Читать книгу Сказание об Урус-хане. Фёдор и Айтуган - Лев Исаков, Лев Алексеевич Исаков - Страница 10

Принимают в град Москов дорогой гостей с Ордынской дороги ласково – через Балчуг, замоскворецкое болото, а и далее, на виду грузно-дубового Кремля, играюще – ухмыляющегося по верху разноцветьем теремов, всё вправо – вправо по бережку до повремённого моста – и опять же не в Москву, в урочище Болваны, где сходятся две дороги: Владимирская и Ордынская – из Москвы Болванская – , добро пожаловать, гости дорогие! «Святое перепутье»… Да сколько тут иного, с подходцем – подкольцем, московского: вот втекает в Яузу…, а вы не знаете, что выходили ещё одну переправу, через Яузу, реку не широку, не глубоку, но берега топки, и ручьи-потоки…

…Ай, да куда вы, за Яузой не Москва – Подол: взбирайтесь по нему, тароватому, торговому, муравьиному через лавки, лавчонки, закоулки, избёнки – ни одной прямой дорожки… Безнадёжно гадать чужаку, куда идёшь, где выйдешь… И не капкан ли это тому, кто влетит сюда наяном – захватчиком, и вспыхнет на том общим пламенем с морем-муравейником… Ведь выставлено торжище прямо-таки намазанным калачом – даже вала нет, так, палисад от… Кого? Выходов, проходцев, дырок, ямок, лазов не меряно: хозяева знают – прочим не почто… И всё с улыбочкой, прибауточкой, по московски ласково… Вот ведь незадача – вроде бы и благостно и лепо назван стекающий в Яузу ручей Золотым Рожком в память-почтение от митрополита Алексия о цареградском Золотом Роге, но кто про то вспомянет, коли простецы зовут его Золоторожским… Рожа, она всем ведомая рожа!

Трижды поворачивал обоз, прежде чем подъехал к неприметным воротца – да тын высок – перехватившим улиту улицу в тупичок: но как в удивление развернулся за ними широк двор, ухвативший и вправо и влево по усадьбе и входивший оградой на четыре-пять других улочек-тупичков – по которым в случае можно и уйти. Со всем нужным подворьем: конюшни, сенники, дровяники, с жилыми связями, баньками, а главное с амбарцами, кладоушками – всего и не углядишь…

– Будешь тут, Гуща Иванович, или свой постой имеешь?

– Не, у меня дел по Москве много – один четверик при вас постоянно будет, не сходя с подворья., Коли нужен, днём поднимите тот ворот, и в било редко ударяйте, на сполох бейте часто – я сам или Севрюк объявимся, на сполох со всеми. Ну, распрягайтесь – Клыч, твоя стража! Жди смены утром.

На следующий день – Бабушка-Середа – обошёл места, с чем наговаривала Ханум, всё примечая, иногда поспрашивая отпетых христорадников… Присел в паре харчевен – как-то узнавая его возникали – подсаживались некие люди, без примет, служки ли, посадские – уходили незаметно… К вечеру плотно угнездился в корчме – тут подсел к нему человек, по чернильнице на поясе со связкой перьев уличный писец…

Перебрасывались словами: как там в Муроме? Будет ли лето с татарами… Что в Москов?

– На Коломне слышал: поджоги у вас?

– Говорят так – многим не люба Москва, особенно тверским… Да и владимирским…

– …и рязанским, нижегородским, Новугороду.

– И не скажи – с чего бы так?

– За удачу, знаешь ведь: не жалко, что моя корова сдохла – жалко, что у соседа жива.

И уже к делу:

– Вот у меня забота до больших дюдей – посмотри сказку, таковы ли написаны?

– Так,…Так,…Так – эти трое наибольшие гости: двое с Сарая, один из Персов. Чем заняты – не знаю: у них дела про князя.

– А с деньгами у них как?

– На наш счёт не меряно.

…нужные люди были на месте…

– А ещё у меня золотошвеи появились – завлекательно, но к рукоделию заказали неведомо что. Я в незнании, наведи, кто поможет собрать, да и куда рукоделие пустить… Образец есть: не их работа, но говорят, под такую смогут.

– Пораспрашиваю – бог даст, завтра к этой поре узнаю.

– Вот грошики. Ну, иди – я после. Плати сам – сели будто случайно.

