Читать книгу Дар прощения - Ксения Пашкова - Страница 16

Шансы одержать победу, играя за маньяка, так же малы, как шансы, что у Софии случится прямо сейчас инфаркт миокарда. Я так сильно дрожу, что удивляюсь, почему он до сих пор не произошел у меня самой. Насколько сильно мне нужно испугаться, чтобы сердце не выдержало?

У меня развивается клаустрофобия, хотя прежде такого не случалось. Мне хочется сорвать с себя одежду, только бы получить желаемый глоток воздуха. В горле начинает першить, но, если начну кашлять, содержимое желудка, вероятно, вырвется наружу.

Я расстегиваю две верхние пуговицы рубашки. Обхватываю руками шею и массирую затылок, по которому струится пот. Верчусь, словно юла, в поисках какой-то тайной спасательной кнопки. Как же тошно становится в этот момент от самой себя. Как можно всю жизнь потешаться над наивностью других, но оказаться в итоге куда более простодушной?

Игра еще не началась, а у меня уже есть раны, из которых сочится кровь, думаю я, пока смотрю на разбитые колени. И чем дольше смотрю, тем яснее понимаю, что скоро умру. По-настоящему. Так, как умирают люди из новостей и газет; как умирают дальние родственники и знакомые друзей. Я так часто слышала о чьей-то смерти, даже не задумываясь, а каково это – умирать.

Может быть, за мной придет смерть с косой: у нее не будет лица, но я и без этого пойму, что на нем искривленная едкая ухмылка. Она не издаст ни звука, но все равно будет слышно ее мерзкое хихиканье. Когда смерть протянет ко мне невидимые руки, я почувствую, как она вырывает длинными когтями душу из моего тела. Но больше всего боюсь исчезнуть, ведь я не знаю, как это, когда меня нет…

В углу лежит небольшой ящик, где лежит инвентарь.

Не имеет значения, каким ножом зарезать человека: охотничьим, боевым, перочинным, для разделки мяса или похожим на тот, которым по утрам мама намазывает на тосты джем – не сразу, конечно, но он все равно умрет.

Интересно, а как сейчас чувствуют себя остальные? Если верить Софии, у кого-то все же есть шанс выжить. Когда она говорила об этом, я видела появляющийся в других азарт – надежда и страх смешались, став топливом для игры.

Когда кабинки открываются, было бы логичным выглянуть наружу, но вместо этого я, словно маленький пугливый зверек, забиваюсь в угол. Хочется заворачиваться калачиком до тех пор, пока не исчезну.

София стоит в центре комнаты, приложив руки к бокам. Она рассматривает нас, будто мы ее домашний зверинец. Я бы хотела назвать ее человеком, но у меня такое ощущение, что это всего лишь оболочка, под которой запрограммированная машина. Никак не могу поверить, что есть люди, поступающие подобным образом. Как она вообще смогла до такого додуматься? А мы? Чем мы думали, когда ехали сюда?

Можно сетовать на Софию, но, когда люди узнают о том, что случилось, все скажут лишь одно: они сами во всем виноваты. Я ненавижу себя за то, что мы здесь, навзрыд кричу, что есть мочи: зачем? Повторяю снова и снова, пока голос не начинает хрипеть. Знание, что всего этого можно было избежать, по-настоящему меня добивает. От навязчивой мысли, что всего пару часов назад все было хорошо, а сейчас мы в ловушке, я сдавливаю голову руками в надежде расколоть ее на части. Лишь бы только это прекратить, закончить игру, так и не начав.

– Вы сами выбираете, кого навестить игровой ночью. И не забывайте, что на кону не только ваши жизни. Пусть это послужит вам хорошей мотивацией к созданию зрелищной игры, – слащаво-ядовитый голос Софии звенит в ушах и отдается эхом в голове, с каждой фразой она говорит все более настойчиво и угрожающе. – Не разочаруйте меня.

Никогда не слышала более убедительных людей. Ей даже не нужно повышать голос или играть перед нами змеиную роль. В Софии нет ни грамма фальши. Судя по всему, хладнокровность и преподавательская строгость – неотъемлемые части ее омерзительной натуры.

Я пытаюсь рассмотреть игроков, стоящих в кабинках напротив, но из-за пелены слез вижу лишь расплывчатые силуэты. В отличие от меня, распластавшейся на полу, как чернильная клякса, другие уверенно стоят на ногах и даже выглядывают наружу. Откуда-то раздается мое имя, и я, ощущая себя слепым котенком, поворачиваю голову на звук.

Наскоро протерев рукавом рубашки глаза, замечаю Марка, стоящего в одной из кабинок напротив. Он слегка приподнимает руку, чтобы обратить мое внимание, а затем она медленно закрывается, сжимаясь в кулак.

Я нахожу в себе силы подняться и выглянуть наружу, чтобы найти подруг. София наблюдает за нами, стоя у электрического стула. Она с необычайной нежностью поглаживает его деревянную спинку, пока осматривает нас своим хищным взглядом.

Анжелика, Марк и Анна находятся в кабинках напротив. Карина и Натали на одной стороне со мной, поэтому мы видим друг друга, лишь выглядывая наружу. Даже не знаю разрешено ли нам выходить, как и не знаю в чем смысл игры, в которой мы не видим половины игроков.

Зато это все имеет смысл для Софии, желающей увидеть нашу смерть. И, кажется, только это здесь и важно.

Время тянется пугающе медленно. Ситуацию усугубляют громко тикающие на стене часы. Несмотря на тринадцать игроков, шесть охранников и Софию, в комнате стоит оцепенелая тишина. И хоть еще никто не умер, своим мучительным безмолвием она уже напоминает могильное молчание.

