Читать книгу Иметь и не потерять - Лев Трутнев - Страница 4

1

Крепкий дух шел от подсыхающей земли и навоза, от прогретых кустов смородины в палисаднике и сосновых досок ворот. Дарья с радостью вдыхала этот парной воздух, щурилась, пытаясь разглядеть что-то там, за околицей, в дрожащем мареве.

Корова потянулась к ней, лизнула руку шершавым языком, и Дарья сбросила железное кольцо со стояка ворот, распахнув их.

– Хватит баловать-то, давай в стадо, – с лаской оглядывала она корову, похлопывая по холке. – Давай, давай, милая.

Покачиваясь и шумно отдуваясь, корова вышла за ограду, заметив редкое стадо, протяжно замычала.

– Иди, иди, застоялась за зиму. – Дарья увидела у соседних ворот Аксинью и пошла к ней.

– Проводила свою? – спросила она подружку.

– Проводила, как дочку родную.

Они глядели вслед уходящему стаду.

– Совсем мало коров осталось.

– Мало, – согласилась Аксинья. – Держать теперь трудно – с кормами одна погибель. Попробуй пособирай травушку на клочках.

– Да, заворачивают с покосами так, что скоро последнюю скотину сбывать придется. А мыслимое ли дело – жить в деревне и молоко в магазине покупать?!

– Слушай! – Аксинья вдруг оживилась. В глазах у нее блеснули искорки любопытства. – Правда или болтают, что Лиза Демина детей не хочет? Пашка будто бы желает, а она нет.

– Может, и правда, а может, и болтают, – не определилась с ответом Дарья. – Только не верится мне, чтобы баба детей не хотела. Ей это от природы, от самого Господа, дано. Скорее, не может рожать – вот и фордыбачит. Она же, сказывают, года три в городе жила, а потом вернулась в свою Еремеевку. Чем она занималась в городе – неизвестно. У меня вон свой такой же: махнул в город, нашел кралю и захомутался – жену с малым детем бросил. Я, как увидела ее в первый раз, сразу подумала, что быть бычку на веревочке. То ей не надо, другое не хочу – вся из себя. Выбрала я момент, когда Галька вышла из избы, и Мите прямо в глаза: променял, мол, кукушку на ястреба, ребенка своего бросил. Он отвернулся и пошел в горницу, ничего не сказав.

– Ну, Митя-то живет! Легковушка своя, квартира. – Аксинья заправила волосы под платок быстрым движением руки.

– В легковушке, что ли, счастье? – Дарья отмахнулась. – Я-то вижу, как она его обихаживает, лиса – лисой. Митя и тает, как масло на сковородке.

– Не любишь ты ее просто, вот и все.

– А за что ее любить? Разве хороший человек разобьет семью?

Аксинья шумно вздохнула.

– Дети есть дети. Пусть лучше такие, чем никаких.

Дарья, ничего не ответив на это утверждение, заторопилась:.

– Ой! Чего это я лясы точу – теленок еще не напоен, изревелся теперь.

И, махнув друг другу руками, они разошлись в таких же обоюдных симпатиях, как и встретились.

* * *

Напоив бычка, Дарья выгнала его на лужайку, а сама присела в тень огородного плетня, постелив на низкую еще траву поношенный Митин плащ.

Прогретая земля источала тепло и запах прели в накладку на тонкий аромат цветущих ивняков у недалекого леса.

«Подходит земля, подходит, – по-крестьянски расценила Дарья и тепло чернозема, и весенние запахи, – семян ждет, а пересохнет, не то будет… – Она как бы прислушивалась к нудной боли в затылке и покачивала головой. – Это я вчера перетрудилась в подполе, когда картошку перебирала, надо бы Володю подождать, написал ведь, что приедет помочь с посадкой. Да разве усидишь, когда такая благодать. – Дарья поглядела, как бычок взбрыкивает, натягивая привязь, и почему-то сравнила его с младшим сыном. – Доверчивый он, тяжело ему будет в городе. Народ там всякий. Будет мыкаться, как этот телок, в разные стороны и без нужного догляда. В деревне-то всегда известно, кто на что горазд, поостеречься можно, а там с лету не больно разберешься…» Дарье показалось, что у дома прогудела машина. Она поднялась, превозмогая боль в пояснице, взглянула поверх плетня и увидела Володьку, идущего к крыльцу.

