Читать книгу Москва кричит - Лада Евгеньевна Земниэкс - Страница 4

Прохожий

Он шел вдоль трамвайных путей, прихрамывая из-за огромной мозоли, натертой новыми ботинками, и проклиная свою жизнь. Пиджак смялся и пропитался потом, стаканчик эспрессо-тоника приятно охлаждал руку, но дальше по телу эта прохлада не распространялась. Сухая жара стояла в Москве уже третью неделю, а их все еще заставляли надевать в офис пиджаки и брюки. На совещаниях стоял такой запах, что Витька удивлялся, как все могут сохранять серьезные лица. Боже, как же он ненавидел свою работу! Сборище тупиц, которые строят из себя бизнесменов, а сами не могут донести кофейные стаканчики до мусорки. Все одинаково серые, оплывшие, с красными глазами, грязными воротниками рубашек. Они ходят вместе обедать (Витьку как-то позвали с собой) и весь перерыв говорят только о том, как увеличить продажи, на что лучше ловить окуня и кто как часто и в каких обстоятельствах изменяет жене. На последней теме он не выдержал и, сославшись на недоделанные задачи, ушел.

Сегодня же был особенно гнусный день. Прямо как в кино: и проспал, и кофе убежал, залив плиту, и такси не удалось вызвать. В автобусе с одной стороны прижимался огромный мокрый мужик, а с другой дурно пахнущая кошачьей мочой старушка. Разве что машина из лужи не окатила, спасибо жаре. Весь день он с усилием фокусировал взгляд на бегающих строках документов, а потом и вовсе не мог вспомнить таблицу умножения и полез в калькулятор. «Виктор Андреевич, вы в каких облаках витаете? Свои показатели за последний год вообще видели?» – начальник отчитывал его, а Витька все не мог оторвать взгляд от огромных мокрых пятен над выступающим животом этого придурка и думал только о том, как будет вечером оттирать с плиты застывшие разводы от кофе.

К чему притворяться, так прошел не только сегодняшний день, но и последние год и два месяца. Так стало с тех пор, как из его квартиры исчезли звуки гитары и нежного голоса, запахи выпечки, китайских приправ и лимонных духов, а вечернюю темноту больше не разгоняли десятки ароматических свечей. Витька не позволял этим воспоминаниям заполнить мысли и прогонял метлой, стоило им появиться в дальних уголках сознания. Но сегодня он позволил себе слабость. После тяжелого дня зашел в ту самую кофейню напротив фонтана. И дал волю воспоминаниям нахлынуть:

–  Ой, простите, – Витьку почти сбила с ног очаровательная блондинка со светло-карими большущими глазами и в странной рубашке в заплатках.

Она неловко хихикнула и вобрав голову в плечи протиснулась к выходу из маленькой кофейни, держа обеими руками огромный стакан эспрессо-тоника. Витьке не потребовалось долго думать. Он просто пошел за ней, будто околдованный песней русалки. В этот день он впервые почувствовал себя живым и не расставался с этим распирающим грудь и голову ощущением, держа ее руку до самой смерти. Ее внезапной смерти.

– Эй, поосторожней! – крикнул он, когда мелкая девка с сигаретой толкнула его плечом, выдернув из воспоминаний, и пошла дальше, будто и не заметив этого.

– Иди к черту, придурок, – не оборачиваясь, она подняла руку с вытянутым средним пальцем.

Только черт, наверное, и знает, почему эта ситуация так его зацепила, но Витька застыл на месте, глядя ей вслед. Видимо, это просто стало той самой последней каплей. Острая боль, давно взятая под контроль, с новой силой расползлась по груди, добралась до желудка, до коленей, до мозга. Тот образ Витьки, или Виктора Андреевича, который он старательно собирал последний год, рассыпался, превратившись на этот раз в песок. Кто-то совершенно безликий и пустой медленно отвернулся, сглотнул и, не чувствуя собственных движений, на дрожащих ногах пошел дальше вдоль трамвайных путей, сжимая в руке уже теплый эспрессо-тоник.

Ника

Это была Ника. Девятнадцатилетняя, черноглазая, маленькая и острая, с черными торчащими во все стороны волнами до плеч. Вечное облако дыма над головой. Черное свободное платье, выпирающие острые коленки, серое мрачное лицо и уничтожающий взгляд.

