Читать книгу Рождённый в чужой стране. Время перемен - Лев Воронцов - Страница 6

В конце предыдущей недели я получил направление в психиатрическую клинику, а уже восемнадцатого числа, в понедельник, с полным набором необходимых документов явился в приёмное отделение. Но оформиться в этот день так и не удалось – не было свободных мест. Пообещали принять в среду.

И вот я снова припёрся.

В этот раз откладывать обследование не стали.

На заполнение бумаг ушло примерно полчаса. Затем я спустился в полуподвальное помещение и сдал на хранение верхнюю одежду и уличную обувь. Поинтересовался у женщины, забравшей мои вещи, что делать дальше. Она сказала, чтобы я топал туда, откуда пришёл, и выяснял это именно там.

Квест, значит, квест…

Врач выдала следующее указание: сесть на скамейку у кабинета и ждать санитара. Минут через десять в помещение, где я находился, зашёл сухощавый дедок. Глянул на меня, усмехнулся и сказал:

– Ну что, спортсмен, шагай за мной!

Выглядел я, наверное, и правда странно: на мне были спортивные трусы, футболка, носки и кеды. В руке – пакет с туалетными принадлежностями. Но, по-моему, санитар тоже смотрелся нелепо: спортивные штаны и тельняшка никак не сочетались с чёрными туфлями и белым халатом нараспашку. Этакий медбрат, гопник и десантник в одном лице…

– Куда? – осведомился я.

– В пятое. Пойдём по улице. Тут, конечно, недалеко, но… не замёрзнешь в трусах-то?

– Не замёрзну.

Мы покинули корпус, где размещался приёмный покой, и направились в пятое отделение. Оно занимало большой деревянный дом на склоне холма. Получалось, что с западной стороны строение было одноэтажным, а с восточной – двухэтажным. Мы вошли через центральный вход, располагавшийся с торца. Санитар провёл меня на второй этаж, открыл ключом две двери – обтянутую железной сеткой раму с врезным замком и типичную для больниц деревянную, покрашенную белой краской.

– Витя, в карантинной места есть? – крикнул мой провожатый с порога.

Витя – ещё один санитар. Он года на три старше меня. Одет по-щёгольски. Не будь на нём белого халата, я бы и не догадался, что передо мной медицинский работник. Про себя окрестил его Пижоном.

– Есть, но там сейчас полы моют, – высокомерно растягивая слова, ответил Витя.

Пожилой санитар махнул рукой в сторону обшарпанного кресла и объявил (квест же!) мне очередное задание:

– Посиди пока. Успеешь ещё належаться…

– И где эта карантинная? – спросил я, опускаясь в кресло.

Он ткнул пальцем в сторону деревянной двери метрах в десяти от нас:

– Видишь в конце коридора сортир? Слева от него – железная решётка. Это твоя палата.

Столь близкое расположение туалета могло радовать только тех, у кого диарея.

Людей в коридоре было не слишком много. Трое играли в карты – в тысячу. Двое – в шахматы. Ещё двое смотрели телевизор.

Неуютно… Впрочем, чего ещё ожидать от психбольницы?!

Я перевёл взгляд на чёрно-белый экран старого «Рубина». Беззубый Шура́[14] картаво пел про холодную луну. Я брезгливо поморщился: количество заднепрохо́дных фриков, прорвавшихся на ТВ, от года к году неуклонно росло.

Через несколько минут Шурý сменила Таня Буланова[15] – взрослая тётя, желающая сойти то ли за плаксивую девочку, то ли за дурочку. Тоскливо, однако…

– Эй, граждане психи, одевайтесь на прогулку! – глянув на часы, возвестил Витя-Пижон.

Коридор мгновенно наполнился суетливыми людьми, к которым присоединились телезрители и шахматисты.

– В пятую палату не заходите! – крикнула дебелая, лет пятидесяти, техничка в роговых очках с толстыми линзами.

Невысокий мужчина с огромным носом подбежал к ней, обнял и прижался щекой к большой груди. Он неразборчиво бубнил что-то, а она гладила его по голове. Со стороны сцена выглядела очень трогательно – как в мелодраме.

