Читать книгу Аномалия - Кристина Двойных - Страница 2

Я вышла из метро на станции Джордан.

Два тощих голубя неистово клевали бумажный пакет, ничуть не опасаясь, что кто-то из заполнивших тротуар прохожих на них наступит. На улице шелестела холодная морось, а мой зонт остался в Особняке.

Высотки, облаченные в бамбуковый экзоскелет строительных лесов, почти смыкались надо мной. Небо было серым и ровным. Мартовский ветер трепал вывешенную из окон одежду, огибал здания и нес из торговых рядов головокружительные запахи местной уличной еды. Рот мгновенно наполнился слюной. В желудке заурчало.

Конечно, я планировала позавтракать. Просто запуталась в часовых поясах и неправильно выставила будильник. И теперь как никогда была близка к опозданию.

Голод и острые иголки капель, рванувших за воротник, немного сбивали с толку. Осталось еще дорогу домой забыть – и я побью собственный рекорд по созданию себе проблем на ровном месте.

Но, конечно, дорогу домой я бы вряд ли забыла. А даже если бы и забыла – всегда можно найти новую. Ведь, если разобраться, по этой причине я здесь, именно поэтому я вышла на станции Джордан посреди Гонконга и именно поэтому в моем полинявшем зеленом рюкзаке лежит таинственный сверток, которым, кажется, можно прибить человека. Я всегда могу найти новую дорогу.

Я шагнула в сторону, под навес магазинчика всяких милых мелочей, чтобы не мешать людям плыть по их делам. Среди кучи смятых билетов в кармане обнаружилась десятка гонконгских долларов. Кончик купюры надорвался, и это не вызвало во мне никакого сожаления. Сейчас было странно вспоминать, с каким трепетом я относилась к этой красивой, гладкой, с прозрачной вставкой купюре после первого визита в Гонконг. Долгое время я держала ее отдельно от кучи иностранных денег, растущей после каждого путешествия, и использовала в качестве закладки для книг. А теперь без сожаления комкала в карманах с другими купюрами, билетами и обертками от жвачек. В этом заключалась непреложная истина жизни: никогда нет гарантии, что завтра тебе будет так же дорого то, что дорого сегодня.

Помимо десятки, в кармане нашлось еще немного местной мелочи. Этого хватило на яичные вафли с начинкой из красной фасоли. Конечно, хотелось бы поесть основательнее, но времени не было. Поэтому, погрузившись в мечты о вьетнамской лапше с морепродуктами и набросив на голову капюшон, я вынырнула на Натан Роуд и двинулась к бухте, периодически вгрызаясь в ароматную вафлю и по привычке немного волнуясь.

Пункт назначения оказался шикарным отелем. Название было смутно знакомым, так что, шагая в лопасти вращающейся двери, я и не сомневалась, что в других отелях этой сети, разбросанных по другим городам и странам, уже бывала. Ну как, бывала. Не дальше регистрационной стойки, конечно.

– Привет! – сказала я на китайском, улыбнувшись девушке с бейджем администратора. Она вернула мне улыбку, сделав вид, что ее ничуть не смутил мой дурацкий акцент. Зато смутил меня, и продолжила я на английском: – У меня здесь посылка для мистера Шимады.

Я выложила на стойку небольшой сверток, казавшийся слишком тяжелым для своих габаритов Девушка озадаченно посмотрела на посылку, и я постаралась выглядеть непринужденно, ничем не выдавая, что нервничаю. Глупо, конечно. С посылкой все было в порядке. Она пестрела от наклеек со штрих-кодами и почтовыми данными, мокрых печатей и эмблем реально существующей логистической службы. Мне буквально не о чем было переживать. И все-таки девушка медлила, взвешивая посылку в ладонях. Возможно, у нее просто была хорошая интуиция.

– Как я могу вас представить? – спросила она наконец.

– В этом нет нужды. Я просто курьер.

Удовлетворившись таким ответом, девушка позвонила в номер и сказала что-то на японском. Очевидно, на другом конце телефонной линии мистер Шимада подтвердил, что ожидает курьерской доставки, поскольку разговор закончился очень быстро.

Оставив посылку, я покинула мраморный холл отеля. Думаю, за те несколько минут, что мистер Шимада будет спускаться за ней, с ней ничего не случится. А меня он видеть и не должен.

Не то идеально настроенный климат отеля меня разнежил, не то на улице за это время стало прохладнее. Ветер швырял капли усиливавшегося дождя мне в лицо, а залив Виктория пошел мелкими нервными волнами. Противоположный берег заволокло туманом – только шпили башен бизнес-центров еще кое-как проглядывались сквозь мглу. Я подняла голову и столкнулась с серым небом, неестественным в своей равномерности.

