Читать книгу Дети света - Лейна Шак - Страница 6

Сомнений в том, что девушка из его снов реальна, у Герда больше не было. Кто она и как ее найти, он не знал, но то, что это необходимо сделать, было для него таким же очевидным, как и то, что если у тебя есть способность летать, то, будь уж добр, летай. А значит, он возвращался к тому, с чего начал – ему нужна информация. И чем дольше он не мог ее получить, тем сильнее этого желал.

Сначала, учитывая свой новый гений – предвидеть будущее, Герд решил запрограммировать себя на то, чтобы во сне выйти из шатра, в котором он там находился, и прогуляться вокруг, посмотреть людей, послушать их разговоры. Но все было без толку, сколько Герд не занимался самовнушением на ночь глядя, видения не менялись ни на йоту. И никаких других снов того же порядка он не видел. Отчаявшись, Герд решил попробовать пойти другим путем.

Все было не просто так, рассуждал про себя он, не просто так тайна вокруг коллапса, не просто так загадочные способности. Не просто так ему приснилась девушка-солнце. Все это как-то связано между собой, Герд чувствовал. Но ниточки в его руках никак не желали связываться в единый узор, концы терялись, обрывались где-то там, где и начинались – двести лет назад. А значит, туда Герду и была дорога. После нескольких дней без покоя и ночей без сна он все-таки решился. Решился попробовать обойти систему и нарушить закон.

В том городишке, куда его возила Олва, хоть и была библиотека, но раздобыть в ней сколько-нибудь ценную информацию не представлялось возможным, ее там просто не было. Взломать интернет Герд не мог, хакер из него был такой же, как и гребец, если не хуже, да и вычислили бы такого умельца на раз-два – самые лучшие специалисты работали на государство. Необходимо было действовать по старинке, ища информацию в ее бумажном эквиваленте. А для этого Герду нужно было попасть в Главную библиотеку Бабила, которая находилась в Цивиле. И тут Герд первый раз не пожалел, что родился в столице. Он подумал, что, может быть, мучился этим городом, который душил его всю жизнь, именно ради этого деяния, ради информации. Ради Даяны.

Искать повода для поездки долго не пришлось. Герд возжелал поехать в Цивилу на Предстояние. Конечно, саму процедуру причастия можно было пройти в любом месте, в котором ты жил, лишь бы ратуша была поблизости, но он решил заодно навестить беременную мать. Когда Герд невозмутимо объявил об этом Олве, та удивилась, но возражать не стала. Ни про свои сны, ни про план Герд тетке ничего не рассказал. Ради ее же блага: как говорится, меньше знаешь – крепче спишь. Внутренне он усмехался, что поступал прямо как государство, скрывавшее правду от населения, но, в конце концов, это было сугубо его дело и его жизнь, а значит, он имел полное право поступать по своему усмотрению, ни с кем не советуясь.

– Предстояние-то на носу, надо б торопиться с билетами, раз уж ты порешил ехать. И позвонить Гере, – поймала его на следующий день после объявленного им решения в прихожей Олва.

– Нет-нет, никому звонить мы не станем, я хочу сделать маме сюрприз, – елейным голоском ответил Герд и ухватился за дверную ручку, намереваясь выскользнуть во двор.

– Но как жешь это, Герд, так жешь не делается… – Олва растерялась. – Ты ж всех смутишь так, вдруг планы чьи-то расстроишь…

– В том-то и дело, что своим приездом я расстрою чьи-то планы. Разумеется, меня никто не ждет, никому я там не нужен, – уже совсем другим тоном парировал Герд, сдавать позиции он не был намерен. – И если сейчас сообщить им о моем приезде, то и у Геры, и у Хама найдется с десяток причин, почему я не могу этого сделать, а так, им просто некуда будет деваться.

Олва помолчала с минуту, тщательно обдумывая ответ. Герд продолжал нетерпеливо сжимать дверную ручку.

– Твоя правда-то, конеш, но вот чего я не разумею, так это с чего б тебе-то вдруг втемяшилось свидеться с ними? Счастливы они не будут, сам сказал…

Герд насупился.

– Чегой-то не верится мне, что б ты-то прям-таки истосковался по матери, или что б тебе так обрыдла жизнь в лесу-то. Эт, конеш, если судить по твоему цветущему виду и замкнутости.

Герд молчал.

– Друзей у тебя там нет, – осторожно, но настойчиво продолжала Олва. – Город ты ненавидишь. Я-то просто хочу понять, чего происходит-то?

Герд, наконец, отпустил ручку, дерзко задрал подбородок и посмотрел тетке прямо в глаза:

– Мне нужно там в библиотеку.