Седой пузатый старик интеллигентного вида просительно вытянул руку и прогундел:

– Мне бы ложечку, туфель надеть…

За что мгновенно получил от Вити кулаком по темечку.

– Чего тебе надо?! – с вызовом поинтересовался Пижон.

– Ложечку, туфель надеть, – продолжал канючить дед.

Последовал ещё один удар, и всё тем же хамским тоном молодой человек повторил свой вопрос:

– Чего тебе надо?!

– Ложечку – туфель…

Кулак в очередной раз обрушился на черепушку больного.

– Чего тебе надо?!

Старик отрицательно покачал головой.

Произошедшее возмущало, но я предпочёл промолчать, поскольку местных правил, писаных и неписаных, пока не знал. Понимая, что смалодушничал, успокаивающе забормотал себе под нос:

– В чужой монастырь со своим уставом не ходят…

Сборы закончились, и пациенты под присмотром санитаров гуськом спустились по лестнице, что напротив пятой палаты – той самой, куда меня определили. Однако гулять ушли не все: картёжники невозмутимо продолжали игру.

Через пару минут на этаж по той же лестнице поднялась медсестра в белом халате и медицинской шапочке. Ей было лет тридцать – тридцать пять. Личико миловидное. И фигура хорошая. Пожалуй, она единственная, кто здесь и сейчас вызывал у меня симпатию.

– Карантинные, почему до сих пор на воле?! – вопросила эта фемина. – А ну живо к себе!

– Там ещё пол не высох, – не оборачиваясь, возразил один из игроков. – И не проветрилось толком. А нам весь день сидеть в этом клоповнике.

– Чуток свободы вам, конечно, не повредит… Даю пятнадцать минут! Успеете доиграть – молодцы! Не успеете – всё равно топаете в палату. Ясно?

– Ясно! – дружно согласились картёжники.

Повернувшись ко мне, она поинтересовалась:

– А ты новенький, надо полагать?

– Точно так, – подтвердил я.

– Тогда у тебя тоже пятнадцать минут. Затем выключай телевизор и присоединяйся к ним.

– В карты играть?

– Ну, это если они захотят тебя принять в свой клуб любителей азартных игр. – Она чуть заметно вздёрнула уголки губ и добавила: – Но вообще-то я другое имела в виду.

– Я понятливый парень. Ладно.

Медсестра, пройдя мимо меня, двинулась по коридору. Остановилась напротив процедурной, открыла ключом дверь и вошла внутрь.

Без контроля дисциплины не бывает. Появилась она ровно через четверть часа и провозгласила:

– Карантинные, свобода закончилась! Шагом марш в свою палату!

Спорить с ней мне не хотелось, и я направился к месту моего будущего заключения. Здесь вместо двери была решётка с прутьями в палец толщиной и железной задвижкой. Окна в палате тоже оказались зарешечены. Десять коек – по пять справа и слева от входа.

– Всем день добрый, – поприветствовал я местных обитателей. – Если он, конечно, добрый. Какая свободна?

– Ты про шконки? – с усмешкой уточнил один из постояльцев. – Вон те две. Выбирай на вкус!

Судя по внешнему виду, ответивший мне помнил из поэмы «Кем быть?» только три последних слова. Я чуть больше – шесть. И ещё знал, кто автор стихов. Правда, гордиться этим хоть здесь, хоть в любом другом месте не стоило.

Я выбрал койку с менее растянутой сеткой. Сунул туалетные принадлежности под подушку. Лёг и принялся впитывать информацию о сопалатниках.

Народ в палате подобрался разношёрстный: наркоманы на лечении и наркоманы, желающие пойти в армию (а лучше всего в Чечню – какие нахрен Хасавюртовские соглашения?![16]), военкоматчики (те, кто в армию, наоборот, идти не хотел), алкоголики, симулянты. Психически больных не было, но, как оказалось, это ненадолго. Примерно через полчаса, словно заводя на посадку подбитый самолёт, санитары внесли измождённого человечка. Волосы на голове несчастного слиплись в подобие панковского гребня. Доходягу тащили лицом вниз и в таком же положении опустили на постель.

– Вы зачем его сюда кладёте?! Это моё место! – возмутился долговязый парнишка.

