Читать книгу Уроки лишнего и нужного - Леонтий Ронин - Страница 12

– Встретился мне тут писатель один. Кто? Неважно.

Лесник, говорит, дров пару кубиков можно? Отчего же… Сколько, спрашивает. Триста рэ, говорю. Ладно, он согласный. Привез ему дрова. Расколоть-распилить?

Триста рэ… Поколол дрова ему чин-чинарем. Просит в сарай перенести и уложить. Известное дело: триста рэ.

Дача у него – леса только аж два гектара! Сидит, книжку пишет. А деньги-то, они ему куда? Тут вот жена, говорят, блядует. С жиру бесятся. Как баре ране…

Далеко вбок мальчик-калека выбрасывает ноги, при этом клонит голову к плечу и двигает руки, словно плывет неумелой «размашкой».

Он спешит за товарищами, «бежит», по-своему, сил уже нет, сел на заборчик, отдохнуть…

Снова бежит, падает на колено; бежит, падает на руки…

Догнал у табачного киоска, дают покурить – давится дымом, кашляет.

Рядом «мороженое» – ковыляет туда.

Развернул обертку, еще шатает усталость, отбросил назад ногу, с трудом держится.

Товарищ подошел:

– Дай куснуть, я же дал тебе курнуть!

«Куснул» и, начал было, с мороженым уходить…

– Отдай, отдай! – из последних сил за ним. – Отдай!…

– А он, это… Говорит… У меня, это… Седни, типа, бля, дочь родилася… Не могу я седни, никак.

Один хмуро молчит. Другой говорит быстро, дергает собеседника за рукав и полу расстегнутой куртки:

– В Орел приедешь, на пятом номере до Малаховки.

Квартал пройдешь, номер 21. Звать сестру Мотя Панова. Не будет дома – езжай на радиозавод, улица Мира, 4. Спросишь Катю Петровых, подружка моя.

А в Новосибирск приедешь… дай листок, нарисую.

Вот… улица Комарова, 45, вход хитрый, с этой, гляди, стороны. Брат работает до двух, приходи после обеда, застанешь. Парень он выше меня, волос жесткий. Ну теперь, вроде бы, есть тебе где остановиться… Давай знакомиться: Мишка.

– Сенька.

– Ну вот, Сенька, – Мишка хмыкнул носом. – Теперь с тобой мы друзья… Ставь пузырь.

На два кофе столик кафе.

Молоды и прелестны.

Не умолкают губы и глаза.

Свои партии окольцованных пальцев

и розовых ладошек.

Руки танцуют

и успевают

дирижировать словами – изысканный сурдоперевод

намеков, насмешек,

интонаций…

Вопросов без ответа,

ответов без вопроса…

Маленькое дуэттино на два голоса и четыре руки.

– Я в общаге жил, стучит парень: «можно переночевать?» – «давай». Он сходил, принес. Отец ему в Калуге оставил наследство. Парень оказался хороший, но алкоголик. Год пили. Я с работы ушел.

Он мне как родной стал. Деньгами сорил!… Страх божий. Тыщ тридцать за год пропили. Бабу нашли прописать его. Дал он ей пять тыщ. А по пьяни еще пять сперла. Деньги кончились – тут контейнер пришел с наследством. Оченно умная библиотека, фарфор, хрусталь, ковры. Посуда серебряная. И даже золотая. Погудели мы еще. Девки на бабки – как мухи на дерьмо. Он мне их стал отдавать – по его карманам шарили. Потом вдруг пропал, месяц его нет. Оказалось, в больнице был, инфаркт с ним приключился. Неделю не пьем, другую. Купи, говорит, коньячку. Выпил рюмку – вроде ничего. Раздавили мы этот коньяк, начал он пить снова. А валюты уже совсем не оставалось. Ну, у меня к нему интерес и пропал. Куда он делся – не знаю. Может, помер.

Черно-белое кино «Високосный год».

Приблатненный тип.

Кепка на нос.

Глаз не видно.

Цигарка в зубах.

Рука со спичкой.

Странно знакомое в этой руке…

Прикуривает…

От ветра огонек прячет.

Господи!

Это же руки Смоктуновского!

Гений – и такие пустячки…

Венгерский фильм «Высоконравственная ночь».