– Ну, конеш, куда ж еще. – Олва закатила глаза.

– Я говорю правду. – Герд сжал кулаки.

– Зачем бы тебе туда?

– Мне нужна информация.

– Кака-така информация?

– Этого я не скажу. Это мое дело.

Повисла тишина.

– Слушай, Герд, ты меня знаешь, у меня-то и в мыслях нет лезть тебе под шкуру, – Олва не знала, куда деть руки. – Надеюсь, за больше чем полгода жизни-то вместе, я эт доказала. Но прям щас эт твое решение ехать, да вся эт скрытность вкупе с твоими эээ дарованиями-то…я прям не знаю, чего и думать.

Герд судорожно сглотнул, ему поскорее хотелось закончить бессмысленный неловкий разговор:

– Олва, спасибо тебе, я тебя очень ценю, это тоже чистая правда. Но, как я уже сказал, это мое дело, и я не стану о нем распространяться.

Олва закусила губу, но на этот раз промолчала. А Герд развернулся к ней спиной, потянул ручку на себя и наконец-то покинул дом.

Сказано-сделано. Герд снова сидел в купе, смотрел в окно. Снова один. В такую глушь никто не ездил, и из нее никто не уезжал. На столике перед ним лежал билет и стоял стакан чая – Герд коснулся его ободка – в прошлый раз он чая не брал. Под сидением лежала сумка с вещами. Все было почти так, как в его первую поездку. Герд вздохнул. Изменился лишь он сам. Теперь он – здоровый, подтянутый, с еще более отросшими волосами, закрывающими глаза так, что их приходилось все время поправлять рукой либо дергать головой, словно у тебя тик, и с еще более угрюмым взглядом. Еще бы, он задумал нешуточное дело.

Поездка ничем не была примечательна, единственное, Герд обратил внимание на те самые деревья, что так напугали его в прошлый раз. Несмотря на то, что стояла уже середина апреля, на них не было ни листочка, ни даже почек. Картина все так же удручала. Он поморщился. Земля вокруг деревьев была голой и безжизненной, как и они сами. Хотя это, скорее, уже были и не деревья вовсе, а просто черные палки, торчащие из земли на фоне мрачного неба. Герда передернуло от воспоминания.

– Надеюсь, то был не пророческий сон, – тихо произнес он. – И куда только смотрят ботаники, неужели нельзя что-нибудь сделать с этим?!

Он раздраженно откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. Открыл их только, когда объявили о прибытии поезда на конечную станцию. Цивила. Герд нащупал под собой сумку, тяжело поднялся, помедлил секунду и, наклонив корпус вперед, будто борясь против сильного ветра, вынырнул из купе.

– И снова-здорово, – процедил он сквозь зубы, ступая на перрон.

Герд шел, не оглядываясь по сторонам, он точно знал, смотреть ему не на что, ничего за прошедшие полгода не изменилось и измениться не могло, облик города оставался прежним: чуждым и отталкивающим. Здание вокзала, как и вообще все административные сооружения, представляло собой скопление стекла и бетона, по большей части стекла – как олицетворение прозрачности, честности государства по отношению к своим гражданам. Жилые массивы – по большей части бетона, в качестве символа того, что что-то еще в этой жизни могло оставаться частным, личным. Герд дернул уголком рта и дунул носом – чушь, конечно.

Все постройки однотипные, или чуть более или менее разных форм и размеров. Выделялись только дома в центре, где проживали госслужащие высокого ранга, ученая элита и передовая инженерия, в общем те, у кого водились деньги. Эти постройки, представлявшие собой подчас несусветную мешанину стилей разных эпох, сразу бросались в глаза. На это они и были рассчитаны. Герд считал смехотворными эти жалкие потуги на оригинальность, уж лучше бы все дома оставались бесцветными строгими коробами. Но разве ж человеческую гордыню унять в стремлении хоть как-то выпятить свое эго и утвердить его, обозвав при этом самовыражением?!

Изначально город был выстроен в единообразии, но, когда цвет и вкус нового общества сконцентрировались в его центре, они возжелали как-то себя обозначить, и тут уж, как говорится, понеслась у каждого душа, во что была горазда. К примеру, на пути Герда когда-то стоял и стоял себе обычный трехэтажный блочный дом, ан нет, на последнем его этаже вдруг обосновался какой-нибудь, скажем, генерал. Занял собой весь этаж и рассудил, что его квартиру должно узнавать издалека. Так вот, все его карнизы, балконы и прочие выдающиеся части ныне покрывала античная лепнина, изображающая давно ушедших в небытие греческих богов и богинь. Для чего? Почему? Генерал и сам ответа не дал бы. «Выпендрежник», – в который раз помянул его Герд, искоса бросив взгляд на расфуфыренный подъезд. А это было чем-то новеньким, генерал еще и крыльцо переделал: вместо обычных столбов теперь красовались аполлоны, подпирающие козырек, на котором громоздились не иначе как венеры безрукие.

