Читать книгу Колыбель висит над бездной - Лариса Миллер - Страница 4

Известно, что лирический поэт стихов не пишет, а за кем-то записывает: «Не пишется, не пишется. / И тщетны все уловки. / Не пишется без помощи / Таинственной диктовки…». Гражданской тематики в поэзии Ларисы Миллер немного, и появлялась она не по обязанности[9], а волею случая и потому что «достало».

Стихотворение «Погляди-ка, мой болезный…», вторая строка которого дала название этой книге, написалось вечером 15 сентября 1976 года, потому что утром того же дня на глазах поэта КГБ арестовало и отправило в психбольницу нашего друга композитора и барда Петра Старчика. Ужас всей картины был еще и в том, что все это случилось также на глазах жены и детей Петра, которые бежали за отъезжающей машиной скорой помощи и истошно кричали: «Папа, папа!». (См. эссе «Колыбель висит над бездной»).

Стихотворение «Было всё, что быть могло… / Может завтра в путь острожный / Пыль дорожную глотать… / Мой сынок, родная плоть, / Черенок, пустивший корни / Рядом с этой бездной черной, / Да хранит тебя Господь / От загула палачей, / От пинков и душегубки, / От кровавой мясорубки, / Жути газовых печей…» появилось летом 1974 года, когда друзья принесли нам типографски изданный (говорили, что где-то подпольно в Грузии)»Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. Конечно, появление в этом стихотворении ещё одной – фашистской «бездны черной» не случайно; Лариса Миллер раньше читала и «Дневник Анны Франк» и много чего ещё про эти не укладывающиеся в голове ужасы, не говоря уже о том, что у нее самой в школе был угрожающий личный опыт в 1953 году во время «дела врачей». Немало читала она раньше и про сталинские репрессии. Но в «ГУЛАГе» – впервые не про отдельные репрессии или даже периоды репрессий, а цельный исторический обзор страшной советской «канализации», куда систематически «спускали» миллионы людей: от ленинских массовых расстрелов времен красного террора до уничтожения в начале 1930-х миллионов крестьян, а затем и «плановые расстрелы» всех подряд… Хорошо помню, что понимание Октябрьской революции как национальной катастрофы у меня и Ларисы сложилось именно тогда – после прочтения «ГУЛАГа».

Эти два и ещё 24 стихотворения были по цензурным соображениям вынуты Виктором Фогельсоном из первого сборника Ларисы Миллер «Безымянный день» (1977). Вообще-то в издательстве «Советский писатель» Фогельсон был одним из лучших редакторов, а эти стихи он вернул Ларисе со словами «спасибо за доверие» – не в КГБ отнес, а вернул автору! Тогда мы их собрали в самодельную книжку «Дополнение…», которая – не анонимно, а под именем автора – во множестве перепечаток распространялась в самиздате в конце 1970-х – начале 1980-х годов. «Дополнение» публикуется в этой книге.

Есть в нем и стихи про невозможность для автора эмиграции: «Почему не уходишь, когда отпускают на волю?» (я выделил «т», потому что многоопытный Фогельсон сказал Ларисе, что стихотворение можно оставить в книге, если она уберет это «т»; она на это не пошла), «Что ж пой и радуйся дарам / Своей долины плодородной, / Но только жизнь осталась там, / Где был ты тварью инородной», «Господи, не дай мне жить, взирая вчуже, / Как чужие листья чуждым ветром кружит» и др. Эти стихи тоже возникли не случайно. В самом начале 1970-х подали на выезд в Израиль наши ближайшие друзья, и после двух лет героического противостояния с КГБ они получили разрешение на выезд. Лариса не могла не примеривать этот опыт на себя, убеждаясь в абсолютной для нее невозможности покинуть Россию.

