Читать книгу Дар прощения - Ксения Пашкова - Страница 17

Когда двери кабины вновь открываются, я сижу у ее задней стены. Пытаясь спрятать кровавые пятна на ладонях, зажимаю их между ног. Кого я пытаюсь обмануть? Другим стоит лишь присмотреться, чтобы обо всем догадаться. Не говоря уже о том, что кровь могла попасть на лицо.

Подняв голову, сразу замечаю Марка – он с тревогой рассматривает меня. За годы общения он научился примечать малейшие изменения во мне, и то, что его девушка стала убийцей, точно не пройдет мимо него.

Осознание, что мы по разные стороны в этой игре, подводит к самым ужасным мыслям. Наверное, поэтому, мы с Марком смотрим друг другу в глаза так, словно в последний раз.

Я без остановки нервно покусываю нижнюю губу. Не прекращаю, даже ощутив во рту привкус крови. Кажется, что кровь теперь повсюду. Я завожу руки назад и поднимаюсь на ноги. Снаружи слышатся звуки извержения содержимого желудка и чьи-то рыдания. Освещение в подвале выглядит более тусклым, а может, так кажется от вида трупов, лежащих в своих кабинках.

Дмитрий застыл в сидячем положении с широко расставленными ногами, его глаз не видно, из-за запрокинутой головы, голубая рубашка пропитана кровью. Несмотря на всего четыре выпущенные в него пули, его туловище все равно напоминает мне решето.

Неожиданно это все становится слишком тяжелым. У меня учащается дыхание, тошнота волнами подкатывает к горлу, а пот ручьем стекает от затылка по всей спине. Когда глаза останавливаются на трупе Владимира, я не выдерживаю, рефлекторно открываю рот и извергаю свой завтрак прямо на пол кабинки. Приземлившись рядом с рвотной массой, обтираю губы воротником рубашки.

Напротив меня – панель, а на ее экране – текст: Мария играет за граждан; Ночью были убиты: Дмитрий – гражданин, Владимир – любовник.

Глазами я нахожу Марию в одной из кабинок на противоположной стороне. Она выглядит довольно взрослой в сравнении с остальными, но ее лицо не выражает ничего, кроме страха. А я-то думала, что разбираюсь в людях и смогу определить чужие роли.

Я замечаю Анжелику в соседней с Марией кабинке. Она опустила голову на прижатые к груди колени. Даже с расстояния заметно, как содрогается ее тело. Не нужно быть профессионалом в игре или проницательным человеком, чтобы предположить, как поведет себя человек после убийства.

– Лика… – слетает с моих губ.

Но подруга никак не реагирует. Мне кажется, она сломлена и, если ей сейчас вложить в руку пистолет, Анжелика застрелит саму себя.

Панель снова исторгает противный визг, уведомляя нас, что пришло время для голосования, но голосовать никто и не думает.

– Если комиссар найдет мафиози, вам придется проголосовать. Хотите вы этого или нет, – нарочитым тоном сообщает София.

За ее спиной, в соседней с Марком кабинке, я замечаю парня по имени Тимофей. Он теребит свои волосы, нервно расхаживает по кабинке и непонятно зачем покусывает пальцы. Я пугаю саму себя, когда в голове появляются мысли о его убийстве. Но, если хоть кто-то из моих друзей на стороне граждан, почему бы не попытаться им помочь?

Однако, вся моя решимость испаряется с наступлением очередной игровой ночи. Убийство не может оказаться верным или справедливым, даже если Тимофей окажется мафиози. Я умею быть расчетливым игроком, но не в этот раз. Как бы не пыталась придумать что-то другое, в этой игре просто нет правильных решений. Любое из них – неверное, и каждое приведет к чьей-то смерти.

Весь мой мир свелся к этой кабинке. И пусть, из-за четырех стен вокруг, голова кружится, как калейдоскоп, это все же лучше, чем оказаться снаружи.

Снаружи еще хуже.

Оказывается, страх умереть не настолько сильный, как страх перед убийством человека. Иронично, ведь одного я уже зарезала. Казалось бы, ничего не стоит расправиться с еще одним, но я просто не в силах представить, как сделаю это. До сих пор не понимаю, как вышло, что нож для меня стал холодным оружием.

Существует такое понятие, как невинность, и именно ее отсутствие у Владимира позволило мне так легко его убить. У меня даже нет мук совести. Как такое возможно? Разве я настолько бездушна? Куда исчезли всепрощение и терпимость к людям, которыми я всегда кичилась и любила в себе?

У Тимофея на голове черный ежик из волос. Он вжался в угол своей кабинки, прямо, как я, в первую игровую ночь.

Нож с дребезгом выпадает из неожиданно ослабевших рук. Ноги отказываются меня держать. Я упираюсь руками в боковые стены кабинки, чтобы не упасть. Дыхание становится шумным, даже клокочущим, а выступившие слезы наполнены безысходностью.

– Тебе все равно придется это сделать. Так, не тяни время, – негромко произносит Тимофей.

– Ты хотя бы осознаешь, что происходит? – спрашиваю я, опускаясь на колени, чтобы поднять дрожащими руками нож.

– Осознаю, когда умру.