Герд понуро брел, стараясь смотреть только себе под ноги, но и это его не спасало. Теперь он думал о том, почему в городе в целом и конкретно по ходу его движения не попадалось ни одного деревца или хотя бы кустика. Ни клумбы тебе, ни газона. Принципиально лишь серый шероховатый бетон вне зависимости от времени года. Раньше Герда это не интересовало, он никогда просто не обращал на это внимания. Теперь же такое положение вещей казалось ему не только странным, но противоестественным. Герд всматривался в стыки бетонных дорожных плит: по идее, сквозь бетон то тут, то там все равно должна была пробиваться какая-то жизнь, ну хоть одна малюсенькая, пусть даже жухлая травинка, но нет, куда там. Полют они их что-ли? И парков нет. Как вообще можно жить без зелени? Глазу просто зацепиться не за что! Он невольно поежился.

Пока Герд шел с вокзала, который располагался в самом центре города, до дома, что составляло от силы минут двадцать, он отметил про себя, что не изменились и жители. Те же лица, пепельные и шероховатые, как с примесями бетон, окружавший их. Другого он и не ожидал. После жизни в глуши на лоне природы город с удвоенной силой навалился на него. Герд и сам не заметил, как ссутулился и еле плелся, не поднимая головы.

Миновал реку. Раньше ему всегда казалось нормальным, что единственная река в Бабиле, протекавшая, в том числе, и через Цивилу, была полностью замурована и скрыта от глаз, а о ее наличии свидетельствовали только разделительные столбы, расположенные в местах, соответствующих ее берегам под землей. Это объяснялось тем, что пресная вода была в большом дефиците, и власти опасались ее несанкционированного использования, поэтому, дабы не искушать население, свободный доступ к ней полностью заблокировали. Окопали и пустили по трубам, как канализацию. В спальных районах воду включали на час утром, чтобы умыться перед работой и приготовить завтрак, принимать ею душ каждый день не дозволялось – во всех квартирах стояли специальные приборы учета; и на пару часов вечером, чтобы, опять же, приготовить пищу и умыться перед отходом ко сну. По выходным ее давали еще на несколько часов – можно было помыться и выстирать белье. В центре вода текла постоянно, но и ее потребление контролировалось. Даже в самых богатых домах, насколько Герд знал со слов Геры, стояли счетчики. Пресная вода являлась огромной ценностью, ее берегли. Река Бакарра была единственной рекой нового цивилизованного мира.

Но когда в сентябре Герд, получив разрешение на выезд, впервые в жизни покинул пределы столицы, то обнаружил, что реку запечатали только внутри городов, а за их пределами, в сельской местности она текла совершенно открыто, местами широко и спокойно, местами узко и бойко. Сначала он даже потерял дар речи и не мог отвести глаз, так был изумлен ее красотою, своеволием и горделивостью. Герд смотрел, пока у него не зарябило в глазах от солнечных бликов на речной поверхности, все более и более преисполняясь восхищением и гневом, что от людей пряталось такое великолепие. Потом уже, обжившись в лесу, Герд позабыл об этом чувстве, но сейчас гнев вспыхнул в нем с новой силой, желваки заходили ходуном. Ему пришлось напомнить себе, что он не дома, не в безопасности, и вести себя необходимо соответствующим образом. Нельзя давать волю эмоциям. Снова.

Переходя дорогу, он не посмотрел по сторонам. Сбивать его все равно было некому, транспорт почти не водился даже в столице. Бензин стоил баснословных денег, автомобиль могли себе позволить лишь немногие из избранных. Герд различил бы его приближение в привычных звуках города издалека. Абсолютное большинство пользовалось общественным транспортом, который работал на электрической тяге, перемещался по рельсам и во время движения характерно гудел – тоже ни с чем не спутаешь. Именно поэтому он так удивился, когда обнаружил, что у его тетки имелось личное авто.

К моменту, когда Герд достиг до боли знакомое крыльцо, выполненное в устрашающе-величественном готическом стиле – прямо над ними квартировался десять лет как без пяти минут министр каких-то там дел, жена которого решила, что именно такое впечатление должен на простых смертных производить ее дражайший супруг, – его уже мучили головная боль и тошнота.