Неожиданно для себя я примечаю детали поведения других, вижу, кто из них на стороне граждан. Будь у меня возможность подойти ближе и заглянуть им в глаза, то в них я бы непременно увидела горящий фитилек надежды.

В жизни ночь была для меня лучшем временем суток. Если бы другие только знали, сколько летних ночей я провела, сидя на балконе наедине со своими мыслями. Никогда не думала, что когда-то так возненавижу это слово – ночь.

О ее наступлении нас оповещает очередной противный визг панели. Двери кабинки снова захлопываются, и я не знаю радоваться этому или бояться еще сильнее. Здесь нет тикающих часов, но есть сводящее меня с ума собственное громкое дыхание. Временами не дышу, чтобы хоть какое-то время не слышать его.

Хочется спросить у Софии: почему в кабинках звукоизоляция? Почему мне не позволили услышать приближающиеся шаги и подготовиться к тому, что меня ожидает?

Когда в раскрывшихся дверях появляется мужчина, я готовлюсь к смерти, но в его руках нет пистолета, и он совершенно один. Стоит и не решается войти. Не понимаю, что он хочет сделать, если не убить?

– Прости, но мне придется это сделать. Она угрожала моему брату. Ты же понимаешь? – он пытается выдавить из себя слезу и пробить на нее меня, но фальшивый страдальческий голос его выдает.

– Придется сделать что? – спрашиваю я, все сильнее зажимаясь в угол.

Как я могла забыть, что в этой игре есть еще одна роль. И она куда более мерзкая, чем убивать людей.

У мужчины, надвигающегося на меня, густая рыжая борода и карие глаза. Он вполне бы мог сойти за обычного человека, если бы не тот факт, что он собирается меня изнасиловать.

– Мой брат. Она ему угрожала, – он повторяет одну фразу, как заведенный, а его руки тем временем уже тянутся ко мне.

Я прижимаюсь к стене.

– Здесь негде прятаться. Мой брат. Она ему угрожала, – его руки уже скользят по моей спине.

Почему он выбрал меня?!

Он прижимает меня к стене, навалившись всем телом. Чувствую его холодную руку. Из-за пота она напоминает мокрого слизняка, скользящего внизу живота. Он возится с застежкой моих шорт, а я даже не могу пошевелиться.

Хоть раз в жизни, но я задумывалась, что буду делать, если встречу насильника. Первой мыслью всегда было: нужно будет убегать. Но что делать, если бежать некуда?

Боль в коленях еще не отступила, и неизвестно почему, но она придает мне сил. Я ударяю его разбитым коленом, целясь в пах. Он отшатывается от меня на пару шагов. Этого хватает, чтобы попробовать его толкнуть, но у меня ничего не выходит. Он скручивает мне руки и силой усаживает на колени перед собой. Я начинаю плакать, а он принимается расстегивать джинсы.

– Мой брат. Она ему угрожала, – причитает он без остановки, не спуская при этом с меня своих умалишенных глаз.

– Моей маме и сестре тоже. Я понимаю тебя, но, пожалуйста… Я прошу тебя, не надо, – мне еще не доводилось говорить таким умоляющим тоном и быть настолько жалкой.

Он опускается на колени и смотрит на меня карими безумными глазами. Мне хочется верить, что он просто не в себе. Но для меня он выглядит, как типичный насильник, если бы для них существовал стандарт.

Я хотела снова попросить его о пощаде, но, даже валяясь на полу в ожидании, когда меня изнасилуют, мне все же удалось сохранить каплю гордости. Чего не скажешь о здравом рассудке…

Я набрасываюсь на него, и мы падаем в тот угол, где лежит инвентарь. Он переворачивает меня на спину и ложится сверху. Теперь ящик лежит прямо у моей головы. Он не тяжелый, но в панике все равно хватаю его и с размаха ударяю мужчину по голове. От удара ящик раскрывается, и нож выпадает на пол. Не задумываясь, хватаю его, крепко зажимая в руке.

Честно, я и не думала использовать оружие, но, когда «рыжая борода» снова начинает возиться с моей одеждой, мне становится нестерпимо мерзко. Хочется это прекратить.

То ли рефлекторно, то ли вполне осознанно, я заношу нож в его грудь. Слышится звук протыкаемой плоти, но все равно продолжаю все глубже всаживать в нее лезвие: вдавливаю до тех пор, пока изо рта мужчины не начинает вытекать кровь, а глаза не застывают на одном месте.

Когда я скидываю его с себя, то делаю это не потому, что мне жаль. И вовсе не потому, что мне страшно смотреть на труп. А лишь потому, что он мне отвратителен. Я отползаю к стене, руки предательски дрожат. Хотя, чему здесь удивляться, ведь они только что зарезали человека. Кажется, я ударила прямо в печень.

Не понимая, что делать, выбегаю наружу и оглядываюсь по сторонам. Охранники и София стоят неподвижно, с интересом наблюдая за мной. Одна из кабинок открыта. Над ней табло с именем: «Владимир». Теперь я хотя бы знаю, как зовут мужчину, которого убила.

Вернувшись назад к себе, хватаю за руки и тащу тело Владимира в его кабинку. Кто бы мог подумать, что я способна волочить по земле чей-то труп, словно мешок с картошкой.

Голос Софии раздается позади меня, когда я, уложив его на полу, собираюсь уходить.

– Не забудь забрать нож. Он тебе еще пригодится.