Было бы идеально спрятаться в ближайшем кафе и переждать приближавшуюся непогоду над миской лапши или тарелкой китайских пельменей. Но времени оставалось впритык – у меня была назначена встреча. И поскольку телефон, как и любые другие устройства, на задания брать запрещалось, я не могла перенести ее или написать, что задерживаюсь.

Морось усилилась, прогоняя меня с набережной в переход. Едва не заблудившись в этом подземном лабиринте, я нашла вход в метро. Маршрут следующего среза все-таки подзабыла: пришлось петлять еще минут сорок с несколькими пересадками, прежде чем поезд привез меня на станцию Октябрьская, в центр Москвы.

* * *

Несколько месяцев назад я каталась на метро. Несколько станций до конечной, затем несколько в обратную сторону, пересадка на другую линию, и дальше – как получится. Я заходила в вагоны и выходила на новых станциях, повинуясь какому-то бездумному порыву. Наверное, просто убивала время. Темнота туннелей мелькала за окнами, и я напряженно вглядывалась в нее, пытаясь что-то разглядеть и в то же время надеясь, что не разгляжу ничего, кроме тянущихся вместе с поездом коммуникаций.

И в очередной раз, когда тьма сменилась светом, и я вышла, обнаружилось, что я не имею ни малейшего представления о том, куда приехала. Вместо знакомой пересадочной я оказалась на аккуратной, ярко освещенной станции с квадратной плиткой на полу и несущих колоннах. Потолки были неприлично низкими. Я оглядывалась, пытаясь зацепиться хоть за что-то знакомое. Вокруг были одни азиаты. Это удивило меня – в моем городе их обычно не настолько много, неужели это все туристы? А затем я наткнулась на информационное табло с иероглифами.

Не знаю, сколько времени я провела, вглядываясь в их замкнутые фигуры и изогнутые линии. Я не отводила взгляд. Мне казалось, смысл написанного должен был вот-вот стать мне понятным, а пропасти под названием «незнание языка» не существовало вовсе.

В конечном итоге я не поняла написанного, но поняла – все. Вот оно. Это случилось. Если существовала грань между трезвым рассудком и безумием – я ее пересекла, легко, незаметно, оставив позади, как десятки подземных станций. Осознание, столь же ясное, сколь и бесформенное, придавило меня мертвым грузом. Ко мне подошла девушка в униформе и вежливо что-то спросила. Она говорила на японском, но я не знала японского. Кроме того, мои челюсти словно заклинило, и даже попытки объясниться с дежурной по станции (скорее всего, это была она) на английском умерли в порыве. Что я должна была ей объяснить? Что я могла объяснить? И когда на лице дежурной мелькнуло беспокойство, наверняка предшествующее вызову полиции, меня неожиданно спасли.

Это был незнакомый мужчина в черном с иголочки пальто. Он вырос точно у меня из-за спины, накрыв своей тенью, и его рука, менторски опустившаяся мне на плечо, стала первым якорем в моей новой реальности. Его японский был с заметным русским акцентом, но дежурная прекрасно его поняла. И когда она отошла, мужчина повернулся и заговорил со мной на гораздо более чистом английском. Он сказал:

– Ты, должно быть, сейчас очень растеряна.

Я изумленно посмотрела на него и открыла рот, собираясь подтвердить правильность его догадки. Сказать, как это неописуемо странно – стоять на платформе станции японского метро, когда двадцать минут назад я еще совершенно точно была в Будапеште, на другом конце мира. Я правда приложила все силы, чтобы ответить по существу. Но в последний момент вся решимость куда-то пропала. Абсурд происходящего перестал пугать меня. Стало смешно.

– Я сошла с ума, – заявила я, пытаясь не смеяться. Тщетно. Прижатые ко рту ладони помогали мало: взгляды проходивших мимо людей служили отличным подтверждением моей теории. Они смотрели на меня как на сумасшедшую. Это не особо задевало. Чем не один из первых признаков безумия?

Но мужчина покачал головой и улыбнулся, словно я сказала что-то глупое. У него были светло-русые волосы, чуть более длинные, чем обычно носят мужчины его возраста. Голубые глаза смотрели на меня по-доброму, с сочувствием, и это подкупало. Он возвышался над невысокими японцами, словно башня, и я отстраненно подумала, что никакой он не якорь. Он маяк.

