Читать книгу Когда город родился - Лапе Туули - Страница 12

Главная вещь, которую понял Таксист к тридцати пяти годам: как бы ты ни барахтался, всё равно найдётся какая-нибудь сука, которая попытается тебя утопить.

Безусловно, пока он не тонул. Но его дела в последнее время шли не очень гладко. Взять хотя бы эту историю с увольнением. Был ли он в чём-нибудь виноват? Да. Но только в том, что не знал: женщина, которую он допрашивал, – дочь большого начальника. Разве может кто-нибудь предусмотреть вообще всё?

Таксист считал, что нет.

Не бывает полностью невиновных людей, он был в этом уверен. Да, бывают те, чья вина не требует доказательств. Он и его коллеги заставали их с поличным. Есть и те, кто прятал виноватый блеск в глазах. В ходе умелого допроса оказывалось, что рот может быть лживым, глаза – никогда.

Но есть и такие, которым ещё предстоит осознать, что они виноваты. Сука, которую он допрашивал, относилась именно к этой категории.

Она смотрела на него с вызовом, и во взгляде не было ни тени вины или отчаяния. Позже там появятся боль и страх, но тогда, в начале допроса, она закинула ногу на ногу и нагло улыбнулась (Таксист, тогда ещё Офицер, презирал её в этот момент):

– В чём меня обвиняют?

Он смотрел на неё так, как смотрят на личинку дрозофилы под микроскопом – с интересом и омерзением:

– Вы лесбиянка?

– Это имеет какое-то отношение к делу?

– Самое непосредственное, – он неспешно встал из-за стола и направился к двери. Поворачивая ключ в замке, он почувствовал, как дрогнул её голос:

– Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы. Я смотрела много фильмов и знаю, что имею право на адвоката и на телефонный звонок.

– А у меня собачья работа, но я же не жалуюсь. Хотя часто сталкиваюсь с такими, как вы. Должен сказать, без вас мир был бы значительно чище. Зачем, скажите на милость, вы вышли с плакатом в поддержку ЛГБТ?

Молчание. Он с удовольствием отметил, что её дыхание участилось, а на лбу выступили капли пота.

Он не в первый раз допрашивал лесбиянку. В последние годы через его кабинет проходили многие «розовые» и «голубые» – больше, чем раньше. Он не знал, с чем это связано. «Так бывает с простудой, – подумал он. – Перед выздоровлением всегда становится хуже. Поэтому сейчас они выходят на пикеты, но настанет день, когда вся эта зараза исчезнет».

– Я хотела бы позвонить и увидеть адвоката.

Он улыбнулся одними губами:

– Разумеется. Чем быстрее вы расскажете, на кого работаете, тем быстрее получите телефон. Я здесь, чтобы помочь вам всё вспомнить.

И он помог. По крайней мере, он считал именно так.

Когда она потеряла сознание, а он вымыл руки и включил телефон, который он отключал на время допроса, в дверь начали бешено колотить. Телефон истерически взвизгнул как минимум двумя десятками уведомлений. Таксист удивлённо вскинул брови, но времени проверять сообщения не было – дверь сотрясали удары.

Он повернул ключ в замке. Дверь распахнулась, в комнату влетел его коллега с пунцовым лицом («Тебе бы вес сбросить, а то щёки трясутся, как желе в мультике про «Тома и Джерри», – с усмешкой подумал Таксист):

– Если бы ты… – пропыхтел коллега, – хоть иногда… проверял телефон…

Кадык на мясистой шее коллеги ходил ходуном:

– …Ты бы знал, что к тебе через пятнадцать минут приедет большое начальство и будет задавать много неприятных вопросов. Тебе, а заодно и мне. Я всегда тебя покрывал, но всему есть предел. Ты хоть знаешь, чья она дочь?

Таксист покачал головой.

Коллега назвал фамилию.

Таксист побледнел.

Таксист побледнел и сейчас, а его ладони непроизвольно сжались в кулаки.

Разбирательство тянулось почти полгода. Он был на хорошем счету, и, хотя это не помогло ему сохранить должность, он остался на свободе.

Сейчас он работал в такси. Несмотря на этот прискорбный факт, с которым он так и не смог смириться, он любил дорогу, особенно когда был в машине один. Ему нравилась скорость, мягкий шёпот послушных его воле колес. Ощущение, когда разгоняешься на машине так, что она будто взлетает над асфальтом, будоражило кровь. Ему нравилось, как машина подчиняется ему, словно первобытная женщина, покорная силе и только силе – и нежности, которую ей ещё предстояло заслужить.

Единственное, что объединяло ту жизнь, в которой он работал никем – таксистом! – и ту, которую он потерял вместе с работой, – это вызов. Он чувствовал возбуждение, когда ехал один ночью на максимально разрешённой скорости (а то и быстрее). Но, увы, не такое, как во время своих лучших допросов.

Когда он работал в службе специального назначения, он знал, что его видят. Когда он стал Таксистом, он превратился в невидимку. Люди садились в его машину занятые своими жизнями – настоящими, состоявшимися – и им было плевать, кто он, лишь бы вёз их из какой-нибудь говённой точки А до не менее говённой точки Б.

Быть наблюдателем – это искусство, которое обеспечивало ему успех во время допросов. Только если ты видишь, в чём слабость сидящего перед тобой, только если знаешь, как эту слабость использовать, – тогда и только тогда ты найдёшь подходящий ключ.

Он почти всегда знал, в чём слабости других людей.

Знал и умел правильно ими распорядиться.