Напоследок незадолго до перекрытия улиц зашёл в неприметный питейный дом – хозяин, не спрашивая, провёл в отдельную каморку, поставил крыницу хлебного вина, накрошенного ржаного хлеба, молодого лука, крупно посоленную рыбью полсть.

Выдержав положенный срок, в каморку вошёл рыжебородый скуластый мужик и только внимательный человек заметил бы в ленивой развалистой походкой подобранную жилистую силу в дополнение к которой намётанный глаз Гущи уловил качание кистеня под свиткой, пропущенного через карман.

– Полену здраву быть!

– Гуще по дорожке легко ходить!!

…Лишь немногие в Москве знали это его уличное рекло…

Сели, чокнулись, приняли-занюхали хлебцем, закусили рыбкой, поправили дух лучком… Одобрительно кивнули!

– Чего нудишь?

– Нужны послухи и люди – много. Быстрых и с головой.

– Первых много – вторых смотря на что…

Пуща, без имён и мест, назвал нужное…

Полено слушал, прикидывал…

– Сделаю, но деньгу имей!

– На сколь сделаешь – получишь всё.

– … И ещё будет дело постоянное: смотреть, не тревожить – меня ведомить: всё, что об Ордынской Стороне на Москву идёт…

– Э, да это же дела Теремные – за них дыба и кол!

– Ничего не делать: смотреть, слушать – только тебе передавать. Тут мальчонка, девчонка, палатная служка лучше Соловья Разбойника: тому столом услужить, тому стопочку подлить; не красть, не лезть – слушать, смотреть… Эк, улицы перекрыли!

– Я тебя нашими дорожками проведу.

– Нет уж, здесь и ночлег устрой – на дыбе легко, когда знать нечего.

– Ночлег запросто, уйдёшь утром.

И прихвастнул:

– А от меня всё равно не скроешься – и не заметишь, что пасём!

…Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке…

– Ерёма, твои штуки про мету и пёсика уже и за Муромом потерялись.

– Ты… Откуда имя знаешь?

– Я много знаю, да о стороннем, как ты, не любопытствую. Это дело такое, что я бы хотел как меньше знать: мы в нём комарики – положат на одну руку, хлопнут другой, только кровинка останется… Да и той нет! Потому тебе говорю, что нож уже к твоей шее приставлен – теперь всегда это помни!

– Я не-не, Гуща Иванович.

– А коли так – поживём, хлеб пожуём! Ну, давай ещё по одной и на сон…

– — – — —

…Ай и хороша была спаленка Поленова другана – да не столько широким топчаном, тюфяком – сенником – периной – простынёй – наволокой – меховой полстью, сколько тремя выходами: на двор, в подвал, на крышу подворья…

Ушёл – никто не видел, не слышал – , когда ночная стража сняла цепи…

– Бес он, что ли? – выдохнул хозяин хазы, зашедший вместе с Поленом разбудить гостя – Ушел, ни одна собака не взлаяла!

…Право говорят, с Тучей не шути – Гром грянет – ,перекрестился духовно Ярёма…

А быстрые ноги несли охотника по набухающей, просыпающейся Москве: заскрипевшей воротами, зализавшей колёсами, затопавшей копытами; и зашуршавшая тысячами лаптей – зевающей, охающей, плюющейся; и всё быстрее: вдавливаясь, вплетаясь, уминаясь, сливаясь – и вот он, обуровненный, слитно-нераздельный гул, несмолкающий крик, писк, плач, смех, вопль – всё в себе, всё куда-то… Несёт!

…Но только посмейте – подвернулся язык – оговориться «мАсква», как высунется из потока один-два и наставительно-внушительно поправят:

– Не «мАсквА», а мОскОв! – не греши, мил человек, у нас кАлАкАлов нет – у нас КОЛОКОЛА… Это лезет к нам дрянь всякая с полудня и с вечера: А пАчАму? А чАво? Тьфу: ухорезы да латынники!