– Сынок, – слабым голосом позвала Дарья, и Володька увидел мать, заторопился к огороду, придерживая объемистую сумку на ремне. – Приехал, – обнимая сына, радовалась она. – Не обманул. А я только сейчас про тебя думала. Письмо-то получила еще на прошлой неделе и с тех пор все в окно поглядываю. А вчера не выдержала, выбрала семенную картошку.

Володька поцеловал мать в щеку и выпрямился.

– Что, кроме тебя, некому перебрать? Нюра могла бы помочь.

– У нее, сынок, своя забота: с хозяйством и ребятишками замоталась, не до помощи. – Дарья подняла с земли плащ, оглянулась на теленка. – Загнать, что ли?

– Пусь ходит, ничего с ним не случится.

– Как ты там, сынок? – не удержалась от тревожного вопроса Дарья.

– Да нормально, – понял озабоченность матери Володька, – работа нетяжелая и непыльная, только вставать рано приходится и поздно ложиться.

Они поднялись на крыльцо, прошли в избу.

– Опять пешком от района? – не то с укором, не то с легкой тревогой спросила Дарья.

– На попутке. Начальник пока машину не дает. – Володька поставил сумку на скамью, у стола, как-то торопясь, достал из нее большой апельсин – Лена его угостила, и протянул матери: – На вот тебе, мам, гостинец.

У Дарьи дрогнула душа в отраде.

– Спасибо, сынок. – Она отвернулась, чтобы не выдать повлажневших глаз. – Сам бы и съел, чего уж вести такую редкость в деревню.

– Чтобы я ел гостинец. – Володька все же уловил волнение в голосе матери и добавил: – Тут вот в сумке еще продукты разные: колбаса, огурцы свежие, сыр…

– Откуда такая роскошь в столь голодное время? – Дарья заторопилась к посудному шкафу. – В городе, говорят, шаром покати в магазинах.

– А я не в магазинах, а на складе для начальства брал вместе с шефом.

– По-блату, значит, – с неодобрением в голосе произнесла Дарья.

Володька знал ее негативный настрой на такой расклад и постарался перевести разговор в иное русло:

– Огород, я видел, просох, – схитрил он. – Пора и картошку сажать…

Дарья поняла его и больше не стала говорить о городе.

– Тебя ждем. Я уже и с Иваном договорилась – плуг обещал и лошадь. Митя-то не приедет? Я его что-то во сне плохо видела.

Володька заколебался, раздумывая: сказать или нет про братову беду, – и решил, что от матери не стоит умалчивать такое, и тихо произнес:

– Митя, мам, в больнице. С воспалением легких лежит. Больше недели уже.

Дарья замерла у шкафа, руки у нее медленно опустились.

– Чего это он заболел и когда?

– На рыбалку ездил в конце месяца и попал в снегопад и холод, а тут рыбнадзор – пришлось прятаться. Вот и вымок весь.

– Ах ты, паразит такой! – Дарья присела на лавку. – Далась ему эта рыбалка! Себя не жалеет, так хоть бы мать пожалел. – Она высморкалась в фартук. – И когда только за ум возьмется, не парнишка уже! Загубит здоровье, что тогда?

– Да ты, мам, не расстраивайся. Он уже поправляется, ходит, еще дней десять побудет – и выпишут.

– И не сообщат ничего.

– Так вначале думали – обычная простуда, – схитрил Володька.

– А ты когда у него был? – Дарья успокоилась, поднялась с лавки.

– Позавчера.

– Галина хоть передачи носит?

– Носит. – Володька нахмурился. – Но он не принимает – поскандалили они что-то сильно.

– Им тешиться да скандалить, а мне все горечь на сердце. Не корова бы с теленком съездила бы в город, помирила их палкой.

– Сами помирятся. – Володька снял рубаху и прошел к умывальнику. – Я Мите возил кое-что. Он запрещает, говорит, что хватает и того, чем кормят.

– А у тебя-то как на работе? – помолчав, снова спросила Дарья, чтобы окончательно потушить постоянное беспокойство о младшем сыне.

– Все так, как писал, только начальник с куражом – любит, чтобы лишний раз ему услужили.

– А ты, сынок, чего хотел? – поняла его Дарья. – Наш вон Дровенюк велика ли шишка, а тоже иной раз на козе не подъедешь.

– Я так не могу. Разве нельзя просто работать?

– Э, сынок, ласковый теленок две титьки сосет. Ты свое дело делай, а на дыбы не становись, уступи где можно. Ты молодой.

– У нас же, мам, в крови этого угодничества нет. Наоборот, всегда друг к другу с подковырками и смешком относились.

– Так то мы, а то они – большая разница.