– Было твоё… – не оборачиваясь, ответил пожилой санитар.

– Можешь перенести его на другую кроватку, – ухмыльнувшись, предложил Витя-Пижон. – Сам! На какую пожелаешь!

Хлопец скуксился. Поняв, что спорить бесполезно, он перебрался на свободную койку у окна – ту, которую я занять не решился.

– Это кто такой и что с ним? – поинтересовался Виталий Шестаков по прозвищу Шест. Личность в некотором смысле легендарная. Два года назад, когда ему было шестнадцать, родители отдали его на лечение. Абстинентный синдром сдержанности не способствовал, и он, выпрашивая реланиум, несколько раз ударил ногой по закрытой двери – в то время ещё деревянной. Несмотря на хлипкое телосложение бузотёра, дверь слетела с петель. Шесту поставили диагноз «психопатия», а на входе в палату установили уже знакомую мне решётку.

Сейчас Шесту светил срок за ограбление, и он горел желанием снять с себя «психическую статью» и укрыться от возмездия в рядах российских воинов.

– Это Вася, – проинформировал нас медбрат-десантник. – У него ступор. Он так может и двое, и трое суток валяться. Пущай отходит…

Санитары, сорванные с выгула других пациентов для «транспортировки» больного, ушли.

Через полчаса, надышавшись свежим воздухом, в пятое отделение вернулись его обитатели. Они галдели, словно школьники, выходящие из кинотеатра. Медперсонал не сразу смог развести их по палатам. Воспользовавшись занятостью санитаров, к нам забежал Серёга Евсеев – Евсей, один из «коренных» наркоманов.

– Новенький? На системе? Передачи будут? – затараторил он, обращаясь ко мне.

– Евсей, он военкоматчик, – видя мою растерянность, пояснил Татарин.

Вообще-то он был Ринатом, но по имени к нему обращались редко. Если прозвища Шестакова и Евсеева были производными от фамилий, то у Рината оно родилось от национальности. Я уже знал, что Татарин и Шест живут в одном квартале и угодили сюда «по общей теме».

– А больше новеньких не было? – спросил Евсей, не скрывая своего разочарования.

Я стал ему неинтересен, но меня это ничуть не огорчало.

Татарин мотнул головой в сторону Васи и сообщил:

– Психа вот ещё принесли. На него хоть мочись – лежит бревном.

Евсеев обвёл всех взглядом и с надеждой в голосе протянул:

– Хоть бы Юлька сегодня пришла…

Его кумарило. Видно это было и по телу, и по походке, и по воспалённым мутным глазам.

Евсей ушёл. А через пару минут я услышал, как он, уже из своей палаты, горланит под гитару «Дыхание» Бутусова[17].

Я попытался оценить расстановку сил.

Справа от меня лежит наркоман, которого родители сдали на лечение. Сейчас он под реланиумом и потому спит. Значит, до момента, когда препарат перестанет действовать, страждущим наркоманам (Евсей уже наверняка интересовался им) мой сосед бесполезен, а для меня безопасен.

Измождённый Вася тем более безопасен.

Симулянт – мужик из деревни (брат подруги заведующей отделением), человек спокойный. Его цель – получить подтверждение инвалидности, а с ним и пенсию – пусть и небольшой, но источник дохода. Трогать его никто не станет, а нарываться сам он не будет.

Военкоматчик, перебравшийся к окну, – тихий сопляк. Будет избегать конфликта до последнего.

Алкоголики… Двое спокойные, а вот третий, похоже, с гонором. Доведись мне с ним встретиться за стенами больницы, я бы натолкнулся на непонимание и запах чеснока.

И, наконец, Татарин с Шестом – ребята молодые, но распальцованные. Этих следует всегда держать в поле зрения. Против меня они, правда, ничего пока не имеют. Но именно пока.

Выходит, потенциально опасны последние трое.

За прошедший год у меня накопился значительный недосып, и я не преминул вздремнуть. Разбудили меня перед обедом. Оглядевшись, я обнаружил, что в палате появились ещё двое, оба по направлению от военкомата. Коек для них никто освобождать не собирался.

