Читать книгу Барышня. Нельзя касаться - Ксюша Иванова - Страница 3

   Работая в полиции, я, наверное, так никогда не уставал – ноги гудели, подошвы стоп буквально горели огнём. От голода буквально потряхивало – утром, кажется, была чашка кофе с сухарем. Или это было вчерашним утром?

    Хотелось пожрать… Не поесть, а именно пожрать – горячего борща со сметаной, например! Стоило представить себе бордово-красный наваристый бульон с обязательным ломтем свинины на косточке, как рот наполнился слюной – сто лет не ел такой роскоши!

   И сегодня не съем. Потому что у меня дома снова гости.

– Папочка! Наконец-то! Я так тебя ждала!

    Дочка бросилась на шею и повисла, как обезьянка, покрывая поцелуями щеки. Только ради нее я каждый день приходил в этот дом, чувствуя себя в собственной квартире гостем, чужим, ненужным, инородным элементом. Моя соседка "по общежитию", а по-совместительству, юридически жена, но фактически – жена бывшая, Инна, жила жизнью особенной, как принято было говорить в ее компании – богемной. Она была поэтессой и, соответственно, вращалась в околохудожественных кругах. В нашей квартире вечно отирались бородатые художники, всклокоченные писатели, пьяные поэты и бесконечные ценители талантов этих "великих", но пока недооцененных обществом гениев.

   Выставить их за дверь было делом простым. И я выставлял. Не раз. Только Инна уходила в подобные нашей квартире "заведения", а иногда гораздо более запущенные, заполненные всяческим сбродом, вместе с Маринкой. Разве мог я позволить, чтобы ребенок, которого растил почти с пеленок, жил по чужим углам рядом с вечно пьяными, часто склонными к агрессии и самоуничижению, людьми?

     Если бы хватило ума в те годы, когда все у нас с Инной было хорошо, настоять на удочерении Маринки, сейчас бы просто отобрал ее и всё! Но по документам и по крови, она была не моей дочерью. А значит, чтобы отобрать ее у родной матери, нужны очень веские причины. А вечеринки и друзья Инны таковыми вовсе не являются. Поэтому я терпел. Пока терпел. Но собирал улики. Постепенно готовился к тому, что рано или поздно должно было случиться. Инна ошибется, а я это зафиксирую. Возможности и средства для этого у меня есть…

– Что там у нас сегодня? – я кивнул в сторону гостиной, где за закрытой дверью слышались приглушенные голоса.

– Сегодня по-минимуму, только Черкашка, Любонька и Хомячок.

– А что так? И даже Смирновского нет? – надо же, заявились только самые близкие друзья Незабудки, так в их кругах называли мою формально все еще жену.

– У них там горе какое-то. Вроде бы, помнишь, такой дяденька, в берете черном, что в прошлом году у нас неделю жил, умер. Смирновский ушел разузнавать. У них – траур.

– Пьют?

– Пьют, – с тяжелым вздохом ответила Марина.

     "Пьют" – это плохо. Это, к счастью, не часто бывает. Иногда обходится без алкоголя – соберутся, стихи почитают, повосхищаются и расходятся. Или, что тоже случается, моя благоверная отчалит куда-нибудь  и до полуночи мы с Маринкой предоставлены сами себе и наслаждаемся одиночеством.

     А ведь сам виноват! Ведь видел, какая она! И, что скрывать, десять лет назад восхищался ее необычностью, ее возвышенностью, ее талантом! Это потом оказалось, что гораздо приятнее, когда жена встречает тебя с борщом на кухне и одна, чем с вечными стихами, тебе посвященными, но и с публикой!

    На кухне был извечный бардак – посуда, окурки в пепельнице, крошки хлеба на изрезанной, местами прожженной клеенке, служащей нам скатертью. И ведь чего, казалось бы, такого трудного – пойти и купить нормальную посуду, продукты, мебель, в конце концов? Да только мне вечно было некогда, а ей, видимо, не нужно…

– Ты ела сегодня? – Маринка из-под моей руки, открывшей холодильник, с интересом заглядывала вслед за мной внутрь агрегата, имевшего внутри все, что угодно, даже почему-то черные чернила в пластмассовом тюбике, только не имевшего еды…

– Ага. Она мне сварила два яйца и отдала последний кусочек хлеба. Но это было, когда я из школы пришла, – и как бы извиняясь передо мной, девятилетняя девчонка добавила. – Есть очень хотелось… Ничего не оставила. А денег, чтобы в магазин сходить за пельменями, она мне не дала. Сказала, чтобы ты сам о еде для себя позаботился.

    И я бы, конечно, никуда сейчас не пошел. Мне бы в душ и завалиться спать. Но голодные глаза дочки, которую Инна, утонченная, всегда болезненно худая, считала толстой и кормила очень скудно, заснуть все равно не дали бы! Задушив,  вспыхнувшую было адским пламенем в мозгу, ярость сильнейшим усилием воли, я накинул куртку и зашагал в круглосуточный продуктовый, расположенный на соседней улице.