Встретили его так, как Герд и ожидал. Дверь открыла экономка. Она одарила его самым свирепым из своих взглядов, и самодовольно хмыкнула. «Ох, и влетит же тебе, щенок», – явственно читалось на ее морщинистом лице. Старуха молча развернулась, оставив дверь распахнутой, и зашаркала в гостиную доложить о его приезде. За что она его так ненавидела, Герд никогда не понимал, может, за разбитую в детстве ее любимую вазу, может, за то, что вопреки ее замечаниям, он продолжал класть локти на стол и бегать по лестнице, а может, она просто не любила детей, кто ее знает. «Конечно, этой торжественной минуты ты не пропустишь, карга», – Герд резко, но бесшумно закрыл за собой парадную дверь и, не снимая куртки, по памяти двинулся вслед за экономкой по темному даже днем коридору. В столовой за стенкой кто-то откашлялся. Герд узнал Хама – нового мужа Геры.

Хам считался обеспеченным человеком. Их квартира, не столь безвкусно обставленная, как у многих других из их круга – не такой уж он все-таки был и богач, – но достаточно, чтобы не ударить в грязь лицом перед знакомыми, и так обошлась ему недешево. Объяснялось это тем, что ни один завод Бабила не производил бесполезной рухляди, тем более под старину. Все, чем украшались такого рода дома, были либо самые настоящие реликвии прошлого, канувшего при гибели старого мира и невесть как дошедшие до своих нынешних хозяев, либо было делом рук ремесленников, копировавших антиквариат. Такие мастера ценились почти так же, как и сам раритет, который они подделывали, ибо было их очень немного – профессии старинных дел мастера в Бабиле не существовало, а тунеядство запрещалось. Всех редких умельцев нужно было или изловчаться и как-то вносить в налоговые реестры, или укрывать, позволяя и поощряя заниматься незаконным трудом. А все, что незаконно, то дорого.

Герд вывернул из мрака прихожей в ярко освещенную гостиную и зажмурился. Времени оглядеться у него не было, но насколько он успел подметить, все оставалось на своих местах. В их апартаментах по-прежнему царил стиль буржуа с его парчовыми занавесками, обитым бархатом диванчиком с шелковыми подушечками на нем и звонким хрусталем на тонких ножках в видавшем виды буфете. Даже напольные маятниковые часы имелись в наличии, правда, не ходили – механизм был неисправен, а найти часовщика, который бы смог починить такую древность, не удалось. Самому Хаму такая роскошь была не по карману, часы ему подарил какой-то намного более влиятельный человек, нежели он сам – покровитель, выхлопотавший для него заодно и нынешнее место службы.

Из гостиной, следуя по пятам за экономкой и утопая ботинками в мягком с длинным ворсом ковре – Гера убила бы его, если б увидела, что он прошелся по нему в уличной обуви – Герд плавно скользнул в столовую. Время было обеденное. С его появлением за столом воцарилась оглушительная тишина. Достопочтенные супруги остолбенели, глаза их выпучились, а ложки с супом повисли в воздухе.

– Сыночек ваш пожаловал, – прокаркала очевидную вещь старуха и, не сдерживая ехидной улыбки, шагнула в сторону, чтобы не загораживать гостя. Уходить не стала, предвкушая свое наслаждение от грандиозного скандала, который, по ее прогнозам, неминуемо должен был сейчас разразиться.

– Что ты тут делаешь? – Хам так опешил, что позабыл и о приличиях, и о ложке в руке – с нее уже капало ему на брюки.

– Приехал на праздники, – беззаботно ответил Герд.

– Почему без предупреждения? – рявкнул тот.

– Сюрприиз! – выпалил Герд счастливо, глупо разведя руки.

Гера первая пришла в себя, выскочила из-за стола, насколько это позволяло ее новое положение, и, переваливаясь с боку на бок на утиный манер, бросилась обнимать сына. Она сильно поправилась, близилось время родов. Лицо – оплывшее, руки – толстые настолько, что перстни перетягивали пальцы, как бечевка праздничную ветчину, живот – необъятный, как земной шар, и ноги – две колонны, которым позавидовал бы любой архитектурный ансамбль. Герд невольно задумался, так ли Гера выглядела, когда была беременна им, но тут же, отбросив эту мысль, как вздорную, сосредоточился на главном. Мать не стала устраивать сцен, а предпочла разыграть восторг, что ж, ему это было только на руку, считай, полдела сделано.