Пациенты клиники ели в две смены. Столовая (она же помещение для встреч с посетителями) находилась на первом этаже. Когда пришёл наш черёд обедать, мы спустились вниз по лестнице и расселись за длинными деревянными столами.

Еда была так себе. Без передач тут и впрямь будет плохо.

После двух часов дня военкоматчиков по очереди стали вызывать к заведующей. Чувство неприязни к месту, где я находился, обострилось почти до невыносимости. Войдя в кабинет, я выбрал кресло, стоявшее подальше от стола врача, и вдавился в него. Паук в углу.

Вопросы поначалу шли невинные – анкетные. Затем женщина взяла со стола лист бумаги. Я без труда узнал в нём характеристику с работы – самолично, кстати, написанную. Но врачу об этом знать необязательно, тем более что предоставленная информация, как ни странно, была вполне объективной. То ли дело школьная малява: «… В политинформациях не участвует, но политику партии понимает правильно»! Впрочем, чего ещё ждать от педагогов «совкового разлива»…

– «Не всегда адекватно реагирует на замечания руководителя», – зачитала врач. – Поясните, как это понимать?

– Всякое бывает… – пробормотал я, поморщившись.

– Если взрослая женщина на критику начальника начинает лить слёзы – это, я считаю, неадекватная реакция. Вы тоже плачете?

Издевается? Возможно… Я вспомнил высказывание, услышанное от своего друга и тёзки Сальникова, и процитировал:

– Нервный человек не тот, кто орёт на подчинённого, – это хам. Нервный человек – тот, кто орёт на своего начальника.

– Даже так? Сколько вам полных лет?

– Не помню… Двадцать четыре… кажется.

– А отчего же не помните? С памятью плохо?

– Вы чего ко мне пристали?! Я свой возраст помнить не обязан!

Не врал я ей. В самом деле частенько забывал, сколько мне. За ненадобностью.

– А ну прекратите! Нечего мне тут психа изображать!

Я смутился: и впрямь реагирую излишне агрессивно. Дёрнул плечом и пробурчал:

– Не изображаю я психа… – Помолчал и добавил: – Обстановка у вас тут дюже «приятная», вот и завёлся…

– Я много пациентов за время своей работы здесь повидала. Но почему вы так себя ведёте, мне не совсем понятно… Судя по наличию высшего образования, интеллектом вы не обижены. Можете быть свободны!

Я встал и покинул кабинет. Санитар, карауливший у двери, впустил меня в отделение и сказал:

– Медсестре передай, чтобы вела следующего!

Я кивнул.

– Вот и поговорили… – пробурчал я, шагая по коридору.

И впрямь можно подумать, что на публику работаю. Оправдываться теперь тоже глупо…

Озвучив на посту просьбу санитара, я вошёл в палату. Здесь ничего кардинально не поменялось – двое новеньких по-прежнему жались по чужим койкам. На моей, в частности, сидел высокий худощавый парень – с виду типичный студент. При моём появлении он вскочил. Я бухнулся на постель, а этот стеснительный мальчонка так и остался стоять.

Чуть погодя я предложил ему:

– Присаживайся. До ночи ещё далеко.

– Спасибо, – поблагодарил он и снова опустился на край кровати.

– Как тебя звать-то?

– Дима.

– Лев, – представился я и обратился уже ко второму: – А тебя как величать?

– Алексей.

– На чём спать будете, узнавали? Или вы, как бобики, на полу собираетесь обосноваться?

– А… у кого? – беспомощным голосом спросил Алексей.

– У медперсонала отделения…

Я повернулся на бок и закрыл глаза. Спать не хотелось, но и смотреть на всё это тоже. Так и лежал бы, не вмешиваясь ни в чужие дела, ни в чужие разговоры. В друзья никому навязываться я не собирался. Впрочем, и врагов наживать не стремился. Только вот получится ли? Не верю… Прощаясь утром с Полиной, я сказал, что не вижу смысла в её визите в первый же день, но сейчас жалел о своих словах.

– А ведь военкоматчиков больше всех, – многозначительно произнёс алкоголик с гонором. – Надо бы с новеньких денежку собрать. На вливание в коллектив.

Сказанное относилось и ко мне.

