Читать книгу Воля богов! Повесть о Троянской войне - Леонид Свердлов - Страница 25

– Неужели Леда повесилась?! – поразился Одиссей.

Некоторое время он и его гость помолчали, мысленно помянув мать Елены Прекрасной.

В гостях у царя Итаки Одиссея был царь Аргоса Диомед. Они познакомились, когда сватались к Елене. За прошедший с того времени год они оба поженились, а у Одиссея уже родился сын Телемах.

– Леду жалко, – задумчиво сказал Одиссей. – Кастор и Полидевк – они погибли как герои. К тому же они сами виноваты. А Леда-то за что?

– Столько несчастий сразу, – согласился Диомед. – Никакая женщина не выдержит. Видать, сильно они чем-то богов прогневали. А Менелай-то как переживает!

– А он-то чего? Ему как раз повезло. Не тогда повезло, когда он на Елене женился, а сейчас, когда он от неё избавился. Она, конечно, красавица, но он её прелестями уже насладился, Тиндарей после смерти своих наследников сделал его царём Спарты, и теперь Менелай может жениться на нормальной девушке. Парис этот гадёныш, конечно, но он себя сам наказал. А я вот рад, что эта история меня миновала. С женой мне повезло, вот уже и сын родился. И, хвала богам, меня всё это больше не касается.

– Думаешь, не касается? А как же клятва, что все женихи пойдут войной на любого, кто помешает семейному счастью Менелая и Елены?

– Но ведь речь шла только о женихах Елены. Париса там не было, значит, клятва к нему не относится.

– Ничего подобного. В клятве не говорилось, что воевать надо обязательно с женихом. Со всяким, а значит, и с Парисом. Забыл, что ли? Ты ведь сам эту клятву придумал.

Одиссей усмехнулся:

– Ну да, придумал на свою голову. Тогда мне казалось, что это очень умно. А вот такого оборота и не предусмотрел. Обидно. Я думал, что эта клятва сможет предотвратить войну, а теперь выходит, что из-за неё война и начнётся. А что, Менелай действительно хочет собрать всю Элладу против Трои?

– Менелай, может, и не стал бы. У него бы, пожалуй, не хватило упорства. А вот его старший брат Агамемнон – он это дело так не оставит. Семейная честь, понимаешь ли.

– Агамемнон? Этот действительно не оставит. Он ради чести ни перед чем не остановится. Настоящий благородный герой. Таких, как он, надо убивать при рождении или обожествлять при жизни.

Диомед рассмеялся:

– Это ты верно сказал. Постоянно с кем-нибудь воюет. Соседям житья от него нет. Я и сам был на него в обиде: когда меня не было дома, он захватил Аргос. Если бы я там был, никто бы напасть не решился, а он выждал момент, когда я уехал, и захватил. Но сейчас, когда понадобилась моя помощь, вернул мне мой город и даже извинился. Видишь, как его припёрло? Ну, мне после этого ему никак нельзя отказать, тем более что клятва. Я согласился, но, прежде чем ехать на сборный пункт, решил предупредить тебя.

– За это спасибо. Мне сейчас на войну идти совсем не время. Сына растить надо. Думаешь, они меня не забудут? Зачем я им? Мало ли в Элладе героев – молодых, отважных, жадных до славы? Эти ведь, пожалуй, и сами сбегутся, только позови.

– Не забудут. Точно говорю. Я слышал, как Паламед говорил Агамемнону, что тебя обязательно надо позвать. Ты ведь самый умный – без тебя как воевать? Копьём махать действительно много умельцев и любителей, а головой работать могут немногие.

При имени Паламеда Одиссей поморщился. Паламед славился своим умом, а Одиссей хотел во всём быть первым, потому его недолюбливал. Паламед к Одиссею относился примерно так же и хвалил его Агамемнону, очевидно, с недобрым умыслом.

– Вот ведь как, – печально произнёс Одиссей, – стараешься всю жизнь, зарабатываешь репутацию умного человека, а потом вдруг оказывается, что лучше считаться дураком.

Несколько секунд он помолчал, задумавшись, а потом вдруг улыбнулся и сказал:

– Трудно заработать хорошую репутацию, но, к счастью, очень легко потерять. Раз уж во время войны быть дураком умнее всего – буду дураком. Спасибо, что предупредил, Диомед, не забуду. Желаю тебе военных успехов!

– А я тебе желаю мирной жизни, – сказал Диомед, вставая. – Пойду, пожалуй.

– Уже пойдёшь? Скоро стемнеет. Не переночуешь у нас?

– Агамемнон может тут появиться в любой момент. Нехорошо, если он меня встретит или мой корабль в море увидит. Сразу догадается, зачем я сюда приезжал.

– Верно. Я что-то не подумал об этом. Видишь, я уже начал вживаться в роль дурака.

На следующее утро на Итаку действительно прибыли Агамемнон и Паламед. Их встретила жена Одиссея Пенелопа – несчастная, заплаканная, с растрёпанными волосами.

– В недобрый час вы приехали, гости дорогие! – воскликнула она, вскинув руки, и зарыдала.

– Что случилось? – озабоченно спросил Агамемнон. – Надеюсь, не беда какая-нибудь с Одиссеем.

– Беда! Беда случилась с Одиссеем, кормильцем нашим! Горе великое!

– Да в чём дело-то?

Пенелопа снова вскинула руки к небу и громко проревела:

– Умом тронулся муж мой возлюбленный!

Агамемнон огорчённо посмотрел на Паламеда.

– Действительно, беда, – сказал он. – Если Одиссей ума лишился, то толку от него будет мало.

– Ничего, – ответил Паламед, – я доктор – авось вылечу. А можно ли нам посмотреть на больного?

– Можно! Смотрите! Сейчас к завтраку сойдёт! – провыла Пенелопа и пошла к дворцу, на каждом шагу взмахивая руками и скорбно причитая.

– Переигрывает, – тихо сказал Паламед.

– В каком смысле?

– Смотри, как руками машет – будто на сцене в театре. И слова какие говорит – того и гляди на стихи перейдёт. Видно, что в самодеятельности выступала.

– Думаешь, врёт?

– Люди на что только не идут, чтобы от войны отмазаться.

Агамемнон призадумался.

– Нет, – сказал он, – от Одиссея можно, конечно, чего угодно ожидать, но не от Пенелопы. Ты заметил, какие у неё красные глаза?

– Да. А ты заметил, как от неё луком разит?

Пенелопа проводила гостей к столу, и вскоре появился Одиссей. Одет он был крайне небрежно, сутулился, смотрел исподлобья тупым, рассеянным взглядом, из полуоткрытого рта текли слюни. Жена поставила перед ним миску, и Одиссей стал из неё по-собачьи лакать, громко чавкая и похрюкивая. На гостей он не обращал внимания и не узнавал их.

Доев, Одиссей встал и вышел на улицу.

– Куда это он? – спросил Агамемнон.

– Сейчас безумствовать будет! – воскликнула Пенелопа и зарыдала.