– Как ты вырос, Герд, дорогой! – защебетала она. – И выглядишь прекрасно! Мешки под глазами пропали, и цвет лица здоровый! Только зарос совсем, надо будет тебя постричь. Совсем себя запустил! – пожурила она его и скуксилась. – Это я тут всегда за тобой присматривала, а там некому. Олве-то, конечно, ни до кого дела нет кроме своих коз.

– Овец, – на автомате поправил ее Герд.

– Чего? – не поняла Гера и, не дожидаясь ответа, затараторила дальше: – Ах, какой ты крепкий, какие мускулы! Хам, ты только посмотри, он настоящий атлет!

Хам ей подыгрывать не собирался, вид он имел угрожающий, но пока что хотя бы молчал. Герд и этому был рад.

– Как ты себя чувствуешь, мама, как там моя маленькая сестричка поживает? – Он натянул на себя самую приторную и фальшивую улыбку, на которую только был способен и, бережно взяв Геру под руку, препроводил ее обратно за стол.

Гера, радостная возможности поговорить о себе, посвятила битых полчаса рассуждениям о том, как невыносимо быть женщиной вообще и беременной женщиной в частности. Герд сочувственно поджимал губы и так активно кивал, что можно было подумать, у него припадок. Гера же настолько растрогалась его реакции, что обильно оросила свою салфетку слезами, по счастью, кратковременными. Остаток обеда прошел мирно и без новых потрясений: Гера охала и ахала, изображая заботливую мать, Герд почти дал согласие на стрижку, Хам угрюмо молчал. Ни к супу, ни ко второму – жирной свинине – он больше не притронулся, а после, в отвратительном настроении, удалился на службу. Сильно переволновавшаяся Гера объелась мясом и, сославшись на изжогу, отправилась наверх отдыхать. Экономка, обманутая в ожиданиях, громко и презрительно фыркнула, с грохотом собрала посуду со стола и гордо удалилась в кухню. А Герд оказался до вечера предоставлен самому себе.

Его проделка застала всех врасплох и вызвала глубочайшее неудовольствие Хама, но, в общем-то, сошла ему с рук. Неприятного объяснения не последовало, домашним пришлось удовлетвориться заявлением о совершенно неожиданном порыве юной души навестить милую матушку перед разрешением от бремени и пожелать ей наилучшего исхода дела. Сама Гера не усомнилась в словах сына ни на секунду, Хаму же, хоть и верилось с трудом, оставалось лишь смириться, ибо других видимых, но не столь возвышенных причин для приезда пасынка, он, сколько ни искал, не находил. А когда Герд сообщил, что каждый из отведенных ему в городе пяти дней собирается готовиться к выпускным экзаменам в библиотеке, все окончательно успокоились. Неизбежными оказались только встречи по вечерам за общим столом, но и их можно было постараться пережить без потерь, главное, проявить максимум такта. Гостей в эти дни не ждали: сама Гера уже перестала выходить, а от посетителей так быстро уставала, что никого не звала. Предстоящая неделя под родительским кровом обещала быть почти что безмятежной.

Когда вечером того же первого дня Герд возвращался из ванной в свою прежнюю комнату укладываться на ночь, он, минуя спальню Геры и Хама, случайно подслушал в приоткрытую дверь часть их разговора.

– Ну а чего ты ожидал от подростка? – увещевала Гера мужа. – Это так естественно для его возраста, все эти внезапные порывы и экстраординарные поступки!

Хам недоверчиво хмыкнул. Мальчишка всегда казался ему слишком скрытным – очевидно, пошел в отца. С другой стороны, он все же являлся и сыном своей матери, а значит, вполне мог перенять ту часть ее характера, которая была склонна к драматизму и широким жестам.

– В конце концов, это меньше, чем на неделю, потом он вернется только к экзаменам, – снова заговорила Гера, не удовольствовавшись реакцией мужа.

– Пять дней, пять дней. – Хам вздохнул и заворочался на постели.

Щелкнул выключатель. Полоска света из-под двери погасла. Герд, оскалившись, на цыпочках прошмыгнул к себе.

Главная государственная библиотека не поражала размерами. После всемирной катастрофы почти все печатные издания были утеряны, да и современность диктовала свои условия: древесина ценилась столь высоко, что бумагу из нее уже никто не делал, а производство синтетической бумаги для покрытия всех книжных нужд не оправдывало себя по затратам, поэтому в обычной жизни все старались пользоваться электронными носителями информации. Но что в библиотеке было действительно примечательным, так это то, что большая ее часть размещалась под землей и была закрыта для населения. Эта часть представляла собой бункер-архив, который находился под особой защитой государства, а хранились в нем различного рода секретные материалы в их бумажном эквиваленте. По какой прихоти эти самые «секреты» нужно было обязательно распечатывать, будто специально подвергая их дополнительной опасности рассекречивания, Герд не понимал, но так оно было, и было это ему сейчас выгодно.