Я открыл глаза, повернулся на спину, сел, а затем, глядя в ухмыляющуюся рожу этого «общественного активиста», сказал:

– Ага! От мёртвого осла уши. Получишь у Пушкина[18]!

Почти все находившиеся в палате дружно загоготали, и стало понятно, что вопрос по «вливанию» снят с повестки дня. Из бодрствующих не смеялись только я да мой новоиспечённый враг. Чувствовалось: этот не забудет, как его обломали. Жаль, нет под рукой ничего похожего на отвертку – выкрутить бы болты, крепящие дужку кровати. Так, на всякий случай… Но я понимал: в клинике побывала не одна сотня дерзких и буйных. У здешних медиков имеется многолетний опыт работы с подобными пациентами, так что ничего подходящего на роль отвертки я не найду.

Вторую смену наконец-то позвали ужинать, и мы, вскочив с коек, бросились обуваться. Когда я, сидя на корточках, завязывал шнурки на кедах, гонористый алкоголик, проходя мимо, попытался ударить меня коленом в плечо. Видимо, собирался «отсушить» мне руку. Но то ли он не рассчитал, то ли я рефлекторно среагировал на движение, и нога прошла вскользь.

Что это было: провокация или начало открытого конфликта?

Всё произошло достаточно быстро, и окружающие могли ничего не заметить.

А недруг мой уже мчался вниз по лестнице.

Закончив возиться с обувью, я спустился в столовую. Там, оглядевшись, пришёл к выводу, что устраивать разборку в присутствии санитаров и ещё двух пациентов, выполнявших функции надзирателей (местные за глаза называли их вертухаями[19]), будет чревато проблемами. Ясно одно: если этот литрболец и впрямь нацелен помериться достоинствами, то сегодня вечером дело дойдёт до рукопашной.

Но судьба и медперсонал всё решили за нас: пациентов, находившихся в карантинной больше недели, перевели в другие палаты. Моего врага отправили в седьмую.

Идти на чужую территорию и качать там права было бы откровенной глупостью как с его, так и с моей стороны. Конфликт перешёл в стадию замороженного.

Подведём итоги дня… Иерархия в карантинной палате строится по тем же принципам, что и в тюремной камере. Вежливость здесь наверняка примут за слабость, так что интеллигентские замашки лучше оставить в стороне.

Наркоманы и алкоголики будут прессовать бесхребетных. То, что я готов дать ответку, окружающие уже поняли. Это мне в плюс. Но есть ли резон первым кидаться в драку? Больница не рядовая, и есть риск угодить в палату для буйных. А если вдобавок напичкают седативными препаратами, то от характера и вовсе ничего не останется. Понять бы, где та граница, переступать которую не сто́ит!

Завтрашний день наверняка принесёт ответы на эти вопросы. Будем надеяться, что безболезненно…

А с заведующей я закусился совершенно зря. Во-первых, следует решить проблему с военкоматом. Во-вторых, я хочу понять: что же на самом деле происходит в моей голове?

Значит, придётся налаживать с ней отношения.

До отбоя оставалось часа два. Чтобы убить время, расписали с соседями по палате партию в тысячу.

Пришёл в себя наркоман, поступивший чуть раньше меня. Сарафанное радио в отделении работало хорошо: открывший глаза, но толком не оклемавшийся после реланиума парень ещё только пытался сесть, а рядом с ним уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу Евсеев. Однако добиться чего-нибудь вразумительного от собрата по несчастью Евсей не смог: очнувшийся отвечал односложно и часто невпопад – сказывалось остаточное действие успокоительного.

Передачи с воли в этот день Евсей тоже так и не дождался.

В половине десятого настала пора готовиться ко сну.

Местный туалет оказался подобием сельского клуба. Здесь постоянно толпился народ: одни разговаривали «за жизнь», другие курили, третьи использовали помещение по назначению – справляли естественные потребности в чаши «Генуя», стирали носки, чистили зубы, умывались.

Тереть что-то с постояльцами отделения у меня не было никакого желания. Поэтому я, завершив все гигиенические процедуры, вернулся в палату. Лёг на свою койку и укрылся одеялом.

Медсестра объявила отбой, погасила свет и заперла решётку на замок.

Засыпая, я подумал, что это, конечно, не тюрьма, но…