Читать книгу Дети света - Лейна Шак - Страница 7

Двигаться ему нужно было в одном направлении с толпой – библиотека находилась как раз на площади имени Диктатора. Настоящего имени которого никто не знал, оно хранилось в строжайшей тайне и считалось священным, а произнесение его вслух – святотатством. Употреблялись только его титулы: чаще всего Великий Диктатор или просто Диктатор.

По пути следования Герда повсюду встречались растяжки с лозунгами и транспаранты в честь праздника, но не было ни одного изображения Диктатора. Как он выглядел, тоже никто не знал. Во всяком случае, Герд таких людей не встречал. Может, Хам их знал, но тогда, он никогда не распространялся об этом даже Гере, иначе она бы уже давно проболталась о таком знакомстве. И вообще, любые изображения Великого Диктатора, будь то фотографии или сделанные каким-то иным способом портреты, а также догадки на эту тему, были категорически воспрещены. Также на всем протяжении обоих столетий никто не знал и того, как, когда и по какому принципу один Диктатор сменял другого на столь высоком посту. Уж не по итогам всенародного референдума точно.

И ни на каких общественных мероприятиях Диктатор самолично никогда не появлялся. Даже на Предстоянии, посвященном всецело ему одному. Во-первых, считалось, что будет несправедливым, если только жители столицы смогут наслаждаться его благостным присутствием на процедуре, а остальные граждане государства по причине удаленности – нет. Порождать таким образом зависть и взаимную неприязнь среди населения было бы слишком жестоко. На это Диктатор пойти не мог. Во-вторых, банально ради его безопасности. Иногда на бдениях толпа так неистовствовала, что власти благоразумно опасались, как бы она его в экстазе не растерзала. Было бы глупо допустить подобное. Ну и, в-третьих и самых главных, этим достигался эффект того, что Диктатором мог оказаться кто угодно, когда угодно и где угодно, только он при этом остался бы неузнанным, а, значит, «всегда нужно бодрствовать», гласили в эту ночь вывески, и «ты никогда не можешь быть в безопасности», добавлял про себя Герд.

Конечно, при таких условиях можно было бы вообще усомниться в существовании этого самого Диктатора, но почему-то Герд был уверен, что он существовал. Он был реален. И от одной мысли об этой личности его начинало знобить.

Помимо воли Герда общий поток подхватил и понес за собой не только его тело, но и сознание. Сопротивляться этому оказалось крайне сложно. Людьми вокруг владело такое возбуждение, почти восторг, что оно безотчетно передавалось и ему. Герд вспомнил с детства позабытые им ощущения, когда, будучи еще совсем ребенком и до смерти отца, он несколько раз ходил на причастие. Ничего конкретного Герд не запомнил, только радостное чувство, которым заряжался, заражался от окружающих его людей без видимой на то причины. Оно завладевало, захватывало и возносило на вершины блаженства, и вот, ты уже не ты, но единый живой организм с другими совершенно незнакомыми людьми. И все у вас общее на эти несколько часов: и мысли, и воля. Правда, по прошествии времени от чувства полноты и сопричастности не оставалось и следа – лишь ужасающая пустота и усталость, будто кто-то выпотрошил тебя до основания и выбросил, как мешок. Но этого тогда Герд по малости лет не понимал, а сейчас уже и не помнил.

Разумеется, население заранее готовили к Предстоянию. Уже за месяц по визору начинали крутить различные патриотические ролики, воспевающие славу и силу Диктатора, а по выходным проводились митинги и раздавались агитационные листовки. К самому празднику вся эта подготовка достигала апогея. Тем не менее, Герду всегда казалось, что одной пропагандой такого эффекта добиться нельзя, он предполагал, что населению давали наркотики, распыляли что-то в воздухе или делали нечто другое, но в этом же роде для того, чтобы к нужному времени довести его до исступления. Не могли же, в самом деле, физически здоровые люди, находясь в трезвом рассудке, все, как один, падать на колени, воздевать руки и биться в истерике?!