Я подползаю к нему на четвереньках, сжимая в правой руке черную рукоять. Слезы текут, не переставая. Рукавом рубашки я обтираю свой вздернутый нос. Тру до тех пор, пока не начинает щипать.

– Знаешь, почему из носа тоже начинает течь, когда мы плачем? – спрашиваю я, медленно придвигаясь к парню.

– Что? Нет, – он смотрит на меня с недоумением. Наверное, решил, что я окончательно съехала с катушек, и он не так далек от истины.

– Все дело в том… – начинаю я, – что глаза и нос связаны между собой. В нос открывается слезный канал, по которому во время плача в носовые ходы поступает слезная жидкость.

Я оказываюсь совсем близко к нему. Настолько близко, что почти вижу собственное отражение в его зрачках. Острие ножа держу напротив его ребер. Если смогу попасть в печень, он не будет мучиться, умрет быстро, почти мгновенно, а пока я продолжаю говорить.

– Слезная жидкость омывает слизистую носа и вытекает наружу. Забавно, да? – на моем лице, наверное, появляется искривленная улыбка, чувствую, будто края губ кнопками прибили к щеке.

– Зачем ты это рассказы… – я не даю ему договорить, ударяю под правое нижнее ребро, а затем проворачиваю нож.

Вернувшись к себе, кладу оружие в ящик, после чего наскоро проверяю, не осталось ли на мне следов крови. Непонятно зачем, даже пытаюсь привести в порядок волосы.

Звяканье панели уже не пугает меня. Кажется, будто начинаю привыкать к происходящему, но, как только, смысл текста на экране доходит до моего сознания, понимаю насколько ошиблась. Я не подготовила себя ровным счетом ни к чему. Становится ясно: до этого момента все было не так уж и плохо.

Я склоняю голову набок и с недоумением смотрю на текст: Анна играет за граждан; Ночью были убиты: Карина – гражданин, Тимофей – мафиози.

Что значит: Карина убита? Нет. Это ошибка. Я быстрыми шагами направляюсь к ее кабинке – хочу, как можно скорее убедиться, что она в порядке.

– Карина, ты… – я замечаю лежащую на полу подругу, которая после четырех пуль не издает даже предсмертных хрипов.

Сразу бросаюсь к ней и пытаюсь посадить, но ее тело беспомощно падает после каждой попытки.

– Нет… нет… – я не прекращаю надеяться на чудо, даже поднимаю ей веки.

Может быть, она умерла не сразу, но сейчас в ней не осталось ни малейших признаков жизни. А ее глаза такие же пустые, какими, должно быть, становятся мои собственные в этот момент.

Осознав, что потеряла ее, я плотно зажимаю рукой рот, чтобы не сорвать голос от рвущегося наружу крика. В голове проносится вся жизнь, неразрывно связанная с Кариной.

Мы познакомились в школе, когда главной фобией в наших жизнях был страх оказаться у доски. Даже не знаю, чего мы так боялись: плохой оценки, презрительного взгляда учителя или смешков одноклассников, но все становилось таким неважным, когда я смотрела на нее. И сколько бы времени не прошло, ее улыбающиеся глаза и усыпанное веснушками лицо, были одной из немногих отдушин в жизни.

Я вспоминаю ее родителей. Особенно, маму, Регину, эту властную расчетливую женщину, но разве она заслужила такое?

Вместе с Кариной исчезло абсолютно все: надежды, которые на нее возлагали, ее собственные и родительские труды для ее будущего, улыбающиеся глаза и бьющая ключом юная жизнь.

Как странно, что в такой момент я думаю о фотографиях в ее гостиной. Казалось бы, что такого особенного в этом элементе декора, но они значат намного больше – они передают все радости и печали, которые она пережила. Это линия ее жизни, и она заканчивается здесь, на игре, где она оказалась по моей вине.

Я понимаю, что ошиблась насчет последнего фото. Возможно, им станет фото Карины в фиолетовом гробу.

Что может быть проще, чем дышать? Но я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть. Кажется, что грудная клетка вот-вот разорвется. Чувствуется не просто тревога, я ощущаю беспощадный опустошающий страх. Из-за онемевших конечностей, мне не удается пошевелиться, не получается даже приподняться. Продолжая задыхаться, я падаю на спину, а в ушах пульсирует сумасшедшее сердцебиение.

У меня паническая атака? А может быть, инфаркт, и я умираю?

Но умереть мне не дают, хотя эта мысль даже начинает греть меня.

В кабине появляется охранник со шприцом в руке. Я вижу, как блестит приближающаяся ко мне игла, и как она проникает под кожу. Неизвестная жидкость разливается по телу, пока меня возвращают к себе «домой». Охранник не церемонится со мной: слегка нагнувшись, он бросает мое обмякшее тело прямо в собственную рвоту. Я громко приземляюсь на спину. Теперь, к невыносимой эмоциональной боли добавляется еще и физическая.

Когда человек получает серьезную рану, у него зачастую случается шок, и, если вовремя не оказать помощь, он умрет. Сейчас я испытываю нечто похожее. Каждая последующая минута становится тяжелее предыдущей. Каждый новый вдох дается сложнее. Теперь, мне больно даже моргать.

Спустя какое-то время мне удается приподняться, но голова беспомощно свисает над коленями. Я даже не плачу. Никто не плачет, когда у него шок.