Этот несчастный Витька даже не успел заметить, что в ее глазах нет бликов, будто они поглощают весь свет, который на них попадает. Никто этого вообще-то не замечает, потому что взглянув в эти глаза, люди забывают себя и перестают видеть мир вокруг. У Ники есть дар – подселять свою темноту другим в сердце. Разрушать его. Заставлять желать смерти, чтобы прекратить мучение жизни. И в конце концов сдаваться тоске и безысходности.

Она шла дальше по Покровскому бульвару, прогоняя в голове историю Витьки. «Он станет счастлив, присоединившись к ней», – убеждала себя Ника. Убеждать себя приходилось каждый раз, и до сих пор получалось. Она верила, что делает мир лучше. Или хотела верить. На самом деле, возможно, она желала просто мстить. За все, что мир с ней сделал. За отца, который начал трогать ее, едва она выползла из пеленок. За мать, которая умоляла ее терпеть и не разрушать семью. За всех, кто избегал встречаться с ней взглядом, когда она еще не знала о своем даре. Когда, как и все дети, маленькая Ника просто хотела дружить. За вечную тишину и одиночество. Может, получи она возможность отомстить хотя бы родителям, незнакомцам не пришлось бы расплачиваться. Но этот ублюдок отец сдох в аварии, даже не испытав боль. А тронуть мать Ника почему-то не решалась.

– Налейте мне, как обычно, – бросила она бармену, занимая привычное место в пабе «Дом, в котором». Если в Москве и есть место, где Ника чувствует себя, как дома, то оно здесь. Где можно играть в гляделки с черепом оленя или кого-то там с рогами, поглаживать отрубленную голову на пианино и представлять, как много петель поместится на корнях под потолком.

Бармен поставил перед ней стакан тоника и подмигнул, глядя в черные стекла очков. За горечью хинина чувствовалось гораздо больше водки, чем должно быть в коктейле. Нике всегда здесь наливают больше. В конце концов, будучи постоянным посетителем, она со своей почти призрачной бледностью и мрачным лицом только добавляет атмосферы этому месту. Этакая русская Уэнсдей Аддамс. Ника знает, что работники сами не уверены, живая ли она и человек ли вообще, так что наливают скорее «на всякий случай», чтобы задобрить нечисть, а она и не спешит развенчивать мифы. Зря что ли всю жизнь стремилась к этому образу?

«Еще прогуляться, может, – подумала девушка, – не уверена, что вынесу столкновение с еще чьей-то жизнью сегодня, а вот просто пройтись не помешает». Оставила деньги прямо на столе и ушла. День успел закончиться, пока она сидела и смотрела в одну точку, потягивая тоник. Ника предпочитала вечер отдавать пустоте. Позволять ногам идти, если они того хотят, глазам смотреть, если смотрится, но самой при этом не присутствовать. Сознанием же погружаться в собственную черноту, уносить туда всю боль, все собранные за день истории, оставлять, забывать. Можете ли вы представить, как это – за девятнадцать лет прожить сотни жизней, побывать мужчинами и женщинами, стариками и малышами, едва успевшими себя осознать, узнать все оттенки боли, с которой только может столкнуться человек. Предательства, разлуки, потери, болезни, насилие, несвобода, пустота. Им всем лучше было умереть, чем продолжать жить с теми увечьями, что нанесла им жизнь. Чем становиться теми, кто продолжит калечить других. И сколько лет так еще предстоит вынести?

Мягкое прикосновение к руке выдернуло Нику из потока. Она рефлекторно дернулась и стала осматриваться в поисках того, что это могло быть. «Это что, мать его, волк?» – она не могла поверить увиденному и отшатнулась. Но желтые пронзительные глаза не смотрели с угрозой. Опустив взгляд, животное сделало еще шаг к девушке и аккуратно боднуло головой бедро. «Кажется, собака, – Ника застыла, пытаясь решить, надо защищаться или нет, – как же похожа на волка, черт возьми, но откуда ему взяться в городе? И вроде настроена дружелюбно».

