Читать книгу Москва кричит - Лада Евгеньевна Земниэкс - Страница 3

Делаю затяжку. Голуби разлетелись, недовольно курлыкая. Говорят, что курение убивает. Я уже много раз умирала. Это страшно, очень страшно, но если воскреснуть, все становится уже неважным. Такая у меня судьба: иметь много жизней. Смерть поначалу похожа на сон. Если вы заметили, что проводите дни как будто в полудреме, ни о чем не думая, ничего не чувствуя и не запоминая, знайте, что скоро придет конец. Чаще фигурально, иногда буквально. Как тринадцатый аркан Таро. В моем случае меняется все. Не только увлечения, стиль одежды или мечты, но и способ мышления, вера, отношение к вещам и людям. Я была посвященной служительницей церкви, лидером музыкальной группы, художницей, ярой атеисткой и любительницей физики, пела гимн России, положив руку на сердце, и срывая голос протестовала, была студентом-медиком и студентом-дизайнером, посвящала жизнь литературе, влюблялась в каждого встречного, долго молчала, выступала на дебатах, боксировала, курила две пачки дермейшего табака в день, бросала курить, три года воздерживалась от прикосновений, нещадно толстела, до изнеможения худела, ничего специально для этого не делая, ездила по утрам в офис, месяцами не выходила из дома. За всего-то двадцать шесть лет я побывала десятком разных людей. Конечно, это безумно интересно. Я вообще считаю, что единственное важное, что человек должен сделать в жизни, это получить как можно больше разнообразного опыта, обдумать все возможные мысли и приобрести столько знаний, сколько успеет. Причем для себя я решила, что сны, книги и фантазии в этом плане ничуть не хуже «реальности». Что же еще называть этим словом, если не все то, что происходит с нами? А сны и мечты именно происходят и именно с нами, разве не так? Но у всего этого есть и неприятная сторона. Не зря испанцы или кто-то там еще говорят: «Бог сказал: бери, что хочешь, и за все плати». За возможность прожить новую жизнь подходящей платой может быть только смерть. И мне за сотни прочитанных книг не удалось найти слов, которые могли бы передать, как это больно.

Люди, красиво одетые, начали собираться у входа в собор. Еще одна долгая затяжка. Скоро концерт. Я прихожу сюда каждые выходные ради этого момента. Звуки органа на время вытесняют мысли. Минута тишины и жгучий дым в груди. Только тогда появляется не то чтобы ощущение, скорее намек на него, – что можно еще побороться за жизнь. Мысли скоро вернутся, пробьются через звуки музыки, но не сейчас. Сейчас у меня есть короткий момент покоя.

В голове всплыло лицо мамы. Как за какое-то неуловимое мгновение она могла перестать смеяться и начать плакать. Как старалась дать мне всю любовь, на которую была способна, а та вонзалась в меня сотней иголок. Острая, черноглазая, не передавшая ни единой черты округлой светленькой мне, взявшей внешность от папы. Я ведь почти не помню папу. А так хочется. Где же он был? Вроде бы рядом, но я никак не могу достать из памяти ни одного нашего разговора, ни его мимики, ни эмоций. Первое и последнее четкое воспоминание: больничный запах, его слезящиеся глаза и сухая исхудавшая рука, вцепившаяся в мою. И как серьезно он умолял меня не бросать мать, не обижаться на нее, беречь. Мне так жаль, папа, что я не смогла. Я ненавижу себя за это, но я оказалась не такой сильной, как ты думал. Мама причинила слишком много боли. До сих пор я не могу избавиться от привычки покидать сознанием тело в момент опасности, потому что с ней сражаться было бесполезно – она всегда сильнее. До сих пор горблюсь, пытаясь стать как можно меньше. Делаю все, чтобы быть невидимой и не привлекать внимание. Тихо говорю, бесшумно двигаюсь, всегда спокойна, приветлива и молчалива. Спасибо, мама, за то, что я глотаю злость, избегаю конфликтов, всегда притворяюсь и да, мечтаю исчезнуть.

Даже не заметила, как волшебный миг закончился, и мой взгляд снова размылся. Знаете это ощущение, будто мешки под глазами внезапно потяжелели? Стряхнув остатки пепла, я направилась в сторону Солянки. У Собора Иоанна долго не могла решить, в какую сторону идти дальше. Смешно, что в нашей стране так много Божьих домов и ни один никогда не пустует. Остановившись на любом мосту, пересекающим Москву-реку, по обе стороны увидишь десятки золотых куполов. Говорят, что люди обращаются к Богу только в моменты отчаяния. А что еще нашим людям остается?

Вспомнила, что давно хотела зарисовать швейную фабрику. В ее внутреннем дворе, как всегда, собралась тусовка, а за спиной у кафе «Сюр» оказалось на удивление пусто: неужели блаженная молодежь, вечно сидящая рядом прямо на бордюрах, испугалась внезапного похолодания? В итоге села чуть дальше на углу Хохловки прямо на асфальт, подложив пустой рюкзак. Любовь к рисованию, на удивление, я пронесла через все жизни и даже смерти в той или иной степени. Сейчас мне нравится рисовать город, так я могу лучше его узнать и, главное, лучше запомнить. Не представляю, зачем и куда собираюсь понести эту память, но это неважно. Я вообще предпочитаю не думать о том, что будет потом, потому что этого «потом» может и не быть – не быть вообще или быть совсем неожиданным, а «сейчас» еще есть, и этого у меня точно не отнять. И именно сейчас я хочу цепляться за что-то настоящее, быть поближе к земле и городу. Как я это умею.