Как и во всех остальных государственных учреждениях, в бункере на каждом шагу охранники не стояли. Все было автоматизированным, работала целая система электронных пропусков и видеонаблюдения. Двери в хранилище открывались только для госслужащих, которые в зависимости от своего ранга имели доступ к разным уровням информации – чем выше ранг служащего, тем выше уровень секретности информации, который ему доступен. Архив по большей части пустовал, ибо вся документация имелась и в электронном виде, пользоваться которым было намного удобнее. К бумажному ее варианту прибегали только в случаях редких сбоев системы.

В этом же здании в левом крыле располагался и другой архив, открытый для граждан. В нем-то Герд и пытался узнать свою родословную. Большой сложности само по себе это не составляло, переписи населения проводились регулярно и скрупулезно, данные по ним были доступны любому гражданину Бабила. Другое дело, что процесс этот отнимал у Герда слишком много времени, и к экзаменам он почти не готовился. Просиживая перед компьютером по полдня, пролистывая бесконечные списки, выписки и ссылки, прокручивая мегабайты информации в поисках следов своих предков, Герд периодически даже впадал в ступор, забывая, где он вообще находится и зачем проделывает весь этот рутинный труд.

Способности передались Герду по материнской линии, соответственно именно ею он и занялся, хотя при иных обстоятельствах ему бы и в голову такого не пришло. И вот что по итогу ему удалось раскопать. Выяснилась весьма загадочная подробность: у него в роду по матери в принципе были одни женщины. Мужчины привносили в него только свои фамилии и семя, а рождались от них одни девочки. Исключение составили сам Герд и те самые братья-близнецы, о которых упоминала Олва. Выходило, что несмотря на то, что способности передавались по женской линии, проявлялись они именно у мужчин. Герд с грустью подумал о том, что по его линии гены уже не передадутся, ибо он – это было решено, едва ему исполнилось двенадцать – жениться и заводить детей категорически не намеревался. А значит, единственной надеждой удивительных генов их семьи оставалась только его еще не рожденная сестра.

Герд сосредоточился на братьях. Звали их Мика и Габор, и представляли они собой тупиковую ветвь – ни жен, ни детей. Известно о них было непростительно мало. Они упоминались уже в первой переписи Бабила наряду с их матерью, а вот отец был неизвестен. Родились они еще до коллапса, и на момент катастрофы им стукнуло по пятнадцать лет. Герда бросило в жар от такого совпадения, в начале июня ему самому исполнялось пятнадцать. А на момент образования государства и проведения переписи им уже было по тридцать три, и тут они неожиданно исчезали со сцены. Совершенно. Как корова языком слизала, сказала бы Олва. Их мать, вышедшая в Бабиле во второй, а, может, и в первый раз замуж, родила после них еще только одного ребенка – дочь, которая впоследствии стала прабабкой бабки Олвы и Геры и прожила до глубокой старости. Эта линия дальше отслеживалась без проблем, но вот близнецы… О них сразу после поступления на учет больше не было никаких данных. И никаких намеков на их способности, в личных делах упоминалось только, что до коллапса, еще в школе, один из братьев, который Мика, увлекался единоборствами, а другой, Габор соответственно, тяготел к истории и литературе. Все.

Но куда же они могли подеваться? Герд точно знал, никто просто так из Бабила пропасть не мог. Если только в самом начале, пока диктатура не успела разгуляться? Или все-таки они каким-то образом обнаружили себя и свои способности, их поймали и что-то с ними сделали? Об этом история умалчивала.

Ах да, Герд не сразу заметил, но в их личных делах еще упоминалось, что имена, Мика и Габор, не были их настоящими именами, полученными при рождении. Братья сменили свои имена при получении гражданства Бабила. Но это была частая практика того времени: новый мир, новое государство, новый ты; так что сам по себе этот факт еще ни о чем не говорил. Прежние имена в анналах не сохранились. Герд нервно жевал губы и барабанил пальцами по клавиатуре, размышляя обо всем этом и терзаясь плохими предчувствиями, или как это назвать по отношению к тому, что уже давным-давно произошло.