Оказывается, могли. Теперь, находясь внутри всего этого, став его частью, Герд понял. В воздух ничего специально не распыляли. Наркотики людям для того, чтобы так себя вести, были не нужны. Они, уже подготовленные, запрограммированные визором, скандируя титулы Диктатора, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону и распевая в его честь, сами гипнотизировали себя, доводя до кондиции. И тогда в полночь, когда из репродукторов раздастся голос их предводителя, они испытают оргазм и со стонами повалятся на землю, выкрикивая самые невероятные клятвы и давая обеты. Будут готовы сию же секунду и умереть, и убить ради него.

Это было каким-то чудовищным наваждением. И теперь это наваждение имело силу и власть над Гердом. Пока он вместе со всеми шествовал к площади, он не скандировал и не пел, но незаметно для себя успокоился, расслабился и позабыл, куда на самом деле держит путь. Гул и настроение толпы резонансом отзывались у него внутри. В какой-то момент он опустил глаза вниз и удивился тому, что держит в руке маску. Зачем бы она ему была нужна? Герд решил тотчас же выбросить ее в урну, но, не имея возможности добраться до тротуара в такой толчее, просто засунул маску в карман. А к тому моменту, когда Герд ступил на площадь, он уже раскачивался из стороны в сторону с остальными в такт и бессвязно шептал слова хвалы.

Та часть процессии, в которой он двигался, пришла на площадь одной из последних, поэтому Герду пришлось расположиться на самом краю обширного плаца. Он практически упирался спиной в здание библиотеки, но категорически не был способен его сейчас узнать. Мысли сосредоточились лишь на том, что вскоре должно было произойти.

Без четверти двенадцать атмосфера на площади стала накаляться. Выкрики стали резче, яростнее, страстнее. Кто-то даже рвал на себе волосы и одежду. Рядом с Гердом завязалась драка. Сам он тоже сердился и что-то кричал, потрясая в воздухе кулаками, а после, как ни старался, не мог вспомнить ни что кричал, ни почему злился. Когда часы на ратуше стали отбивать двенадцать, напряжение достигло наивысшей точки, толпа пришла в исступление. Герду стало невыносимо тяжело, желание, нетерпение сдавили грудь, ища разрешения, выхода, удовлетворения. Но с последним ударом курантов все вдруг стихло, люди перестали дышать.

И они услышали его. Глубокий, грудной, во сто крат усиленный голос разнесся над площадью, неся облегчение, даря блаженство. Толпа взревела и повалилась на плац в изнеможении. Вместе со всеми упал на колени и Герд. Он уперся лбом в асфальт, закрыл руками лицо и разрыдался от счастья, что слышит голос своего Диктатора. Что этот голос ему говорил, он не слишком понимал, да разве это было и важно? Главное, что он был прекрасен, сладок, упоителен. Герд больше ничего не желал, жизнь его была преисполнена.

Неожиданно перед его внутренним взором возникло лицо Даяны. Герд ее даже не сразу узнал, настолько ее исказила гримаса ужаса и страдания. Он еще не вышел из охватившего его оцепенения, когда в следующее мгновение в ушах раздался ее пронзительный, душераздирающий крик. Крик отчаяния и невыносимой боли. И тут же наваждение прошло. Герд задохнулся, похолодел и пришел в себя. С минуту он еще оставался на коленях, собираясь с мыслями, успокаивая сердцебиение и попутно озираясь вокруг, а потом медленно на карачках стал отползать из света прожекторов в тень, отбрасываемую библиотекой.

Не без труда огибая тела распластанных по асфальту сограждан, ему удалось выбраться на обочину, слиться с черной стеной и выпрямиться. Герд огляделся: никто на него не обращал ни малейшего внимания, каждый человек на площади был поглощен собственным катарсисом. Герд посмотрел на часы – половина первого, и еле сдержал стон, он нелепо потерял столько драгоценного времени. Потом, прижавшись спиной к стене, приставными шагами он начал двигаться вдоль нее в поисках первого попавшегося служебного входа. Нащупав дверь рукой и не оборачиваясь, Герд достал пропуск и приложил его к терминалу. Никакой уверенности, что он сработает, у него не было – в конце концов, служебный вход мог быть предназначен только для технического персонала. Раздался негромкий щелчок и дверь приоткрылась. Герд скользнул внутрь.