Дарья, вынув тарелки из шкафа, примолкла, решив больше не перечить сыну.

2

Степашка заметил его издали и побежал навстречу. За то короткое время, пока Володька отдыхал после армии, племяши привязались к нему.

– Дядя Володя приехал, дядя Володя! – Он повис на Володьке, ухватившись за одежду.

Пятилетний Ванятка отстал. Торопился, переваливаясь, как гусь, пыхтел.

Володька открыл сумку с гостинцами, и ребятишки оба ухватили по тепличному огурцу.

– Они хоть мытые? – на высоком крыльце появилась Нюра.

– Конечно, баба вымыла.

Из-под навеса вышел Иван, заулыбался.

– А, городской пожаловал! – Он крепко стиснул Володьке руку. – Ну, проходи в дом, рассказывай, как там устроился, где живешь.

– Шибко-то чего рассказывать? Без года неделя прошла… – Володька тоже улыбался. Ивана он сердечно уважал. Старший брат заменил ему в детстве отца.

– Неделя не неделя… – Иван потянул его в дом. – А за месяц перевалило, есть о чем с братом поделиться…

* * *

За столом они обсудили городские новости. Случай с Митей вроде обрадовал Ивана.

– Может, на этот раз образумится, бросит сомнительные дела. Чую, что какой-то там кооператив до добра не доведет: раз создан не по надобности, а по стремлению к деньгам, то рано или поздно такой оборот вылезет гнилью по жизни, как шило из мешка. – Он помедлил немного, поглядывая на молчавшего Володьку. – Да и не в наш родовой корень такие дела…

– Завел ты, Ваня, какой-то ненужный разговор, – с явным недовольством перебила его Нюра. – Живет Митя не хуже нас, трудится честно, пить-есть ни у кого не просит, чего еще надо?

– А я сомневаюсь насчет честности. – Иван нахмурился, и Володька, видя, что назревает ненужная перепалка, вклинился со своим вопросом:

– Завтра намечаем картошку сажать, – начал он, – а все ли готово?

В глазах Ивана мелькнули искорки – он понял брата и положил ему на плечо тяжелую руку.

– С этим будь спок – все продумано и проверено. Соберем компанию помогальщиков и посадим картошку сразу в трех огородах: у матери, у нас и у тетки Аксиньи. Нюра позвала в помощь Тасю Кузину с дочерью Надей – картошку кидать в борозду, а я уговорил Пашу Демина набирать мешки в подполе и подносить сажальщикам, так что спи спокойно, – пошутил он.

* * *

Утро было тихим и ясным. Пахать начали рано, по холодку, чтобы жаркое солнце не так сильно высушило землю.

Иван проложил несколько первых борозд начиная от центра огорода и передал ручки плуга Володьке, шагавшему рядом в азартном нетерпении – в нем забродила крестьянская закваска. Но пахать – не баранку крутить, сноровка нужна особая, внутреннее чутье. Не все гладко получалось у Володьки на первой поре: то плуг уходил глубоко, и лошадь едва его вытягивала, то борозда сваливалась в бок.

Иван одной рукой помогал брату, выравнивая плуг.

– Спокойнее, спокойнее, – подбадривал он Володьку. – Старайся чувствовать ручки лемеха, как баранку, ты же шофер, держи плуг ровно и по высоте, и по ширине, не заваливай его набок…

На втором круге Володька стал улавливать игру плуга – и дело пошло.

– Вот так, так, – хвалил брата Иван, но не отходил от него, понимая и Володькин настрой, и его неуклюжесть: он-то знал, что научиться пахать по-доброму можно лишь со временем, прощупав плугом не один огород.

А Володька млел от удовольствия. Влажная земля приятно холодила босые ноги, и он шел по борозде короткими шажками, спокойно и весело. Так, наверно, ходили за плугом его предки, и, может быть, от них в тайниках Володькиной души таились горячие искорки сыновней любви к земле…

Женщины споро бросали картофелины в борозду, и Володька нет-нет да и поглядывал на тонкую и стройную Надю Кузину, большеглазую и остроносую.

Иван, заметив его быстрые взгляды, с теплинкой в голосе пожурил:

– Ты не отвлекайся, не криви плугом, а то борозда, как пьяная дорожка.