В остальном же, генеалогия его матери ничем не привлекала внимания. Все чин чином. Герд на всякий случай перерисовал дерево, подписал кто кем был, чем занимался и где жил, пересмотрел все портреты. Кстати, фотографий близнецов тоже не было, в переписи они числились, как прикрепленные к делам, но там их не оказалось. Герд даже обратился за пояснением к библиотекарше – вдруг он чего-то не понял или пропустил – но та лишь пожала плечами и предположила, что фотографии могли для чего-то изъять в свое время, а потом забыть вернуть. Но это объяснение показалось Герду притянутым за уши. Зачем изымать информацию, если ее можно просто скопировать? Все выглядело подозрительным. Герда мучило любопытство: похож ли он на братьев? Может, между ними были и другие сходства помимо общего дара? Вообще-то, внешне он был похож на отца, но его бабка Лакура – мать Геры и Олвы – любила говаривать, что глаза у него ее. Премерзкая, надо отметить, была старушенция, Герд ее терпеть не мог. Гера пошла в нее.

Вот собственно и все, что удалось добыть. Не густо, подвел итоги Герд, загадочно и ничего не объясняло, только новых вопросов добавляло. А главное, все эти поиски и часы, проведенные в архиве, ни на шаг не приближали его к главной цели – Даяне. Предстояние неумолимо надвигалось, праздники заканчивались, а он ничего толком еще не нашел. Герд нервничал – у него был только один шанс успеть провернуть свое очередное безумство.

То, что помещение бункера пустовало, было благоприятным фактором, как и то обстоятельство, что новый муж его матери был довольно высокого ранга госслужащим. Уже во второй раз Герд приходил к выводу, что все в жизни к лучшему. Теперь он был готов благословить Геру за ее выбор – Хам служил старшим помощником прокурора Цивилы.

Еще на ферме у Герда родился нехитрый план: он собирался выкрасть пропуск Хама так, чтобы тот его не хватился, тайком проникнуть в бункер и перелопатить тонну информации. Имелось, правда, несколько проблем. Во-первых, Хам с пропуском не расставался. Универсальная пропускная система работала во всех госучреждениях, а значит, Хам своим пропуском пользовался ежедневно, если не ежечасно. Во-вторых, в библиотеке везде круглосуточно работали камеры, по которым Герда могли опознать. Не мог же он туда заявиться в маске среди бела дня? В-третьих, ему нужно было много часов на поиски информации, учитывая, что внутри бункера он не ориентировался и что конкретно искать, не знал. Но все эти проблемы можно было решить одним махом – проникнуть в библиотеку ночью.

Идеальный план, если не считать того, что в городах был введен комендантский час, а уличные камеры прекрасно снимали в темноте и без задержки передавали сигналы о несанкционированном движении в инстанцию, регулирующую уличный правопорядок. Расправились бы с Гердом быстро и сурово.

Комендантский час отменялся только раз в году – в ночь на Предстояние, главный праздник страны, когда абсолютно все граждане обязаны были покинуть свои дома, явиться на площадь в ближайший населенный пункт с ратушей для участия во всенощном бдении и причаститься, то есть принести ежегодную публичную клятву верности своему Диктатору и государству. По сути своей, это напоминало религиозное богослужение с той лишь разницей, что религий больше не существовало. Герд, как и все остальные дети от пяти лет, был также обязан участвовать в процедуре. И, тем не менее, он решил действовать именно в праздничную ночь, ибо другого выхода просто не видел.

Накануне Герд планировал сказаться больным и не пойти на причастие, как и в предыдущие годы, когда у него случались приступы. А Гера бы потом раздобыла ему справку задним числом у какого-нибудь знакомого врача. Болезнь пока еще являлась уважительной причиной для пропуска процедуры.

Итак, утром перед праздником Герд не вышел к завтраку. Экономка ехидно доложила, что господа изволят болеть и подозревают у себя вирусное, поэтому просят маменьку не подниматься к ним и не подвергать себя опасности заразиться. Хам и сам не разбежался его навещать. А Герд, и в самом деле, чувствовал себя больным, весь день его знобило от возбуждения. Проснулся он рано и уже к полудню успел нафантазировать таких концовок своей затеи, что дергался от каждого шороха. Сценарии в его голове мелькали разные, но вот развязка всегда была одна и та же: он попадал в руки агемы – службы, занимавшейся борьбой с внешними и внутренними врагами государства. Будучи не в силах на чем-то сосредоточиться, Герд метался по комнате, как животное по клетке, хватался то за спинку стула, то за голову, а потом бросался лицом на кровать. Переживал он буквально за все: что не сможет раздобыть пропуск или попадется на его краже; даже с пропуском в руках не сможет проникнуть в бункер или потеряется там; не сможет сориентироваться в огромном количестве информации, не найдет нужную, или найдет, но у него не хватит времени с ней ознакомиться, и прочая, прочая, прочая. Герд поднимался с кровати, подходил к окну, окидывал невидящим взором улицу и стонал. Нервы не выдерживали.