Немедленно зажегся свет – сработали датчики движения. Стоя спиной к камерам, Герд осторожно затворил дверь и прислонился к ней. Сердце билось у него в горле, свет резал глаза, а наступившая мертвенная тишина била по ушам. Он простоял так несколько минут, собираясь с духом, а потом достал из кармана маску и надел ее. С усилием сжав губы и расправив плечи, Герд заставил себя отвернуться от двери и начать движение. Каким бы непростительным ни было его поведение, убеждал он себя, у него в запасе все же имелось несколько часов. Ночное бдение продлится до самого утра, может быть, он еще успеет вовремя закончить, вернуться домой вместе с последними запоздалыми прохожими, и проникнуть в дом незамеченным. Если только, конечно, его не схватят прямо здесь.

Герд двигался медленно и очень тихо. Его пугал свет, который загорался впереди него и гас позади, его пугало гулкое эхо собственных шагов и непрестанный шум в ушах – кровь бушевала в голове. Ему было жарко и крайне неудобно в мешковине. Как и в начале тренировок, пока он совсем не умел контролировать терморегуляцию, пот заливал ему глаза, лицо пылало. Герд почти ослеп и был вынужден придерживаться за стены рукой, чтобы не упасть, оставляя на них влажные следы от ладоней. Он понял, что дальше так идти не сможет, когда начал задыхаться. Пришлось выбирать: либо оставить маску, но свалиться на пол, не ступив больше ни шагу, либо снять ее, самоубийственно подставив лицо видеокамерам, но зато продвинуться вперед. Герд стянул маску. Сразу стало легче, в голове прояснилось. Оставалось только надеяться, что наблюдать сейчас за ним некому, так как все без исключения должны быть на церемонии.

Теперь он смог быстро сориентироваться и найти вход в бункер. Лестница уходила круто вниз и упиралась в глухую дверь, не похожую на все предыдущие, встретившиеся ему на пути. Герд приложил к терминалу пропуск, тот его не подвел и на этот раз, но дверь не открылась перед ним ни наружу, ни вовнутрь, а с шорохом отъехала в углубление в стене. Герд переступил порог и услышал, как она за ним с тем же шуршанием вернулась на прежнее место. Ему вдруг почудилось, что гробницы в древности должны были затворяться именно так. По спине побежали мурашки.

Бункер представлял собой длинный коридор с дверьми по обеим сторонам. На каждой двери висела табличка, гласившая, какого рода информация хранилась за ней. Герд прошелся до конца коридора, попутно читая подряд все таблички и вернувшись в начало, остановился напротив секции с научными разработками. На самом деле, подземный архив оказался не таким уж и великим, слухи о нем были явно преувеличены, что, в общем-то, обнадеживало Герда. И снова терминал при соприкосновении с пропуском загорелся зеленым, а дверь поддалась. Герд вошел в просторное помещение, только половина которого была заставлена стеллажами с папками. Видимо, строили бункер на долгие годы вперед.

«Научные разработки» – Герд толком не мог себе объяснить, почему решил начать именно с этого отсека. Наверное, потому что его способности даже близко больше не подходили ни под один из заголовков. Может быть, его дарования – это всего лишь результат чьего-то старого эксперимента? Герд покачал головой и приступил к поискам.

Уйму времени он потратил только на то, чтобы понять, как искать информацию: документооборот был организован безобразно. Папки группировались не по тематикам и даже не по годам, а просто ставились на полки как попало, во всяком случае, Герд никакой системы так и не увидел. Весь этот бардак, на его взгляд, вообще имел отношение к науке очень опосредованное, скорее, это можно было назвать свалкой самых различных отчетов и рапортов, причем, далеко не всегда научных сотрудников. То и дело Герду попадались вырезки из донесений гвардейцев агемы, в которых речь напрямую шла о шпионаже, и касались исследований они лишь очень косвенно.