Героиню, после неудавшегося самоубийства, утешает мать ее возлюбленного:

– У вас все будет хорошо, все наладится, вы еще будете счастливы, мой сын тоже вас любит…

– Ах, нет, вы не все знаете… Во-первых, я еврейка…

– Да?! Не могу сказать, что я очень люблю евреев…

Зал дружно и громко смеется удачной, ему кажется, шутке. Действительно, а за что их, собственно, любить?

– Я из совета федерации…

– Какой федерации? – товарищ тянул, в лучшем случае, на совет ветеранов.

– Российской, конечно, федерации, – обиделся он.

– Ну и что? – поинтересовался я.

– О чем у вас эти современные художники? Стыдно мне, как русскому человеку, смотреть на такое «искусство» (кавычки он обозначил гримасой). Откуда руки растут у таких мазил, знать бы? Не менее важно узнать имя инвестора данной акции… Мне поручено доложить.

– Докладывайте.

– Введите меня в курс.

– Сами входите, вам же докладывать.

Ленинградский вокзал, к метро, встречные и по сторонам стоят.

Тонкий, рядом, голосок, тихо и неуверенно:

– Девушку… берем?

Пошутить?

Взглянуть с усмешкой?

Лучше «не услышать».

И долго еще, и с укором, не отпускала робкая, показалось, мольба – а просящему не подал…

Садовые или огородные – вдоль жэдэ – сооружения.

Шалаши, палатки, навесы какие-то, мотает ветер рваный полиэтилен – крыльями машет, улететь не может!

Жалкая картина, печальная. …Кладбище мечты?

Дальше, не более чем скромные, впрочем, домики и домишки…

…Мечта сбылась?

Наконец, виллы, особняки, похожи на дворцы…

…И не мечталось о таком?

В белых, когда-то, перчатках, молодая женщина из мусорных контейнеров что-то в сумку.

Кругом люди, прохожие – а словно одна на свете, не замечает никого.

– Мы где выходим? Знаешь станцию?

– 80-й километр.

– И только?

– Буду смотреть по столбам. Что-то нет столбов-то этих…

– Тогда считай по опорам, через каждые шестьдесят метров.

– Ладно… Ой, сбился… Да они и падают, эти опоры.

– Вот 45-й километр!

– Суки! Они экономят столбы между станциями.

– Кто сильнее, Тишки или Скобели?

– Тишки.

Бью его:

– Кто сильнее?

– Тишки.

– Я щас тя убью!

– Ну, убей, Тишки!

Заведение с претензией – право «пиво», лево «кафе»…

Уже церемонились с чашечками коричневой бурды густо крашенные девицы.

Темненькая старалась чашкой не потратить краски с губ.

Другая бессмысленно таращилась – не смазать бы ресницы…

Просили Андрея Александровича – через друзей из «Квадратуры круга» – послушать, на пробу, их дуэт. Для начала «проб» взяли ноль-семь портвейна.

Андрей шепчет: «Какую хочешь?»

Он без предрассудков, а мне…

Но агент «ноль-семь» сработал – забыты макияж, предрассудки, с другим «огнетушителем» шагаем, они неподалеку снимают.

В комнате кровать, на кухне диванчик, где мы с глазастенькой присели.

Потянулся к ее губам – рот ее широко открылся, как у голодного птенца, и целование неаппетитно провалилось в образовавшееся отверстие.

М-мдаа…

Но под тонкими пальчиками скользнул язычок брючной застежки, и они, пальчики, нырнули в кривую ухмылку раздвинутой «молнии», чтобы…

Ну, и так далее.

Лед пруда для хоккея замороженным яблоком!

Эх, яблочко, да куды ты катишьси – игроки галдят, шумят, пихают друг друга, кто нахальнее – прав!

Хозяин игры – этот фрукт притащил и матч затеял – бесцеремонно всех руками-ногами-головой, а потеха наскучила – схватил яблочко и… улетел.

Вослед обиженно что-то кричат игроки.

– Але, здорово… Почта, положите трубочку. Ну как ты, все в той же мере? Почта, положите трубочку, нечего чужие интересы подслушивать. Кого? Я интересуюсь про Голуцкого Петра спросить. Голуцкого Петра позовите к трубочке, будьте добрые… Здорово, дядя Петя, это Шура, узнал? Тут вот Пелагея, может, поговоришь с ней. Чувствуешь лучше самого себя?

Ты подумай-ка! А так вот никто и не знает? Ты подумай-ка! Тебе, может, в больницу что привезть? Это Шура говорит. Ты с Пелагеей будешь говорить? Осердился? Ты не скоро еще приедешь домой? Ты подумай-ка…