К вечеру ему стало совсем худо. Когда на ужин принесли грибы – Гера решила его порадовать, она, оказывается, знала, что он их любит – Герда вырвало. Уже через полчаса у него в комнате был врач, а за дверью дежурил Хам, его шаги по коридору туда и обратно нервировали Герда. Врач, с выражением совершеннейшей скуки на лице и не издав ни единого звука, измерил Герду пульс, температуру, давление, послушал его сбивчивое дыхание, заглянул в рот и глаза, потом черканул что-то у себя в бумагах, удовлетворенно кивнул сам себе и вышел из комнаты. Дверь за собой он прикрыл неплотно, поэтому какое-то время Герд мог слышать его удаляющиеся шаги и их с Хамом голоса. Ему вменялось общее переутомление.

– Оно нередко встречается у подростков при сильных умственных нагрузках, – монотонно бубнил доктор. – Перед экзаменами это обычное дело.

Через несколько минут Хам вернулся. Он заглянул в комнату, положил какую-то бумажку на письменный стол, постучал костяшками по столешнице и, не глядя на Герда, произнес:

– С этого года пропускать Предстояние без осмотра и заключения специальной инспекционной комиссии нельзя. – Потом развернулся и вышел.

Герд потянулся за бумажкой. Это была справка, освобождавшая его от бдения в этом году за подписью штатного врача-инспектора, фамилии он не разобрал. На лбу выступили капли холодного липкого пота, Герд не сдержал вздоха. Он еще даже не приступил к выполнению самой опасной части своего плана, а уже чуть не попался. Все, конечно, обошлось, но то ли еще будет впереди – так много всего, что могло пойти прахом. Например, он мог грохнуться в обморок где-нибудь по пути в библиотеку.

В десять вечера, когда в любой другой день уже никто не посмел бы выйти из дома, все, включая прислугу, покинули квартиру. Герд остался один. Действуя, как во сне, он натянул на себя старую серую тренировочную школьную форму, которая была ему уже мала: щиколотки и запястья торчали наружу, ветровка на молнии трещала по швам, не давая продохнуть. В руках Герд сжимал импровизированную маску, загодя сшитую им из куска старой мешковины, позаимствованной у Олвы в кладовой. Герд осторожно выскользнул из комнаты и, прекрасно сознавая, что услышать его некому, на цыпочках прокрался в гостиную. Было темно и тихо. На ощупь он добрался до прихожей. Перевел дыхание. Теперь ему предстояло найти пропуск.

Хам всегда носил его во внутреннем кармане делового пиджака. На Предстояние же он отправился в парадном, следовательно, деловой пиджак должен был остаться висеть на вешалке. Вместе с пропуском. Пропуск на причастии Хаму был ни к чему. Теоретически. Герд облизал губы, сжал и разжал кулак, заставляя кровь прилить к непослушной холодной конечности, и протянул руку к тому, что по очертаниям напоминало пиджак. Пальцы, подрагивая, медленно ощупали ткань. Потом замерли. Герд извлек из внутреннего кармана тонкую легкую пластиковую карточку и переложил ее себе. Это и был пропуск. Герд сглотнул и покинул дом.

Город обрушился на него гулом многотысячной толпы и почти сбил с ног. Герд стоял на крыльце, вцепившись в перила так, что побелели костяшки, и смотрел на реку людей, проплывавшую мимо него. Улицы были наводнены населением, стекавшимся на главную площадь для того, чтобы ровно в полночь предстать перед своим Диктатором. Герд не мог ступить ни шагу. У него была агорафобия. Именно от страха перед толпою на ночных бдениях у него случались приступы, которые позволяли ему избегать процедур до этого самого момента. Но сейчас все было иначе, сейчас ему нужно было преодолеть себя и присоединиться к общему движению. Герд отчаянно призывал все свое самообладание, всю волю, чтобы просто разжать руки, отпустить перила и спуститься со ступенек. Но он не мог. Глаза его бешено вращались, рот был разинут.

И тогда он стал думать о Даяне. О ее чудесных волосах. Улыбке. Веснушках. В ушах зазвенел ее смех. Она снова, как и во сне, стояла под пологом шатра и манила его рукой. Герд потянулся ей навстречу, сделал несколько неуверенных шагов с крыльца и влился в человеческий поток, не замечая, что так и продолжает сжимать в руке маску.