Например, благодаря одному такому рапорту Герд узнал, что за пределами Искусственной Атмосферы можно было дышать. Значит, это была все-таки правда, а ведь их старательно учили обратному. Каждый гражданин Бабила, хоть ночью его разбуди, мог повторить непреложную истину: только наличие купола помогало сохранить жизнь на Земле, за его пределами человека ждала неминуемая смерть. Теперь же выяснялось, что это было не так. Ну, или, как минимум, не совсем так. Оказавшись на задании по ту сторону ИА, гвардеец, подавший рапорт, следующим образом описывал свои ощущения: «Воздух был горяч и сух, дышать было очень тяжело, но все-таки возможно».

Через некоторое время Герду в руки попался другой отчет, правда, более ранних годов, и уже специалиста центра химических экспертиз, который на протяжении нескольких лет брал пробы воздуха за пределами купола. Герд не смог понять всего, что там говорилось – в химии он никогда не был силен – но уяснил для себя главное: качество воздуха с годами ухудшалось, и ученый выдвигал гипотезу, что он непригоден для дыхания на постоянной основе без дополнительного увлажнения. В конце своего доклада химик добавлял, что его гипотеза требует продолжения исследований и подтверждения путем проведения экспериментов, на что он, собственно, и просил финансирования. Герд, уставившись в одну точку – на фамилию ученого Беппе – и не видя ее, судорожно соображал. Так или иначе, с увлажненными легкими или нет, но за пределами ИА можно было дышать, а следовательно, и жить. Этим горячим, сухим воздухом где-то там дышала Даяна.

Далее Герду дважды на глаза попались упоминания о людях с аномалиями за совсем ранней датировкой – начала образования Бабила. Оба раза его желудок делал кувырок, но оба раза его ждало разочарование. Сообщалось, что повсеместно разыскивались и подлежали задержанию люди с какими-либо мутациями или ненормальными отклонениями для их дальнейшего изучения и использования во благо человечества. Всех задержанных доставляли в Генетико-Научно-Исследовательскую Лабораторию. Но за любой дополнительной информацией о деятельности этой ГНИЛ сотрудник отсылался в секцию «совершенно секретно». Герд понял, что в этой комнате ему больше делать нечего и нужно торопиться в упомянутую секцию.

Он стремительно поднялся с пола, на котором сидел, перебирая папки, и ударился головой об угол одной из полок стеллажа. Стеллаж качнулся, и на Герда сверху свалился толстенный фолиант. Сдавленно выругавшись, он подобрал его с пола и уже собирался водрузить на место к остальным, как что-то вдруг привлекло его внимание – документ смутно показался ему знакомым, хотя он был уверен, что такой толщины папку держал в руках впервые.

Раздосадованный сам на себя за потерю времени, Герд начал судорожно листать документ, дабы убедиться, что ничего в нем полезного для себя он не найдет, и неожиданно замер. Едва не выронив бумаги, он медленно опустился с ними в руках обратно на пол. В глазах потемнело, стеллажи поплыли. Прикрыв на минуту глаза и внутренне крепясь, Герд вернулся к чтению. Волоски на его руках и загривке встали дыбом.

Папка представляла собой сборник отчетности по результатам проведения опытно-экспериментальных работ о влиянии солнечного излучения на живые организмы. Начиная с растений и заканчивая человеком. Герд перелистнул сразу половину страниц и попал на эксперименты над людьми. С фотографиями. Насколько он уловил, перед учеными была поставлена задача определить, как на среднего рядового физически здорового гвардейца Бабила повлияло бы солнце, окажись он за пределами Искусственной Атмосферы без специального снаряжения. Какое влияние оказала бы солнечная радиация, инфракрасные и ультрафиолетовые лучи на его кожу, слизистые оболочки и весь организм в целом. Также ученым ставилось в задачу выявить, какие факторы могли усугубить, а какие смягчить это воздействие, и, соответственно, разработать эффективную защиту от первых и научиться использовать в свою пользу вторые.

В качестве подопытных брались, разумеется, не сами гвардейцы, а некие «нежелательные элементы общества», именуемые в дальнейшем просто подопытными или образцами под конкретными номерами. Исследования проводились как в искусственных лабораторных условиях, так и в естественных, под нужды которых приспосабливались так называемые «лаборатории на колесах». Но чаще опыты все-таки проводились в закрытых стационарных помещениях, где применялось специальное оборудование, имитирующее солнечное излучение – различные галогенные, ультрафиолетовые, инфракрасные лампы.