За день Туча – так его переиначивала на свой нюх и погляд Москва – пробежал её, необъятную, если ходить как положено из улочки в улочку, всё кругами – нигде прямо: в Москве-матушке все улицы кривые, а поборы прямые; и невеличка – коли по тропочкам, проходцам, где передами – где задами…

Туча знал её как облупленную: обежал дважды – приустал на третьем: покупал, сговаривался, отдавал, принимал; где-то присаживался – где-то на ходу, с иными под улыбочку – с другими не поворотив головы… Дважды оказывался около подворья; не заходил, смотрел, нет ли условленного знака – не было…

К вечеру оказался в корчме, да не в прежней – писец появился сразу… Так же присел, с вежеством спросил, не ждёт ли мил-человек кого ещё, не нарушу ли – он бы и пересел… И так же, невзначай со стороны, заговорили. Так-сяк…

И между делом о деле…

– Про гостей: у них толмачи у двух наши, у одного свой татарин – я ему уду закинул. Но хозяина со слов беспокоить не станет – надо что-то показать, а как это…

– Можно. Передашь: есть продавец с перстнем, небывалым, непонятным – ему с рук в руки попало. Серебро чудное, крепко как сталь, а камешек чёрный, но твердущий, как адамант; и надпись на нём как на печати мухаметданова. Я её на балясине с покрасочки оттиснул – её и отдашь на показ. Вот, бери… За тобой завтра будет от меня догляд – не ретись… Коли что – заступятся. Это не княжие люди, а гостинские – можно и ослопом не до смерти… Как с золотошвеями?

– Тут что-то ладно – не ладно. Что вписано всё нашли, а как плат показал… Смотрели, цокали – сказали, под это ещё три шёлка надо прибрать: сами достанут… А потом один выпучился и другие тоже. Я то по агарянски кое-чо на слуху: всё время два имени говорили, а потом ко мне – где, да где взял… Я говорю: доносчик один приходил, его не знаю, поручение мне сделал – завтра будет… А плат силой почти взял обратно… …Гуща! Что с платом не так: они сразу камень-квасец принесли, а тот кровь показал…

– Плат не с добра: нашли у дороги подпаски – он и вправду в кровяке был. Сполоснули, застирали… А с чего они зауросились: с Оковского леса кольца едва ли не вместе с руками несут?

– А как один имя татарское шипнул, они и взвились…

– Сколько их было всего-то?

– Я к двум подошёл в Шитном ряду – они ещё одного звали. Он первый и пришипился. Да два так набежали… Да-к я с бранью плат то вернул – спасибо, ярыжки рядом сказались. Обещал завтра за шнитвом зайти ещё раз.

– Плат мне дай – скажи, продавец про кровь испугался и бросил от греха подальше в огонь. Тебе точно мои мужички с руки будут – пойдёте прямо, не таясь!

– А… Кровь?

– Им та кровь ещё страшней – не посмеют.

– Гуща, а если…

– Припасена у меня для тебя одна норка, тёплая, хлебная – пристанешь на всю жизнь!

– Ну…

– Но теперь ещё одно – надолго… Ты писарей при «путях» знать знаешь?

– Кой кто есть…

– У меня дела с Ордой приключаются – а там Три на Десять ханов, а ханят не меряно головами в свайку играют: приедешь с товаром – приплатишь головой. Вот твои бы и посматривали -послушивали вести, что там, кто главный, кто ярится, под кого ходить… Это дело серьёзное: сгоношились купцы, обиженные на сурожан, ходить на Шемахань, минуя Городец и Нижний

– Это… А ведь есть! И ордынские дела к нему ходят – но списывать ни-ни!

– Да окстись ты – мне только: Хану-Мусульману Аман, Хан-Басурман Якши и кому там подарки носить. Вот и задаток тебе и ему – а по первопутку положим и сговор.

– Так бы и ладно…

– Ты осмотрись – тут дело большое: ухватишься – само повезёт…

..В вечеру добрался до неприметного домишка – молчаливая хозяйка накрыла на стол, застелила постель. Уснул мгновенно…

– — – —

С утра опять пошла гонка: забежал к купцам – как расторговались и когда домой? – и каким путём, посуху или водой?

– …Да мы бы водой – товару ходкого навезли, цену сбили – только бери, но на гужах не вывезешь… – Да как с обозом?

– А продайте всё, а товар…

Чувствовали купцы, нечто происходит мимо них – но вроде бы к лучшему слушаться…

С Севрюком был другой разговор:

– С четверком станешь у… и нужного человека переймёшь – проводишь до… И двух приставишь для спокоя.

