Читать книгу (Не)Верность. Жизнь на осколках - Кристина Миляева - Страница 4

Дни в «Эйдосе» слились для меня в единый, плавный, почти гипнотический поток, похожий на те медленные, текучие, ритуальные движения, которые использовали наши массажисты. Этот ритм – предсказуемый, монотонный, лишённый резких скачков – стал моим лучшим лекарством, единственной терапией, которую я могла себе позволить. Монотонность была моим щитом, моим барьером, прикрывавшим меня от призраков прошлого, которые норовили прорваться в моё хрупкое настоящее с каждым резким звуком за окном, с каждым чёрным седаном, ненадолго притормозившим у входа.

Мой день начинался затемно. Ровно в шесть утра будильник вырывал меня из короткого, всегда тревожного сна. Я не включала свет сразу – сначала сидела на краю кровати, прислушиваясь к ночной тишине съёмной однушки на окраине Москвы, к гулу ночных грузовиков под окном, к скрипу половиц у соседей. Потом – быстрый, почти что армейский душ, лёгкий завтрак (обычно просто йогурт и чашка зелёного чая), и – выход.

Метро в семь утра было своим собственным миром, отдельной вселенной со своими законами. Я забивалась в угол вагона, стараясь занять как можно меньше места, и пока поезд нёсся через ещё спящий, подсвеченный жёлтыми огнями город, я просматривала почту на своём вечном, потрёпанном телефоне. Не личную – её не было, – а рабочую. Виктория требовала проверять расписание с вечера, но я перепроверяла его всегда утром, заученным движением пальца пролистывая список имён и процедур. Это был мой цифровой щит, моя мантра на предстоящий день.

Я научилась отличать наших ранних клиентов по одному лишь голосу в трубке, ещё до того, как они называли свои имена. Господин Семёнов, бухгалтер из крупного холдинга, – его голос был всегда сонным и раздражённым, он требовал «разбудить его мышцы» интенсивным массажем ровно в восемь. Мадам Ковалёва, дама бальзаковского возраста с утончёнными манерами и стальными глазами, – она говорила тихо, чётко выговаривая каждый звук, и всегда просила одно и то же: «расслабляющий антистресс с маслом нероли». Деловые встречи до офиса, стакан свежевыжатого сока, который приносили ему прямо в кабину, и двадцатиминутный лимфодренаж для снятия отёчности. Я знала их всех. Их привычки, их капризы, их молчаливые просьбы. Это знание давало мне иллюзию контроля.

Моё рабочее место – стойка администратора, высокий глянцевый монолит из тёмного дерева – стало моей крепостью, моим командным пунктом, моим барьером между старой жизнью и новой. Я изучила каждый сантиметр этой территории. Знала каждую кнопку на многострочном телефоне, каждый скрип нижней правой тумбочки, если её открыть слишком резко. Я знала, какую заварку предпочитает Виктория (крепкий, терпкий пуэр, без сахара, в маленькой чёрной чашке) и в какое время Олег, наш невозмутимый массажист, позволял себе пятиминутный перекур у чёрного хода, в крошечном, засыпанном снегом дворике-колодце. Я знала, что Алиса, наша фарфоровая кукла, терпеть не может запах лаванды, а Марина, старшая администратор, всегда теряет свои идеальные ручки и их вечно приходится искать под стопками бумаг.

Я постепенно, медленно, но верно становилась Анной. Настоящей Анной Сергеевной Ким. Я отвечала на звонки ровным, вежливым, вышколенным и абсолютно безэмоциональным голосом, который, казалось, принадлежал не мне, а какой-то другой, очень собранной и уверенной женщине: «Добрый день, салон «Эйдос», Анна. Слушаю вас». Этот голос меня самого порой удивлял своей неузнаваемостью.

Анна умела гасить конфликты. Как-то раз одна разгневанная дама, опоздавшая на полчаса и потерявшая своё бронирование, устроила настоящую сцену, требуя «немедленно найти ей мастера». Старая я, та, прежняя, сжалась бы в комок от страха, расплакалась бы или начала оправдываться. Но Анна Ким лишь вежливо выслушала, сохраняя на лице лёгкую, сочувственную улыбку, и спокойно, но твёрдо объяснила правила салона, предложив взамен запись на другое время со скидкой. Дама в итоге успокоилась и даже извинилась. Это была маленькая победа.

Анна знала, как тактично, с намёком на лёгкую, профессиональную улыбку объяснить слишком настойчивому господину, что «расслабляющий массаж стоп» не включает в себя абсолютно ничего, кроме массажа стоп. Анна помнила все мелочи: что господину Петрову, крупному чиновнику, нужна температура в кабинке ровно 24 градуса, не больше и не меньше, а миссис Лаврентьевой, жене банкира, – два полотенца, одно из которых обязательно должно быть с жёсткой, скребущей фактурой. Я вела учёт всем этим причудам в отдельном файле, который называла «Библией комфорта».