А дальше брались подопытные и, например, облучались разными дозами ультрафиолета. Ученые же производили замеры того, какой дозы было достаточно для появления ожогов той или иной степени, как лучше всего их было потом лечить, и при каком процентном соотношении пораженных участков кожи к общему кожному покрову подопытного еще можно было спасти, а при каком уже нет. Или вычисляли, сколько требовалось времени, чтобы у образцов развился рак, который потом у одних его лечили, а у других нарочно обостряли. Или облучали лампами глаза и наблюдали их реакцию на свет: при каком уровне облучения подопытный частично терял зрение, а при каком наступала полная слепота. Выясняли, можно ли было потом это зрение восстановить.

Также проводились эксперименты по обезвоживанию организма и выяснению того, сколько человек способен провести без воды под открытым солнцем, а сколько в лаборатории. В естественных условиях подопытные всегда погибали быстрее, несмотря на все старания ученых подогнать лабораторные условия под естественные. Задавались вопросом, как лучше реанимировать жертву, подвергшуюся обезвоживанию, и при какой максимальной степени обезвоживания человека еще возможно спасти. Исследовали, как излучение влияло на артериальное давление, провоцировало тахикардию, гипертонический криз и даже инсульт.

К каждому подразделу прилагались фотографии. Герд понимал, что их смотреть не стоит, но ничего не мог с собой поделать – смотрел. Наконец, на фото, демонстрирующем вид обожженных легких после вскрытия образца под номером 2872, он не выдержал и захлопнул папку.

Герд блуждал взглядом по обложке сборника за именем профессора и заведующего кафедры, под началом которого проводились все эти эксперименты. Беппе. «Странно, – подумал он. – Что-то знакомое». Герд сконцентрировался. С чего бы ему знать эту фамилию, таких знакомых у него нет. Он пошарил вокруг себя руками и извлек из кучи уже просмотренных документов тонюсенький отчет специалиста центра химических экспертиз с пробами воздуха. Беппе. Вот почему он узнал фолиант, из-за фамилии. Герд сравнил даты, разница составляла пять лет. Всего пять лет понадобилось человеку, чтобы сделать гигантский карьерный скачок от простого лаборанта к профессору, возглавившему целое направление исследований. И всего пять лет ему понадобилось, чтобы превратиться из человека в мясника. Герд машинально открыл последнюю страницу сборника, изображавшую самого профессора. Человек с фотографии улыбался ему.

Герд еле поднялся на ставшие студнями ноги и негнущимися руками стал методично расставлять папки обратно на полки. Закончив, зажмурился. О том, что он сейчас узнал, он подумает позже. Сейчас думать об этом он просто не может себе позволить. Ему нужно продолжать двигаться дальше. Не бежать, сломя голову, из бункера вон, а идти в следующие секции. Что бы ему еще ни предстояло узнать, ему придется это узнать. До конца. Герд расправил плечи и покинул отсек научных разработок. Посмотрел на ходу на часы – половина четвертого. Вздохнул. Следующей остановкой была дверь с табличкой «Совершенно секретно».

Когда он ее достиг, дверь не поддалась. Сюда старшему помощнику прокурора путь был заказан. Герд раз за разом тупо прикладывал пропуск, но терминал неизменно горел красным. И тут нервы у него сдали, он стал дергать ручку, барабанить кулаком в дверь, даже пнул ее несколько раз. Потом, не понимая, что делает, стал беспомощно озираться кругом в поисках помощи. Пустой коридор оставался глух к его немой мольбе. На него смотрели только одноглазые камеры – здесь и сейчас его главные враги. Полчаса Герд охранял дверь, за которой хранилась столь вожделенная, но абсолютно недоступная для него информация. Если такие ужасы творили с людьми и даже не стеснялись оставлять это в общем доступе для госслужащих, то что же творилось в ГНИЛ? Герд остервенело терзал нижнюю губу. Его прадедов, наверняка, вычислили и пленили, именно поэтому никакой информации о них ему больше не удалось найти. Они канули в лабораторных застенках. Эта же участь ждала и его.

