, стоящего немного на отшибе, чуть раньше, чем начиналась сама деревня, была прибита огромная деревянная ложка – так обозначались трактиры. Стэфан постоял немного, пока пастух с тремя лохматыми собаками прогнал деревенское стадо, и даже обратился к пастуху с вежливым вопросом о том, как называется это местечко, и правильно ли он понимает, что впереди – трактир. Но пастух, окинув Стэфана безразличным взглядом, никак не отреагировал на его обращение. Он молча прошел мимо, посвистывая и постукивая себя хлыстиком по голенищу сапога, и даже гнал свое стадо так, как будто Стэфана вообще не существовало на пути его коров. Коровы, конечно, мирные животные, и не так опасно оказаться на пути лениво двигающегося деревенского стада, как, например, на пути диких лошадей. Просто пришлось стоять, иногда отходя на шаг вперед или назад, когда какое-нибудь тупое животное останавливалось, упираясь в Стэфана, и не понимало, что можно его обойти. Пастух, как подумалось Стэфану, был явно не в себе, а возможно, еще и глухой, ведь в пастухи часто подаются люди, больше ни к чему не годные из-за какого-нибудь природного недостатка.

Стадо прошло, оставив после себя множество рытвин и коровьих лепешек. Стефан подошел к двери трактира, вошел и, сделав несколько шагов, сел за первый попавшийся стол возле стены. Все тело благодарно ныло, впитывая в себя отдых. У Стэфана были деньги, и, прикрыв глаза, он ждал, когда к нему подойдет хозяин, чтобы спросить у него комнату, где можно помыться, починить одежду, выспаться на кровати, показать свои руку, ребра и пальцы местному лекарю. Но сначала он хотел поесть чего-нибудь, не требовавшего усердного пережевывания. Он сидел и мечтал об огромной яичнице, на целую сковороду, и вместительной кружке пива, которое придало бы ему сил и отогнало невеселые мысли. Так продолжалось долго, он начал уже дремать и, удивившись про себя, что к нему никто не подходит, приоткрыл глаза: трактирщик стоял за стойкой и, глядя на Стэфана, о чем-то шептался со своей женой. Они оба выглядели испуганно, позади выглядывали такие же испуганные, но еще и любопытные мордашки трех чумазых детишек – двух мальчиков и девочки. Дети были в одинаковых оборванных рубахах, почти до пола, их соломенные волосы были грязны и лохматы, а в руках каждый ребенок держал по хорошему куску хлеба с солью, но ни один не ел. Все молча смотрели на Стэфана. Трактирщик, увидев, что посетитель открыл глаза, вышел из-за своей стойки и, приблизившись на пару шагов, заложил руки за пояс, сделал насколько мог грозное лицо и произнес:

– Говнюкам не место в нашей деревне! Мы не можем ничего тебе дать, и если ты немедленно не уйдешь, я позову на помощь людей, чтобы выкинуть тебя из моего дома!

Стэфан не мог понять, что происходит, и молчал, изо всех сил собираясь с мыслями. Его язык отказывался произносить слова, да и было непонятно, какие нужно произносить слова в таком положении! Тут повисла пауза, которую прервала трактирщица.

– Тебе что, непонятно, оборванец? Здесь ничего не дают Говнюкам, даже Говнюкам с разбитыми рожами и перебитыми лапками здесь все равно нечего искать жалости! Мой муж сказал тебе, чтобы ты убирался, так вставай с нашей лавки и убирайся! Мы не собираемся нарушать закон из-за оборванных Говнюков, даже если этот Говнюк выглядит так, как будто когда-то был охотником! Что ты таращишь на нас свои глазищи, наверное, хочешь рассказать, как тебе досталось от Уродов, и думаешь, что мы пожалеем тебя! У нас нет жалости к Говнюкам!