Марина, старшая администратор, сначала наблюдала за мной с холодной, почти лабораторной отстранённостью, как хирург за новым медицинским прибором. Но постепенно, день за днём, в её взгляде, всегда скрытом за стёклами очков, стало появляться нечто вроде одобрения, а потом и лёгкого, почти незаметного уважения. Я была неболтливой, исполнительной, не лезла в душу и не задавала лишних вопросов. Я была идеальным винтиком в отлаженном механизме «Эйдоса». Как-то раз, ближе к концу смены, она молча, не глядя на меня, протянула мне половину круассана, который не стала доедать.

– Не пропадать же добру, – буркнула она, утыкаясь взглядом в монитор.

Для Марины, с её скупостью на эмоции и жесты, это был высший знак принятия в гильдию. Я взяла круассан и почувствовала, как в груди теплеет – не от сдобной выпечки, а от этого неловкого, но искреннего жеста.

Даже Виктория, наша железная леди, как-то раз, стремительно проносясь мимо стойки с папкой в руках, бросила, не сбавляя шага:

– Неплохо вливаетесь в коллектив, Ким.

И в её голосе не было ни дружелюбия, ни теплоты, но прозвучала сухая, деловая констатация факта, которая для неё была почти что комплиментом. «Вы справляетесь». Эти слова я мысленно повторяла весь оставшийся день, как заклинание.

Но за этим фасадом спокойствия, за этой безупречной маской образцовой сотрудницы всегда, в любой момент, прятался дикий, недремлющий зверь по имени Страх. Он дремал, притаившись где-то глубоко в подкорке, но просыпался мгновенно, от любого неожиданного звука. От резкого, не вписывающегося в расписание звонка входной двери, когда мы уже не ждали клиентов. От мужчин азиатской внешности, которые изредка, очень редко, но всё же заглядывали в салон.

Помню первый раз, когда вошёл такой гость. Высокий, подтянутый, в идеально сидящем тёмном костюме. У меня вдруг перехватило дыхание, в глазах помутнело, и я едва не уронила тяжёлый планшет с графиком, который держала в руках. Ладони моментально стали ледяными и влажными. Он подошёл к стойке, и я уже мысленно видела, как он достаёт из внутреннего кармана пиджака не кошелёк, а фотографию, и его холодные глаза сверлят меня.

– Добрый день, – сказал он, и его русский был почти идеальным, но с лёгким, певучим акцентом. – Мне бы на тайский массаж. Есть окно?

Это был японец, представитель какой-то крупной корпорации. Он лишь вежливо поклонился, записываясь на процедуру, и даже не взглянул на меня дважды. Когда он ушёл, мне пришлось закрыться в подсобке на пять минут, чтобы отдышаться, оперевшись о холодную стену и чувствуя, как бешено колотится сердце.

Я научилась с этим бороться. Вернее, не бороться, а обманывать. Я дышала глубоко и тихо, как учили на наших сеансах релаксации, прогоняя панику на выдохе. Я повторяла про себя, как мантру, слова Виктории: «Вы лицо салона, но не его душа». Я была всего лишь лицом. Маской. Актрисой, играющей роль благополучного человека. И эта роль, эта маска, по иронии судьбы, меня и спасала.

По вечерам, возвращаясь в свою крошечную, до боли знакомую комнатку в съёмной квартире на самой окраине, я чувствовала не физическую усталость – моя работа не требовала больших сил, – а леденящую, выматывающую, тотальную моральную истощённость. Это была усталость от постоянной, ни на секунду не прекращающейся бдительности, от того, что двадцать четыре часа в сутки ты играешь роль, оттого что каждая твоя мышца, каждая мысль находятся в напряжённом ожидании удара.

Я стояла у окна, вглядываясь в неоновые вывески незнакомого, чужого, но уже ставшего хоть каким-то пристанищем города, и слушала его шум. Он был грубым, резким, агрессивным – рёв машин, гул поездов, обрывки чужих разговоров под окном. Совсем не похожим на приглушённые, тщательно отфильтрованные звуки моего прошлого, где даже музыка подбиралась под настроение хозяина. Но в этом грубом, живом, настоящем шуме была свобода. Здесь я могла дышать полной грудью, не оглядываясь на тяжёлую, давящую тень в дверном проёме. Здесь мой вздох не комментировали. Здесь моя усталость принадлежала только мне.

Я заваривала самый дешёвый чай в пакетиках, включала на ноутбуке какой-нибудь бессмысленный русский сериал, просто для фона, для создания иллюзии быта, и позволяла себе на несколько часов просто быть. Никем. Просто Анной. Новой. Ещё очень хрупкой, ещё очень испуганной, с руками, которые иногда всё ещё дрожали без причины, но уже живой. Не существующей, а именно живой.

И эта рутина – утреннее метро, звонки клиентов, запах масел, вечерний чай у окна – стала моим якорем. Она привязывала меня к реальности, к этому новому, странному, порой пугающему, но такому бесконечно ценному настоящему. Каждый спокойно прожитый день, без скандалов, без унижений, без страха, был моей личной, тихой победой. И я знала, что готова буду сражаться за эту скучную, такую прекрасную и долгожданную рутину до самого конца. Ценой всего.