Он заставил себя отойти от двери и бесцельно побрел по коридору. Случайно взгляд упал на табличку, гласившую «Противостояние». Герд машинально приложил пропуск. Дверь отомкнулась. Строго говоря, сюда ему не нужно было, но, если Даяна была частью движения сопротивления, здесь он мог бы узнать, где и как ее искать. Для пущей мотивации Герд напомнил себе, что именно она являлась целью его визита сюда, и вошел.

Комната была идентичной предыдущей, только заставленных стеллажей в ней было несколько больше. И хаос в документах царил так точно такой же. Среди протоколов допросов и обысков никакой системы Герд не находил и склонялся к выводу, что бункер служил просто бумажным складом, которым никто не пользовался вот уже много лет, ибо ни одного свежего документа ему в руки не попалось. Он нехотя, будто по принуждению бродил среди полок и безнадежно перебирал все бумаги подряд. А информация, которую он по крупицам выискивал, была сумбурной и отрывочной. Тем не менее, он уяснил для себя несколько важных вещей.

Во-первых, за куполом располагались основные силы Противостояния. Где находились их локации и какого размера они были, Герд так и не узнал, но ему удалось понять, что численность движения многократно превосходила ту, что официально заявлялась в новостях. И это была для него совершенно новая информация. С экранов визоров регулярно сообщали, что очаги движения сопротивления официальной власти практически уничтожены. Говорили, что в пределах купола еще оставались отдельные его островки, но и они таяли с каждым годом. Система безопасности страны работала оперативно и безжалостно, в скором времени от «шайки анархистов и террористов» не должно было остаться и следа. Население могло жить спокойно, но обязывалось сохранять бдительность и о любых подозрительных личностях или действиях незамедлительно сообщать куда следует. О том, что движение могло существовать за пределами ИА, разумеется, вообще речи не велось. А Герд тем временем на руках имел свидетельства противоположного. И не какие абы свидетельства, а рапорты самих гвардейцев агемы. Так-то работала главная служба безопасности государства!

Во-вторых, Герд вычитал о каких-то людях, не нашедших себе места в новом цивилизованном обществе и просто живущих за куполом, но не имеющих при этом никакого отношения к Противостоянию. Почему-то их гвардейцы в основной своей массе не трогали и, вообще, обращали на них не слишком много внимания. Сколько таких людей, как они умудрялись выживать под палящим солнцем, чем питались и занимались, осталось для Герда загадкой. Может быть, Даяна не была активным повстанцем, а просто жила за пределами купола вместе с другими такими же отщепенцами?

Также Герду пришлось перелистать множество протоколов допросов, их он просматривал мельком и невзначай, чтобы не акцентировать внимание на тех методах дознания, что практиковались в Бабиле. Они по жестокости мало чем отличались от экспериментов над людьми. Но как он ни старался игнорировать будничный тон дознавателей, повествующих о том, как они выколачивали показания из обвиняемых, подозреваемых или просто свидетелей, когда на одном из листов он наткнулся на ржавое пятно засохшей крови, очевидно, брызнувшей на протокол во время допроса, Герд снова не выдержал. Он в отвращении отбросил от себя папку и скорчился: у него свело желудок. Несколько минут он потратил на борьбу с подступавшей к горлу рвотой – здесь на полу он ее оставить не мог – и в итоге победил.

Потом Герд предпринял еще несколько попыток найти что-нибудь ценное, обходя на этот раз протоколы допросов стороной, только ему все равно мешали фокусироваться навязчивые мысли. А как же Хам? Он знает, что творится на самом деле, ведь ему доступны все эти сведения? Хам просто не может не знать! Как же он тогда спит по ночам? Или он и сам не раз проделывал такое с людьми? А Натан? Его отец, состоя на службе у государства, тоже все знал? Делал сам? Или, может, именно по этой причине он ушел в отставку? Может, он предпочел горбатиться на заводе, чем участвовать во всем этом кошмаре? Хотелось бы верить.

