Читать книгу Уроки лишнего и нужного - Леонтий Ронин - Страница 9

– Доченька, разбей десять яиц… Кажется, в маленьком холодильнике, внизу, посмотри… Стакан сахара, два молока… Если у тети Нюры есть белое вино, возьми у нее и рюмочку влей… Папа пришел?

А печку затопили? И язык варится? Ну, все дома, и слава богу, я тоже скоро буду.

Меж сугробов стежка за огород, тянется достать магазин. Деревенская улица колдыбачит к «бетонке».

Ее всасывает главное шоссе, где неспешная поземка толкает снег, и он нехотя ползет через асфальт, словно ленивое стадо коров. Автомобили тоже еле тащатся.

Спят на ходу.

И во сне молча пытаются выдавить «пробку» где-то там, впереди.

Да и само это утро как стакан, из которого выпили молоко.

Толпа куропаток, толкаясь и мешая друг другу, мелко семенит впереди пешехода – маленькие солдатики в серых шинелях, в панике, спасаются от неприятеля…

– Говорила я ему: вступай в партию, а отец мой язык за тебя протянет. Так нет же, сами с усами. А теперь щи пустые хлебаем… А оне, хось бывшие тепереча, а жируют, как прежде…

– Простите, с вами поговорить, если можно, о Боге…

– дамы-баптистки.

– Наедине о Боге предпочитаю.

– Спасибо, что высказали свое мнение.

– Пожалуйста.

Называется поговорили…

Штормовой ветер повалил деревья, заборы, наломал веток.

А гнездо аистов на крыше водонапорной башни не смог разрушить – лишь сдвинул в неровный какой-то квадрат.

Две зари сошлись – закат и восход.

И в два ночи розовеют над головой сумерки, а большая лужа у дороги тонко блестит, как свежий лед.

– Пассажиры, знайте сами свою остановку, не надейтесь, у меня говорилка сломалась.

Снежные звезды на стеклах.

Бабочка на подоконнике холодной избы.

От тепла печи крылья вздрагивают, слабо шевелятся, как страницы под легким ветерком.

В светлом круге настольной лампы садится на рукав. На верх ручки перебралась.

И осторожно водит пером, помощница, и соавтор:

«…Страницы толстой тетради, как мои крылышки, шевелит ветер. Все спешат мимо: студент, поди, конспект потерял… А если это рукопись несчастливого мастера, думает он за окном автобуса. И успокаивает себя – рукописи не горят… Но их легко затоптать сапогами и колесами – это я уже знаю! Вообще-то он не подал руки утопающему, такое я от него однажды слышала».

– Стреляют по уткам. А мне жаль этих уток. За что губят? Есть нечего? Не война же. А они все мажут и мажут, ничего у них не получается, такие горе-стрелки. Тогда мне их жалко стало.

Белокурые девичьи локоны за креслом дамского мастера, на полу, ветерок от окна бережно шевелит.

И светло-спутанные кудри облаков в голубом небе высокий ветер едва трогает…

Берегом пруда фигура тяжело бежит.

Скорее, пожалуй, трусит.

Да нет, просто шаркает, чуть сгибая колени.

А за фигурой легкая, оказывается, женщина прячется, как тень, и сдерживает себя, и ноги ее танцуют нетерпеливо, почти на месте, в семейно-черепашьем этом «беге»…

На черно-белых клавишах ночных теней редкого забора – блюз полной луны.

Топчу ветки деревьев,

шагаю по облакам.

по чистому небу иду…

В зеркале мокрого асфальта.

Дымком в вагоне – лесной хлам жгут на обочинах.

Птичьи «ноты» голубей на контактных сетях.

Мертвые элеваторы, где были горы зерна.

Совсем, кажется, недавно…

…Колеса это говорят, говорят.

– А заводы пустые и поля пустые, забросили сады, потом фермы, вырезали скот, заросли дороги, а народ в городе колышется, – тетка у окна вагона, сама с собою…

Выше зализывают волны берег.

Громче галька, откатывается с водой.

Южные облака, а встречные, от севера, задирают друг друга…

Меж ними солнечный луч, подобен пешеходу, хочет проскочить перед летящими авто…

Блики бушующего моря – лезвия танцующих ножей.

К вечеру холодный «новороссийск» победил.

Крутые накаты пенятся пуще прежнего.

На черных клавишах волнорезов, белых клавишах пены – песня волны и моря…

Оранжевый парашют ветер чуть протянет над заснеженным прудом и теряет интерес к забаве. Лениво шевелит ткань, словно пустой полиэтиленовый пакет…

И юноша сел в снег.

Завалился на спину – а белые облака плывут так легко и просто!

Внезапный порыв вновь…

Вскочил, зачем-то подогнул колени…

А крыло не тянет груз и с поджатыми ногами.

Подпрыгивающий Икар смешон – снова на бок, ждать погоды у моря. Спасаясь от холодного «востока» под мутным целлофаном, скрюченный человеческий зародыш не шевелится – рыбак над лункой на скамеечке, тоже ждет…

Южные откосы пруда к близкой весне красят снежные седины впадин буро-зеленоватыми буграми оттаявшей земли.

Кажется, без смысла мельтешат на пруду утки и селезни – туда, сюда. Клюв-голова-шея – вместе как знак вопроса.

Ныряют, шумно вываливаются на поверхность, умея стоять на воде в рост, отряхивают перья и крылья.

Вдруг селезень присоединяется к даме, это походит на танец парного катания, синхронно повторяет ее движения под мелодию, которую слышат только они, а ее шея теперь вытянута вперед, клюв над водой скользит, как нос лодки¸ – вопроса больше нет…

«На стук вышел старик, он нес в руке свет», – как тишину; можно прикоснуться к Ницше?

«Все оболочка. Самое главное то, чего не видишь глазами», – догадался Маленький Принц – большой философ…

Весны и Лета

Птицы с Восходом,

Дождя и Листьев

Ветра с Деревом,

Реки и Волны

Весла с Озером,

Осени и Зимы

Дня с Ночью.

Когда от музыки плачем –

Бог с нами говорит…

Идет беседа

Земли и Неба.