«Вот хитер, но и хитер, братец! Все заметит. – Володьке нравилась эта добрая черта брата – не рубить с плеча, а подойти к любому вопросу тонко, с веселой сердечностью. – Конечно, девчонка что надо, но еще не доросла до ухажерства – только школу оканчивать будет». – Ему вспомнилась Лена. Ее броская красота сразу же затмила образ этой простой девчонки, и Володька остановился:

– Дальше давай ты двигай, – кивнул он Ивану, – а я картошки поднесу сажальщикам, мешки у них, видишь, похудели – полупустые. Паше надо помочь, и квасу охота.

– Ну, давай, давай…

– Становитая девчонка и красавица, – подавая Володьке ковшик с квасом, высказалась Нюра ни с того ни с сего.

«И эта заметила, – с удовольствием глотая терпкий квас, подумал он в душевной веселости. – Глаза, что ли, у них, как у сычей: и спереди, и сзади видят». – И опять Лена потянула Володькины мысли в свою сторону.

* * *

Вечером, отмякнув от усталости, уселись всей компанией за стол, установленный мужиками под раскидистым кленом. Дарья и Аксинья суетились с угощениями, раскладывая по чашкам и тарелкам еду, а Иван разливал спиртное.

С веселостью в глазах, удовлетворением за сделанную работу, поглядывали друг на друга «компаньоны», ожидая команды и заглавного тоста. Его говорил Иван на правах старшего. Он отметил общее старание в работе, душевность, взаимовыручку.

– …С испокон веку, – сказал он, заканчивая, – в крестьянстве добровольно помогали друг другу в большой работе: избу поднимать, ограды ставить, сено вершить и многое другое, и мы не отступаем от этих традиций, и дай нам бог не забывать их – во все времена и всегда держать друг друга в сердечной упряжке. Ну а теперь вздрогнем. – И он выпил рюмку водки.

Похлопали, поддержали…

С полчаса слышался только стук ложек о тарелки да редкие шутки по отношению друг к другу, а потом застолье зашумело разговорами. И кто во что горазд – с перебиванием друг друга, с веселой горячностью, смехом, и все о жизненных интересах, вечных крестьянских заботах.

Первой потянуло к песне Тасю Кузину, высоким голосом она притушила живой разговор, запев:

И подхватилась песня, и полетела на деревенскую улицу, в поля, ближний лес…

Еще две или три песни сладили общими усилиями, и не выдержил Иван, взялся за гармошку.

Володька, в отрадной веселости, пригласил на танец Надю, а слегка захмелевший Паша ухватил Тасю, и закружились две пары на мягкой, недавно взошедшей траве.

Чувствуя, как Надя выгибается, стараясь к нему не прикасаться, Володька не проявлял силу, не притягивал ее к себе крепкой ладонью, а лишь поглядывал в широко распахнутые глаза девушки, излучавшие мягкую синиву. Сердце его выстукивало сладкий трепет – не хотелось ни говорить, ни останавливаться. В отраженной поволоке этой синевы угадывались и легкая робость, и ласковое любопытство, и немой вопрос, и время как бы прервалось для Володьки, потонуло в атмосфере его душевного охвата.

Иван свел меха, а молодежь все топталась в перегляде.

Тоненьким голоском запричитала вдруг Аксинья, и застолье примолкло, а она, подперев щеку рукой, продолжила:

И то ли звуки напевного голоса тронули слух птахи, то ли само по себе сталось, но где-то в палисаднике, возле кустов смородины, вдруг завела свои трели веселая варакушка. Да так заливисто, что все прислушались, а Паша хихикнул:

– Ну ты даешь, теть Аксинья! Даже огордница подпевать тебе начала…

А дед Кузьма, приставив большой палец правой руки под нижнюю губу, замахал кистью и, манипулируя языком, загудел свое, коронное, знакомое всем: быр, быр, быр, да бур, бур, бур и другие непередаваемые звуки. Залихватски, с покачиванием головы, с притопом и подскоком в приседе на скамейке…

И вновь Тася не выдержала, крикнула Ивану:

– А ну, Ваня, давай цыганочку! – И пошла, дробно ударяя сапогами по траве, поигрывая гибким телом, с поворотами, плавными взмахами красивых рук, белозубой улыбкой. Сорвался за ней и Паша, да с частушками, вприсядку, рьяно…

Мычащее стадо возвращающихся с пастбища коров прервало азартное веселье. Все засуетились, засобирались в свои подворья.

А Володька вспомнил вечер на охотничьей базе, похожую песню такой же пичуги, Лену и как-то подвял, легкая грусть тронула его сердце. Но свое душевное благо, веселые искорки в глазах деревенской девушки, ее милое лицо вспоминались ему не только на следующий день, но и по дороге в город, в тряском автобусе, да и в городе.