В конце концов Герд наткнулся на упоминание еще одной категории людей – неких кочевых народностей начала постколлапсовых времен, которые бродяжничали по территории пустынь в поисках оазисов и держались еще более обособленными племенными союзами, чем отщепенцы на задворках современной цивилизации. Для государства они никакой опасности не представляли, поэтому агема ими также мало интересовалась. Все равно они все были обречены на смерть под солнцем. Но что показалось Герду особенно странным, так это то, что одно время ими интересовались, пока искали людей с аномалиями. Согласно одному отчету, нескольких из бедуинов в свое время доставили в ГНИЛ, а «остальных уничтожили на месте». За более подробной информацией об этой операции шла отсылка в секцию «Совершенно секретно».

Это и было тем, что надо, Герд был уверен. Его сердце забилось глухо и тяжело: Даяна принадлежала кочевым племенам, ведь во снах он кроме песка ничего не видел в той местности, где они находились. Он посмотрел на часы – без пяти шесть утра. Как бы ему ни хотелось – хотя ему отнюдь этого не хотелось – времени копаться дольше у него не было. Пора было уходить. Хоть это и бесполезно.

Как во сне он покинул библиотеку. На улицах было уже почти пусто, только кое-где еще встречались прохожие, возвращавшиеся с бдения. Двигались они замедленно со остекленевшими глазами и бледными лицами. Герд среди них совсем не выделялся.

Как добрался до дома, он не помнил, но помнил, что чуть не забыл положить пропуск на место, а потом, не скрываясь, пошел в свою комнату, правда, по пути никого все равно не встретил, и, не раздеваясь, повалился на кровать. Сомкнуть глаз так и не смог. Он жил в страшное время, мир катился к своей гибели, но виновато в этом было отнюдь не солнце, а сами люди, которые хуже зверья терзали других людей. У Герда не было сомнений, что его найдут, что за ним придут, его будут пытать и под конец убьют. Но сейчас он даже ничего не чувствовал по этому поводу, ему вообще казалось, что после всего пережитого в эту ночь он больше никогда ничего не сможет почувствовать.

В девять утра пришла экономка с завтраком. Под глазами у нее залегли тени, лицо было землистым и осунувшимся – в ее возрасте уже трудно проводить всю ночь на ногах и тем более переживать сильные эмоциональные всплески. Сегодня она шаркала даже противнее обычного. Герд укрылся одеялом с головой и попросил оставить его в покое. Когда она ушла, оставив поднос на столе, он машинально вылез из постели, сходил в душ, сменил белье и съел завтрак. На вкус тот был, как песок. Герд собрал свои вещи в сумку и в тупом оцепенении стал ждать. Ждать, когда за ним придут гвардейцы. Про себя он отстраненно и достаточно рационально рассудил, что ему было бы лучше во избежание пыток и препарирования покончить с собой до того, как за ним явятся. Это логично и много более гуманно, убеждал он себя, но с места так и не двигался, продолжал прямо сидеть на стуле и, смотря в одну точку, ждать.

Ровно в одиннадцать за ним пришли. Это были не гвардейцы – ему пора было на поезд. Потом Герд ждал, что его снимут с поезда. Но его не сняли. Потом он ждал, что его встретят на платформе, но там была только Олва. Потом он ждал, что его схватят в ее доме, но там к нему бросилась только Старта.

В ожидании визита агемы Герд провел месяц. Он плохо ел, совсем не готовился к экзаменам и почти не выходил из дома. По ночам ему снились пытки, замученные полунагие люди, бункер и Хам, предлагавший ему признаться в шпионаже в пользу Противостояния и, тем самым, облегчить свою смерть. Герд снова похудел, почти заболел и больше не летал. Олва, сколько ни спрашивала, ничего от него не могла добиться. Но за ним так никто и не пришел.

На сердце у Герда полегчало только один раз, когда Олва передала ему новость, что у него родилась сестра, назвали Эвой. Он и сам не понимал, почему такой теплотой и нежностью отозвалась в его душе эта новость о сестренке, но, думая о ней, он улыбался.

Все изменилось тогда, когда Герду приснился сон, что Даяна попала в руки агемы. Герд с криком проснулся, а вопль Даяны все продолжали звенеть у него в ушах, даже когда его собственный уже замер. Он словно очнулся от анабиоза. Неважно, что будет с ним, ее мучений он не перенесет. Он не позволит ее пытать. Он найдет ее и спасет.