В этой связи нельзя не сказать про одно фантастическое обстоятельство в судьбе поэта Ларисы Миллер. В 1987 году, в начале перестройки Маргарита Алигер ей рассказала, что в 1980-е среди писателей была распространена «достоверная информация», что Лариса Миллер уехала в Израиль. И многие в это поверили, поскольку из-за моих правозащитных дел, дружбы с А. Д. Сахаровым и Е. Г. Боннэр и наших «приключений» с КГБ мало кто из писательской среды решался тогда с Ларисой общаться (хотя с А. А. Тарковским и некоторыми ближайшими друзьями общение не прерывалось никогда). «Боря, когда вы с Ларисой вернулись из Израиля?», – спросил меня сравнительно недавно знакомый поэт, который никак не мог поверить, что мы из нашего Теплого Стана никуда никогда не уезжали. А фантастичность этой легенды КГБ в том, что она неожиданно всплыла через четверть века в статье П. Хохловского в «Литературной газете» от 20 февраля 2008 года, где было указано, что Лариса Миллер живет в Израиле?! Лариса сразу написала Главному редактору «ЛГ» Юрию Полякову свое возражение-опровержение, и оно было опубликовано в следующем номере жирным шрифтом с извинениями редакции (см. стр. 210).

Судьба сборника «Безымянный день» сама по себе тоже необычна. Лариса, при дружеской помощи Тамары Жирмунской, сдала рукопись в издательство «Советский писатель» в 1971 году вскоре после январского совещания молодых писателей, где руководители ее семинара Владимир Соколов, Василий Казин и Василий Субботин вознесли ее стихи до небес. И тем не менее она оказалась единственной из отмеченных на этом совещании молодых поэтов, кто не получил рекомендации в члены «Союза писателей» и чья книга не была представлена совещанием к изданию. «Не нравится им ваш пятый пункт», – шепнул Ларисе, предварительно оглянувшись по сторонам, Василий Васильевич Казин, когда они случайно встретились на улице. Но, думаю, дело ту не в пятом пункте, а в том, что Лариса уже была на особой примете у КГБ СССР – и из-за ее дружбы с двумя английскими аспирантками, из-за чего меня на работе в 1971 году посетил сотрудник с Лубянки, который интересовался также и литературными успехами моей жены (см. в повести «Роман с английским»), и потому что, как я уже сказал, наши друзья подали на выезд в Израиль, а мы от них не шарахнулись, продолжали с ними общаться и даже по мере сил помогать (например, летом 1972 года один из друзей вместе с двумя другими еврейскими отказниками прятались от КГБ в нашей квартире, когда мы уезжали на юг и после возвращения жили с детьми на даче). Ну а сигналы столь вездесущей организации, как КГБ СССР, для уважаемых советских поэтов, очевидно, были более чем авторитетны.

И тем не менее два «общественных» стихотворения Ларисы Миллер, опубликованные в «Дне поэзии 1971» получили высочайшую оценку вполне официального критика Игоря Мотяшова, в обзоре которого «Звено в цепи. Молодые поэты в сборнике «День поэзии 1971»»[10] такие слова: «Какие же новые силы вливаются в советскую литературу?… Составитель правильно сделал, выделив для них специальный раздел под названием «Начало». В разделе опубликованы стихи 27 авторов… И пусть не сразу, но награда приходит. Судите сами, разве не стоит просеять сквозь сито памяти десятки, а может, и сотни посредственных, пустых и безликих стихов, чтобы среди них вдруг отыскалось такое…». Далее автор статьи приводит полностью эти два стихотворения Ларисы Миллер: «А лес весь светится насквозь… / И будто нет следов и мет / От многих смут и многой крови…» и «Я знаю тихий небосклон. / Войны не знаю. Так откуда / Вдруг чудится – ещё секунда, / И твой отходит эшелон?!..». Неудивительно, что после такого отзыва рукопись Ларисы включили в план издания в «Советском писателе».