     Уже потом, наминая вместе с Маринкой вечные пельмени, с тоской следил за ее жадными взглядами, бросаемыми в сторону пакета конфет, приобретенных "на десерт". Сука! Как я докатился до такого? Как дожился до того, что стал тряпкой в собственном доме? Почему, в конце концов, не устрою слежку за этой тварью, почему не отберу у нее ребенка?

     Голос разума тут же возражал: "Вспомни, дорогой, что вышло из этого в последний раз! Вспомни, как она обвиняла тебя в педофилии! Вспомни, как рыдала в отделении участковой полиции, утверждая, что ты "не так" смотришь на Маринку, "не так" держишь ее за руку, "не так" укладываешь спать! И особенно упор делала, тварь неблагодарная, на то, что "девочка ему неродная"! И ей, конечно, никто не поверил. И доказательств у нее никаких не было и быть не могло. И подобные  вещи можно было легко опровергнуть, проведя экспертизу с участием детского психолога и гинеколога на крайний случай. Но разве я мог подвергнуть свою девочку такому позору? Да и старые друзья в полиции не давали никаких гарантий, что я через суд смогу забрать девочку у родной матери, не лишенной прав, не имевшей приводов, не замеченной ни в чем предосудительном (о чем несколько лет назад, когда все у нас было хорошо, ещё работая в полиции, кстати, я позаботился сам!).

– Пап, давай я посуду помою? – Марина подхватилась со своего места, выхватывая и мою тарелку.

– Ну, помой, – сыто откинувшись на спинку стула, ответил я, дико мечтая закурить, но никогда не делая этого при ребенке.

– Пап, а можно я завтра с Анжелой и Лизой посижу в кафе, помнишь на пути из школы есть такое с пальмами?

     Я было уже открыл рот, чтобы сказать, что в ее возрасте рановато еще по кафе ходить, но вдруг осенило – е-мое, у Маринки же завтра день рождения! А сюда подружек она привести не сможет! Да и угощать девчонок здесь мать не станет. А, возможно, ребенок стесняется того, что в нашей квартире вполне могут находиться чужие нетрезвые люди и поэтому не хочет вести одноклассниц в свой дом…

– Марусь, я тебе денег дам. Угостишь девчонок. Справишься сама?

– Па, ты забыл, что мне уже почти десять? Конечно, справлюсь! – она заулыбалась, расцвела, затарахтела тарелками.

     Инна хорошо одевалась, следила за собой, имела маникюр и шикарные волосы. Ее шкаф был заполнен одеждой, хотя в последний год я совершенно не снабжал ее деньгами, а еду для себя и Марины, частенько подъедаемую гостями, покупал сам, оплачивая также налоги, коммуналку и всяческие квартирные нужды. Инна нигде никогда не работала. Но деньги имела. Я уже давно не вдавался в подробности, где она их брала, хотя догадаться, каким местом зарабатывала моя ненормальная бывшая, было нетрудно.

     Маринку одевал я. Инна иногда покупала ей совершенно не применимые в реальной жизни ребенка кружевные платьица с перчатками до локтя, сарафанчики до пят и туфли на высоченной платформе. Маринка носить это отказывалась, как и все дети в ее возрасте мечтая о джинсах, балахонах, кроссовках. И носила в основном пару купленных нами штанов, серенький спортивный костюм и школьные сарафаны с белыми блузками и футболками.

– Марин, может, на выходных съездим в магазин и что-нибудь тебе купим? – осторожно начал я, намекая на подарок ко дню рождения.

    Я был уверен, что она поймет мой намек и сама расскажет, что хочет получить в качестве подарка на праздник, но Марина почему-то промолчала. Подозрения возникли в тот момент, когда, уже собираясь подняться из-за стола и помочь ей, я поймал быстрый и какой-то, то ли разочарованный, то ли обиженный взгляд. Уселся обратно, напряженно обдумывая – не обещал ли я ей чего-то уже?  Не просила ли она о чем-то?

    Что-то неясное, непонятное крутилось в голове, словно был уже разговор… словно… И вот если так подумать, какая это мелочь – забыть о желании ребенка, о его просьбе! Ну, жизнь же от этого не прекратится? Нет! Я же обеспечиваю, кормлю-пою, одеваю, люблю, в конце концов… Но вечное чувство вины перед этой девчонкой, лишенной самого главного – семьи – мучило, изводило сердце. Хотелось подарить ей чудо, сказку, порадовать, сделать так, чтобы хохотала, веселилась, чтобы глаза светились от счастья!

– Марин, а хочешь, я за вами завтра заеду в школу и в кафе отвезу?

  Намыленная тарелка выпала из ее пальцев, звонко стукнув о раковину. Она на секунду замерла на месте, а потом запищала, размахивая мокрыми руками, резко развернулась и бросилась мне на шею.

– Правда? И с нами посидишь?

– Угу.

– А потом… потом нас в кино отвезешь?

   Я улыбнулся – правильная тактика у ребенка, нужно брать быка за рога, пока есть такая возможность!

– А как же домашнее задание?

– Пап, ты что? Какая домашка? Завтра же пятница!