– Хей, дружок, – зачем-то заговорила она, – тебя не учили, что невежливо так подходить к незнакомцам?

«Ну конечно, кто его учил, если это уличная псина, – девушка в мыслях осеклась и принялась себя ругать, – хотя какая к черту разница, если он не понимает слов, нужно просто сохранять дружелюбную интонацию». Аккуратно протянув дрожащую руку ладонью вверх, коснулась шеи пса, потрепав густой мех – откуда-то помнила, что незнакомых собак не стоит гладить сразу по голове. Пес чаще задышал и высунул язык, по-собачьи улыбнувшись.

– Хороший песик, – неожиданно для самой себя ласково проговорила Ника и присела на корточки, чтобы быть на одном уровне с новым знакомым, – а чего же ты от меня хочешь? Еды у меня нет. Хотя ты вообще не очень похож на уличную голодную собаку, ты случайно не потерялся?

– Простите, – вдруг раздался голос, и к ним подбежал запыхавшийся мужчина, – этот оборванец уже успел к вам пристать, ну конечно, он тот еще похититель сердец. Волколак, а ну иди сюда, негодник.

– В-волколак? – запнулась Ника и снова насторожилась. Ну не может же быть такого. Волколаки – просто сказки, должно быть, ему дали такое имя. Но ведь он выглядит и вправду как волк.

– Просто кличка, обычный пес, – рассмеялся мужчина, завязывая поводок с обломанным карабином, и взглянул ей в глаза. Только теперь Ника осознала, что в темноте не стала надевать очки, да так и застыла. Вспомнила, как только что долго смотрела в глаза собаке, хотя животные страдают от ее дара не меньше людей. А псу хоть бы что, он давай хвостом только радостней вилять. И мужчина, вот уже пару секунд не отводящий от нее золотистых глаз, не потерял широкой обаятельной улыбки.

– Еще раз простите, надо купить этому чудовищу поводок покрепче, – сказал мужчина, разворачиваясь, чтобы уйти, – хорошего вечера.

И ушел. Ника провожала эту пару взглядом, не зная, что думать. Хотелось побежать, догнать, хоть о чем-нибудь расспросить, но о чем? Впервые она встретила того, кто мог бы смотреть ей в глаза и продолжать разговаривать. И что дальше? Сбросив оцепенение, она наконец побежала. Бежала долго, заглядывая за каждый поворот, в каждый двор, каждый подъезд и еще работающий магазин. Но мужчина и пес-волк будто телепортировались. Как ей теперь спать? Как жить дальше, так и не узнав, кто они и почему стали исключением из целого мира? «Ну почему я так долго тупила, вместо того, чтобы сразу заговорить? Ну ничего, я обойду весь город, загляну в каждые глаза, пускай хоть все умирают, но я найду их, обязательно найду», – решила для себя Ника, остановившись и наконец оглядевшись по сторонам. Она и не заметила, как далеко убежала, и теперь только примерно догадывалась, где оказалась. Хорошо, что в центре Москвы невозможно потеряться: иди в любую сторону и в конце концов выйдешь на Садовое, или на Бульварное, или к реке, а уж кольца и набережную любой способный ходить горожанин обошел не раз. Так и Ника, присмотревшись, в какой стороне побольше огней, просто пошла.

Но не успела далеко отойти, как почувствовала что-то странное. «Так, стоп», – приказала она своим ногам. Ника пока не до конца понимала, на что смотрит. Вроде самый обычный двор, ничем не отличающийся от десятка таких же, что девушка только что прошла. Но что-то здесь не так. Чувство такое родное, знакомое, будто вернулась в двор детства и не можешь не предаться воспоминаниям. Только вот рядом с настоящим домом детства Ника всегда начинала задыхаться, а здесь будто впервые в жизни дышать было легко. Ноги сами пошли вглубь. Ника не заметила туман, который поднимался от подошв ее ботинок все выше, обволакивая горло, застилая глаза. Не заметила холодные руки, которые обняли ее и потащили внутрь. Она снова и снова повторяла себе, что пора идти домой, но почему-то не хотела верить, что ее дом не здесь. «Как хорошо, – последняя мысль, которую она успела поймать, чувствуя, как растворяется в темноте, – неужели и я наконец-то умерла».