А в 1973 году сборник «Безымянный день» исключили из планов «Советского писателя» после скандала с публикацией стихов Ларисы в журнале «Простор», главный редактор которого Иван Шухов первым в СССР опубликовал стихи Цветаевой, Мандельшама… Подборка Ларисы вышла в № 5 за 1973 г., стр. 58–59. Причем на стр. 59 сверху – пустота, то есть видно, что два стихотворения были сняты в последний момент, когда переверстывать номер было невозможно (до 1917 года в таких случаях на белом пространстве писали «не дозволено цензурою»). Среди 14 опубликованных стихов было и про «горемычного голубя», у которого «Нет судьбы черней, / Чем навек зависеть / От шальных парней», с последней строфой: «Да и разве можно / Высоко взлететь, / Если дом твой всё же / Запертая клеть». Одно из снятых в последний момент стихотворений (второе не помним) – о столь болезненном в то время конфликте поколений, когда «дети» уже начали прозревать, а «отцы» все еще жили романтикой революции: «Доводы, всё доводы, / Старых истин проводы… / Что же вы так что же вы / Пугаете прохожего / Срываетесь на крик? / Пожили вы прожили, / Мы только подытожили / Ваш опыт в краткий миг…». А 27 июня 1973 г. в «ЛГ» появляется передовица за подписью «Литератор» – обзор публикаций молодых поэтов с такими словами: «Пожалуй, лучший цикл опубликовал журнал «Простор», напечатав в пятом номере за этот год стихотворения Ларисы Миллер» (потом выяснилось, что «Литератор» – это критик Евгений Сидоров). Результатом этой похвалы в центральной прессе стал возмущенный звонок Первого Секретаря ЦК Компартии Казахской ССР Д. А. Кунаева Секретарю ЦК КПСС П. Н. Демичеву, после чего Петр Нилович, ознакомившись с публикацией, сделал разносный звонок в «Литгазету» – никогда ни раньше, ни позже партийный руководитель такого уровня лично в «ЛГ» не звонил. В редакции немедленно сочинили и 11 июля опубликовали под рубрикой «Читатель недоумевает» «письмо из Караганды», где этот вымышленный читатель задается вопросами: как могла «ЛГ» похвалить стихи полные «мистической предопределенности… тягостной мрачности… фатальной обреченности». (Публикация в «Просторе» – стр. 250. Подробнее об этих событиях в переписке Ларисы Миллер с Ильей Шуховым, сыном И. П. Шухова – стр. 254). После этого «отклика читателя» сборник «Безымянный день», как было сказано, изъяли из планов издательства «Советский писатель».

В том же 1973 году Арсений Тарковский подарил Ларисе на день рождения 29 марта «Вечерние огни» Афанасия Фета с надписью: «Милой Ларисе – единственной в России, кому Фет под стать». А «Безымянный день» все-таки через 4 года увидел свет исключительно благодаря настойчивости Тарковского, который, как много позже Лариса узнала (сам он ей об этом никогда не говорил), одиннадцать раз приезжал в издательство уговаривать начальство издать Ларису Миллер. Тамара Жирмунская говорила Ларисе, что видела в издательстве такую картину: идет по коридору заместитель главного редактора издательства Борис Соловьев, а за ним с палкой и на протезе поспевает Тарковский и читает ему стихи Ларисы. В результате книга в 1977 году вышла тиражом 10 тысяч экземпляров.

Однако, советская цензура была многопланова, регулировала и распространение изданий. Сборник «Безымянный день» был запрещен к продаже в Москве и Ленинграде. Но зато купить его можно было везде в других местах, даже в самой глухой провинции. О советской системе распространения книг мы в Новой России можем только мечтать. Одна из первых бесцензурных книг Ларисы Миллер «Стихи и проза» вышла в издательстве «Терра» тоже тиражом 10 тысяч экземпляров в марте 1992 года – за две недели до того, как под ударами «рыночных» реформ рухнула «Союзкнига». Но 10 тысяч экземпляров «Союзкнига» успела раскидать и по всей России, и в ближнее зарубежье, и даже в бывшие страны народной демократии в Восточной Европе. В том числе купил ее в г. Северодвинске композитор Михаил Приходько, сочинивший потом десятки песен на стихи Ларисы Миллер.