– Ты не сошла с ума, а просто нащупала срез, – сказал мужчина. – Пространственную аномалию. Это большая редкость и большая удача, и ты – одна из немногих людей в мире, кто на это способен.

Мы немного помолчали. Я тщетно пыталась увязать слово «удача» с тем, что я оказалась где-то за полмира от дома, но получалось так же плохо, как с принятием того, что я просто «срезала путь».

– Меня зовут Дмитрий Соболев.

– Клара.

Звучание собственного имени неожиданно вернуло происходящему толику реальности. И мои напряженно поднятые плечи вдруг расслабились, словно тело опередило разум в принятии происходящего.

Мы с Дмитрием сели на ближайший поезд и сделали несколько пересадок, прежде чем я оказалась в исходной точке – на старой станции Опера в Будапеште. Дмитрий Соболев представлял организацию, занимавшуюся изучением пространственных аномалий, и от ее имени предложил мне помощь, покровительство и работу. И я согласилась. Кто из нас не мечтал оказаться в чем-то избранным?

Но на самом деле у каждой сбывшейся мечты есть свои минусы. Я умела находить потайные маршруты, соединяющие станции метрополитена по всему миру, но, в конечном счете, я не спасала никого своей избранностью. Я просто работала курьером.

Курьером самой быстрой и самой необычной службы доставки в мире.

* * *

– У тебя крошки в волосах, – сказал Шейн, флегматично потягивая милкшейк из высокого стакана. – Как прошло?

Я стряхнула крошки круассана и посмотрела в окно. Московское небо было насыщенно-синим. Солнце еще не успело подняться достаточно высоко, но явно собиралось, пока заявляя о себе лишь оранжевым ореолом в обрамлении зданий.

– Как всегда. – Салфетка в моих руках медленно и неуклюже превращалась в журавлика. – Жаль, что регламент строгий, а то я с удовольствием побыла бы в Гонконге подольше.

Шейн фыркнул – от зависти, конечно. Он нащупал с десяток срезов в метрополитенах восточной Европы, но на более интересные направления ему пока не везло. По дальности маршрутов из всех курьеров пока лидировала я: случайный срез Будапешт-Киото оставался самым длинным из собранной в Особняке коллекции. Шейну было нелегко с этим примириться.

– И что бы ты там делала? – кисло спросил он, водрузив локти на стол.

– Взяла бы автобусную экскурсию. Или покаталась бы на колесе обозрения. Или… не знаю, просто бы сидела на набережной и смотрела на бухту Виктория. На то, как солнце разгоняет утренний туман.

Разоткровенничавшись, я не сразу заметила, как потяжелел Шейнов взгляд. Запнувшись на долю секунды, я автоматически выпалила «А как там в Варшаве?» и поняла, что мне конец.

Только за прошедший месяц Анджела отправляла Шейна в Варшаву четыре раза. И в каждой из поездок возникали какие-то проблемы. О них Шейн не рассказывал, зато при одном упоминании этого города у него буквально дергался глаз. Естественно, мой вопрос без задней мысли прозвучал для него как издевка – Шейн отодвинул стакан с недопитым милкшейком.

– Просто потрясающе, Клара. Ты же знаешь, я люблю Варшаву примерно так же горячо и трепетно, как и тебя.

Расцветающего за домами света вдруг стало достаточно, чтобы позолотить медово-русые кудри и плеснуть янтаря на радужку его карих глаз. Преломившиеся через оконное стекло лучи зайчиками заплясали у него на щеках и носу, превращая и без того идеальные черты в произведение искусства. В который раз за время нашего знакомства мне стало досадно от того, какой Шейн красивый. И от того, что вместе с его привлекательностью в неразрывном комплекте шла ужасная вспыльчивость.

– Сомневаюсь, что заслужила этой горячей и трепетной любви, – пробормотала я, надеясь, что он перестанет заводиться.

– Да ладно, – он придвинулся ко мне, раздраженный и прекрасный, как демон. – Ты, должно быть, счастлива. Ты же от меня без ума, забыла?

На второй месяц в Особняке я переборщила с яблочным сидром и сказала Шейну, что он мне нравится. Он меня вежливо отшил, но не стал избегать после, а навязался в приятели. Это получилось у него так аккуратно и естественно, что я напрочь забыла об уязвленной гордости. Правда, минутная слабость периодически возвращалась вот такими бумерангами. Пришлось быстро учиться защищаться.

– Но не когда я трезвая.