Вот только карандаш не слушался, линии рисовались не там, где хотела, страница в блокноте постоянно переворачивалась из-за ветра, а челка лезла в глаза. Да-да, плохому танцору ноги мешают. Но со мной всегда так: стоит чего-то наконец захотеть, как мир бросает все силы, чтобы именно мне показать, что я ничего для него не стою. Я лишь закатываю глаза, услышав эти слова уже сейчас, но в тот момент было просто обидно и мерзко жалко себя. Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Как же противно находиться в своей пакостной шкуре. Посмотрите на нее, бедную-несчастную, жалко ей себя. Да у тебя же потрясающая жизнь, была б у кого другого такая, ты сама завидовала бы страшно. Дома всегда свежий кофе и холодная бутылка чего-нибудь крепкого, все конечности на месте, денег хватает на новые блокноты с плотными страницами, что тебе еще надо? Но я бы отдала и свежий кофе и пару конечностей, лишь бы вместе с ними забрали мой больной мозг. Нет, я не смогу сказать это в лицо человеку без ног. Просто отстаньте, ладно? Я знаю, что раздражаю, мне достаточно часто это говорили. Но тут моя часть истории, и к ней прилагается противное нытье, ничего не поделать.

Хотя мне и самой надоело. Надоело метаться, надоело вечно падать и, сцепив зубы, подниматься. Надоело ненавидеть себя, издеваться над телом. Вечно корчиться на полу, задыхаясь. Умирать, умирать, умирать и каждый раз зачем-то снова рождаться. За что мне именно эта судьба? «Знаешь что, – в мыслях обратилась я к серому небу, – я сейчас просто пойду, куда глаза поведут, и если ты не приведешь меня к чему-то важному, не покончишь с моей гребаной бессмысленной жизнью, клянусь, я сделаю это сама. Либо спасай меня, либо я прокляну и тебя, и этот город напоследок».

И пошла. Не знаю, сколько шагов успела сделать, и в чьи дворы завели меня ноги, когда ни с того, ни с сего сердце разорвалось на куски.

Что за черт? Я очнулась от забвения и обнаружила, что щеки отвратительно мокрые, а нос и горло забиты слизью. Это полная ерунда в отличие от того ужаса, который разворачивался прямо у меня на глазах. Приехали. У меня, конечно, бывали дереализации, но это уже конкретный глюк. Походу, пора наконец к психиатру или вызывать скорую.

Неуверенными шагами подошла ближе. Дураку понятно, что надо бежать, запереться дома, достать пиво или что покрепче и забыться в первой попавшейся под руку книжке, потом принять снотворное, а на утро убедить себя, что все приснилось. Но нет, мне надо было идти, всматриваться, запоминать. Казалось, само небо насмехалось: «Ты же просила что-то важное, так вот смотри, ничего важнее этого кошмара сейчас быть не может».

Я тяну с описанием открывшейся мне картины не из вредности или страха и уж точно не для интриги, просто не знаю, как бы подобрать нужные слова. Вроде двор как двор, ничего необычного. Но если расфокусировать взгляд или, как я, при кошмарном зрении не носить линзы, если смотреть как бы сквозь него, как на те волшебные узоры из детских журналов, то этот двор будто покрывается дымкой или туманом, теряя всякий цвет. Люди, сидящие у подъездов, гуляющие с собаками, курящие и спешащие домой, начинают выглядеть бледными, худыми, полупрозрачными, с глазами, обращенными внутрь себя. Они отчаянно горбятся, будто пытаясь закрыть от мира грудную клетку. Прямо-таки живые мертвецы. И казалось, вовсе не замечают, что на самом деле их уже нет. Пока я стояла и смотрела, стало не просто тоскливо, а остро захотелось прямо там лечь на землю и позволить туману забрать меня, сделав такой же полупрозрачной, полусуществующей. При чем я, привыкшая жить с вечной тоской по неизвестному, пустотой и мыслями о бессмысленной бренности жизни, точно знала, что на этот раз чувство навязанное, будто со стороны. Оно было не моим, исходило не от меня. Как эмпатия, только гораздо, гораздо сильнее. Точно само небо или город, или только этот двор, а, может быть, все живущие в нем сейчас страдают, а я разделяю их боль, как боль самых близких. И от этого появилось собственное чувство: то ли стыдно, то ли еще больше жалко себя. Потому что я впервые, можно сказать, увидела себя со стороны. Узнала, каково стоять рядом с тем, кто застрял в собственном аду. Кто одновременно замерзает и сгорает, представляя собой уже только расплывчатую тень от того, кем он был раньше. И главное, не знать, что с этим делать. Оказывается, это невыносимо. Страшнее, чем хоронить близкого. Смотришь на еще вроде бы живого, а видишь мертвеца. От такого с ума сойти можно. Так точно быть не должно, нет. Смерть не имеет права так нагло царствовать среди жизни. Она и без того всегда побеждает и скоро получит всех нас Но не здесь, не сейчас. Это неправильно. Пожалуйста, отменить, убрать, исправить, вылечить, хоть что-то сделать, но избавиться от этой мерзости.

«Как я могу помочь?» – хотела спросить вслух я, но получился еле слышный шепот.

Никакого гласа с небес, конечно же. И даже голоса в голове. Что хочешь, мол, то и делай с этим новым знанием. А хотела я только рыдать в голос. Зато плач этот оказался самым нужным, долгожданным, освобождающим, как первый крик новорожденного, как первый вдох спасенного утопленника, как утренние лучи солнца, выдернувшие тебя из кошмарного сна. Невыносимо хочется, чтобы они жили, чтобы жизнь торжествовала повсюду и вопреки всему. Может быть, если я смогу понять, как спастись самой, то смогу спасти и их? У меня ведь большой опыт выживания, я ведь и раньше каким-то чудным образом выныривала на поверхность. Надо только вспомнить, как. Надо вспомнить.