Вот и «Безымянный день» оказался доступен читателям по всей стране. Один из них подошел к Ларисе во время ее выступления в Тель-Авиве в Союзе Писателей Израиля в 1997 г. – по приглашению Игоря Мушкатина, автора и ведущего литературно-художественной передачи «Прогулки фраеров» русскоязычного радио Израиля РЭКА. Читатель этот пояснил, что жил раньше в г. Черновцы (ныне Украина), где у него была большая библиотека, но что при отъезде в Израиль в 1990 году он взял с собой только «Безымянный день», который и попросил надписать.

Высылка 22 января 1980 года А. Д. Сахарова, с которым я был знаком с 1968 года и с которым постоянно взаимодействовал по правозащитным делам, создала ситуацию угрожающей непредсказуемости, в том числе и для нашей семьи. Стихотворение: «Благие вести у меня, / Есть у меня благие вести: / Ещё мы целы и на месте / К концу сбесившегося дня…» написано вечером 22 января. В годы «застоя» было много всяких событий и мало публикаций, а вторая книга стихов Ларисы Миллер «Земля и дом» безнадежно лежала в издательстве.

Среди событий: вызовы Ларисы в Главную приемную КГБ СССР на Кузнецком Мосту в марте и мае 1982 года, 9-часовый обыск у нас дома в ноябре 1983 года, увольнение меня с преподавательской работы и 5-летняя работа дворником (после возвращения из ссылки в декабре 1986 года Сахаров настоял на приеме меня на работу в его сектор в Отделении теоретической физики Физического института АН СССР, где я работаю и сейчас). Стихотворных публикаций Ларисы Миллер было очень мало, но, как ни странно, они все-таки были: в «Сельской молодежи», «Крестьянке», «Работнице», дважды в «Новом мире». А утром в день рождения Ларисы 29 марта 1985 года мы вдруг услышали, как по радиоточке читают ее стихи. Это было чудо! Случайно вышло так, что именно в этот день «Московский комсомолец» (спасибо редактору Наталье Дардыкиной) вышел с подборкой стихов Ларисы Миллер (см. стр. 258), а радио это отметило.

Но еще большее чудо случилось через год, когда в марте Ларисе позвонили из «Советского писателя» и пригласили читать верстку сборника «Земля и дом». Ситуация весной 1986 года: А. Д. Сахаров все еще в ссылке в полной изоляции «под колпаком» КГБ. У нас, как и еще у нескольких правозащитников, 1 января отключили на полгода домашний телефон (точно 1 июля 86-го года его снова включили)»за использование в антигосударственных целях», – этот пункт правил МГТС мне показали, когда я пришел выяснять причины. А Ларису Миллер приглашают читать верстку ее второй книги стихов, лежавшей в издательстве восемь лет. Мы поехали вместе, прочли, удивились: в книге были оставлены несколько стихов из названного выше самиздатского «Дополнения», а также было и такое стихотворение 1979 года: «… Придумала не я, придумали другие, / Что хороша петля на непокорной вые. / Придумала не я, и я не виновата, / Что вечно не сыта утроба каземата…» («Всё было до меня, и я не отвечаю…»; в 2017 году Лариса посвятила это стихотворение Людмиле Михайловне Алексеевой – к ее 90-летнему юбилею). Через пару месяцев книга вышла тиражом 9 тысяч экземпляров и теперь уже продавалась в Москве. Что это было? Поле выхода книги Лариса посетила издательство и зашла к заместителю главного редактора Михаилу Числову, поблагодарила за издание книги и сказала: «Наверно, это было не просто». На что Числов ответил: «Лариса, всё гораздо проще и гораздо сложнее, чем Вы думаете». Так это и осталось загадкой. Можно лишь предполагать, что это была одна из первых ласточек начинавшейся «перестройки». Но на каком уровне решался вопрос, мы не знаем.