Шейн отодвинулся, смеясь, и вернулся к милкшейку. Я усадила получившегося из салфетки журавлика на бортик опустевшей чашки, молча радуясь, что Шейн не стал продолжать пикировку. Сложно постоянно быть начеку рядом с тем, кого считаешь своим другом.

– А если серьезно, – вновь попыталась я через несколько минут, – что происходит в Варшаве? Почему тебе приходится бывать там так часто?

– Адресуй этот вопрос Анджеле, если тебе так интересно, – нахмурился Шейн, разглядывая молочную пенку на дне стакана. – В смысле, серьезно, Клара, ты тоже подписывала договор о неразглашении. Ты правда ожидаешь, что я прямо сейчас возьму и выложу тебе все как есть?

В контракте, который мы подписывали с Анджелой, было множество пунктов, призванных защитить тайны Особняка от всего мира. Вот только Шейн не был таким уж паинькой – он иногда курил в своей комнате и часто разгуливал по Особняку ночью. Может, его показная нелюбовь к Варшаве – это отвлекающий маневр, призванный сбить окружающих с толку? Может, в Варшаве находится его романтический интерес, наличие которого (по крайней мере, за пределами Особняка) также возбранялось нашим контрактом? Может, его показная зависть ко мне и эти маленькие драматические попытки поругаться – просто игра на публику, чтобы скрыть истинные мотивы?

А может, мне просто нужно найти новое хобби и не искать двойное дно там, где его нет.

Задумавшись, я и не заметила, что начала откровенно пялиться, любуясь игрой света в Шейновых волосах. Зато он это заметил – и ядовито улыбнулся: все с тобой понятно. Я смущенно пожала плечами, и мы одновременно хмыкнули.

– Ну все. Идем.

Шейн достал из бумажника несколько банкнот и оставил их на столе. В отличие от меня, свои деньги он держал в идеальном порядке. Он никогда не оказался бы посреди Гонконга с мелочью, которой едва хватает на яичную вафлю. С другой стороны, посреди Гонконга он тоже никогда не оказался бы – этот срез ему просто не поддавался.

Мы прошли через помпезную арку с советской символикой и спустились на станцию Октябрьская. Шейн прислонился к стенке в зоне ожидания поездов и сосредоточенно прикрыл глаза.

Все мы искали и проходили срезы по-разному. Шейну требовалось какое-то время, чтобы настроиться на пространственную аномалию. В эти моменты он выглядел таким серьезным, что я даже немного завидовала. Мой случай был очень скучный: никакой магии, никакого тока по телу, никакого мимолетного осознания, что происходит что-то невероятное. Ничего необычного. Я просто оказывалась где-то, но не там, где должна была, если доверять схемам станций подземки и законам физической реальности.

Наконец, Шейн отлип от стенки и, дернув меня за рукав, кивнул на очередной остановившийся поезд. Это был его срез, поэтому он вел. Аккуратно огибая поток выходящих людей, мы зашли в вагон и встали в углу. Шейн тут же привлек внимание двух веселых студенток, – но красивый блондин остался совершенно равнодушным к их интересу. Его глаза вновь были прикрыты, а брови сосредоточенно сведены. Формулировка «нащупывать срез» подходила ему гораздо лучше, чем мне. Пытаясь прочувствовать момент, когда реальность перестанет работать по своим законам, он выглядел так, словно вот-вот упадет в обморок. Над верхней губой выступила капелька пота.

Я нахмурилась, подумав, что кто-то может решить, что ему плохо, и попытаться помочь. Одна из студенток и правда дернулась в нашу сторону. Я среагировала быстрее: схватилась за поручень и слегка придвинулась ей навстречу, загораживая собой Шейна. Нарушь сейчас что-то его концентрацию, и нам придется возвращаться обратно, чтобы пройти сорвавшийся маршрут заново. Студентка окинула меня оценивающим взглядом, хмыкнула, но оставила мысль знакомиться с Шейном и вернулась к подружке. У них теперь есть, что обсудить: ну что, что эдакий красавец делает рядом с нескладной грубиянкой, забывшей с утра причесаться и замазать тональником эти ужасные темные круги под глазами?

Но неодобрение пары незнакомок из Москвы огорчало меня куда меньше, чем ежедневное соседство с Женевьевой. Убедившись, что отвлекать Шейна больше ничто не будет, я со скуки принялась искать в рекламных листовках хоть одно знакомо выглядящее слово.

Нам потребовалось двадцать минут и две пересадки, и затем наш поезд, – но уже совершенно другой поезд с другими пассажирами и рекламой на латинице – остановился на станции Малостранска в Праге. Именно в Праге находился наш Особняк.