Потом был полдня в Зарядье: снял кладовые-скрывицы, сторговал ладью добрую, три дощаника.

К вечеру ждал на постое у караульщиков.

Севрюк с ребятами пришли запоздно, перед самым «закрывай ворота, спускай собак»,серьёзные:

– Всё по твоему, в заделке сидит – как бы и не рад…

Пошёл туда – путём особенным: в дырку, огородом, через баньку во двор… Уже на пороге Писец набросился:

– Туча, ты во что меня втравил?!

– В дело большое, наваристое – и опасное – ну, рассказывай.

– Наперво был у больших гостей, балясинку передал. Потом в ряды, а там… – Верно ты сказал: не сдобровать, коли бы не твои пугалы. Всё для шитва взял, что условились – сказал… Было их трое прежних, да ещё двое какие-то другие, набольшие – а человек пять в сторонке стояли, сущие душегубы. Но твоих увидали и только смотрели. Назад пошёл как ты сказал – а там страх, как твоя перемена вышла… Шиши со мной за ножи – а твои-то кафтанцы распахнули и кольчуги показали: даже я испугался – сейчас зарежут… Сказал, что лучше сдамся. Так и разошлись…

…О том, что за Севрюком с Писалом шёл ещё один неведомый послух, Пуща промолчал – его, как бы случайно побили пьяные нищеброды на той улице, где все своих знают – а прочие не суются. Занятная уличка, Похоронка. А почто севрюковы мужики в то пропащее место зашли, да кто местных пьянчуг хлебным вином нескудно надарил – поди знай…

– Ну, ладысь, ты винца хлебни, да и ложись – пару деньков здесь поживёшь, пока дело не засветится, а я тем временем хозяина на тебя наведу…

– — – —

С утреца, зайдя к Писцу, Гуща ещё раз участливо, и чтобы слово в слово, опросил Писца, как что было, да кто и как говорил, и каков на вид и по ухваткам – потом сказался ждать; и, обмолвившись с Севрюком, отправился по делам…

…Сначала в берлогу к Полену проплатить за дело: тот встретил хмуро, но сразу повеселел, получив к докончанию и верх :

– Не харчись, «деткам» накинь: страху на весь Подол навели – любо-дорого!

– Туча, а ты почто не сказал, что шпыня переймёшь – могло бы и…

– Твои «детки» битые-резаные, знают, когда набегать, когда убегать. Теперь говори – других подставов не ставил?

– Туча, я тоже не вчера родился: знаю, с кем можно – с кем нельзя!

– Был там ещё один ходок до моих ног – не твой значит… Пораспрашивай на Похоронке, потрудись на себя: не сталось ли в твоей избёнке сверчка – коли что про меня, сам решай: сказать или нет… Не обижу.

Бывый тать усмехнулся:

– Туча, я уже загодя решил: всё передам.

– Ну, добро.

…Дальше суматоха: лавки, кормщики, сговоры, распродажи, тому сказать – этого подтолкнуть…

…Но главное висело…

Писец каждый день появлялся на рынке на своём месте в харчевне, где принимал, писал, советовал, собирал мзду – крохи от того. что получал от Тучи и к чему привыкал. Двое ребят Тучи издали, двое от Полена впритык стерегли – высматривали, кое-что примечали…

…По четвёртому дню подошёл к стольцу опрятный подьячий, присел без спросу; и без околичностей:

– Ты ведь наводчик на красный товар: бусы, серёжки, п_е_р_с_т_е_н_ь_к_и?

– А ты кто – я тебя не знаю?!

– Ты к Хамиду торкнулся, а он в камушках ни-ни, его дело шелка, лён – он к моему Махмутке, помоги – погляди, и дощьку некую показал… Пустяковина, но…

– Брось! Коли пустяк, гость харалужный и бровью не поведёт. Говори поскорей – нам обоим станется.

– Ну тогда… Как бы вживе подержать?

– Вот что, завтра о полдень зайдёшь сюда – я узнаю, где продавец будет столоваться, туда и сходим. Но без лишнего народа, а то не пойдём – он такой,: из угла выходит – в голбец уходит.

– Что? Чтобы Гости Харалужские Одни?!

– Да ты что, три-четыре пусть в сторонке сидят, от дурна стерегут.

– Ладно, коли будут согласные – придут.

…Клюнуло…