Читать книгу Домочадцы и другие лоскутяне - Лидия Полякова - Страница 6

Сима проснулся, когда солнце давно прошло точку зенита… Занавеска на окне трепетала сигнальным флажком, посылая в мир сообщение отбоя тревоги. Он полежал немного, перебирая в памяти ночные впечатления. Встал босиком на прохладный пол и порадовался тому, что доски не уходят из-под ног. Прошёл по просторному коридору, приоткрыв по ходу двери в комнату Миши и Хулигана Гоши, убедился, что оба ещё крепко спят. Говорящая Собака Чау, чуть подняв голову с тёплой лапы, сонно взглянула на него и шевельнула хвостом. Дома! Все дома, наконец, отсыпаются, хотя Дедушка Бертик давно сыграл уже и мелодию обеда. И Ди Ноель, конечно, спит в своей кровати! Крепко же ему досталось этой ночью!

Вообще-то его звали Симоном, но мама нашла такое милое маленькое имя – Сима. Он вырос в приюте, потому что… потому что?… Симон не знал этого. Просто, с определённого возраста осознал себя там. Рядом всегда были дети, которым надо было выживать и взрослеть в обстановке стерильного равнодушия. Может быть, поэтому приютским не знакома любовь. Они готовы в минуту принять за неё любую иллюзию. Но он-то помнил, что такое тёплый дом и любовь людей, живущих семьёй. Сима уже забыл, как выглядели его родители, но конечно, узнал бы их сразу – если бы только увидел…

Взрослея, научился в каждый день входить, как большой корабль входит в узкий канал – еле вмещаясь в русла своих желаний… Понимать, что ограничения – на расстоянии вытянутой руки, и проходить сквозь них, как нить проходит сквозь игольное ушко – сохраняя всё, чем полна жизнь и память… Иногда он отчётливо ощущал – кто-то ведёт его за собой, стараясь уберечь от ушибов. Кто это был? Интуиция? Душа? Невидимый друг, который думает о нём? Или судьба?

Сколько он помнил себя, всегда знал: в каждую минуту кто-то далеко или близко просит о помощи. Это было нелёгкое знание, потому что мало кому мог помочь сам ещё беспомощный мальчишка…

Однажды, когда весь приют был погружён в глубокий сон, Сима услышал всхлипывания. Мальчик поднял голову и огляделся. В спальне было тихо. С соседних кроватей доносилось еле слышное ровное дыхание. Всхлип повторился. Он шёл откуда-то извне. Кто-то плакал за стенами приюта.

Парнишка выбрался через окно, мягко спрыгнул на траву. С удивлением отметил про себя движущиеся чёрные тени деревьев на чёрной земле – раньше он их никогда не замечал. Вдоль хорошо знакомой, рябой от серых проплешин в облупившейся розовой штукатурке стены стояли погашенные фонари. Дворник зажигал их в сумерках, расставлял на строго отведённых местах и гасил, когда приют засыпал: масло надо было расходовать экономно. Сима зажёг фонарь и побежал на поиск плачущего. В бегущей световой дорожке у него под ногами вырастали ненастоящие, словно вылепленные из пластилина, лоскуты газонной травы, серые плиты дорожек с бурыми и жёлтыми заплатами опавших листьев. Плач слышался со стороны побережья. Он перелез через забор и решительно направился к морю.

Море было неспокойно, каменистый берег осыпали осколки разбивающихся о земную твердь тугих волн цвета бутылочного стекла… Чей-то тихий плач звучал где-то рядом. Мальчишка поскользнулся на мокром уступе и шлёпнулся на большой скользкий валун.

Прямо на него смотрела заплаканная маленькая девочка, почему-то сидящая по пояс в воде.

– Давай руку, – сказал он, – я тебя вытащу! Что ты делаешь здесь одна ночью?

– Не надо меня вытаскивать. Я немного заблудилась. Мне надо посидеть здесь до утра, а одной страшно…

– А где ты живёшь? Зачем сидеть здесь, в воде, всю ночь? Я могу проводить тебя домой! Тебя, наверное, все ищут, беспокоятся…

– Я в море живу, – ответила девочка. Просто, нельзя мне по ночам одной гулять. А я вышла одна. А теперь не хочу одна возвращаться. Мне надо утра здесь дождаться, а потом отправиться домой.

– А почему ты тогда вышла на прогулку ночью одна?

– Музыку услышала. Красивую такую. Выглянула из грота, а совсем недалеко лодка плывёт. С фонариками разноцветными. И в лодке музыка играет, и люди поют. Тоже красивые! И мне так захотелось всё это поближе рассмотреть! И музыку немного ещё послушать. Вот я и поплыла к лодке. Думала, она близко, и я совсем чуть-чуть поплаваю рядом, посмотрю на них и послушаю… А лодка оказалась далеко, да и мне так понравилось рассматривать фонарики… И дамы там были такие нарядные! Я загляделась, подплыла совсем близко… И вдруг кто-то меня заметил – наверное, я попала в свет фонаря… Там такой крик поднялся! Я бросилась бежать со всех сил. А потом заблудилась… Выплыла сюда. Хорошо, что ты пришёл! Сможешь посидеть здесь, со мной, до утра – а то мне что-то боязно?..

– Не бойся! Я посижу!

Разве мог он оставить в беде того, кто просит о помощи?

Они разговаривали до тех пор, пока не рассвело. Масло в фонаре давно закончилось. Когда море стало совсем синим и вобрало в себя расплавленное солнце, морская девочка сказала:

– Ну, всё! Я пошла домой!

– Пока! – ответил Сима, – приплывай в гости!

Девочка разжала мокрый кулачок. На ладошке лежала огромная наполовину стёртая жемчужина. «Это свисток. – сказала она. – Я сама его сделала, как из абрикосовой косточки делала раньше. Возьми себе. Когда посвистишь в него, я услышу, даже если буду очень далеко. Я буду знать, что ты меня позвал. И приплыву сюда».

– Спасибо! Какой красивый – я такого никогда раньше не видел!

Она улыбнулась, махнула рукой и сразу ушла под воду… Сколько Сима ни вглядывался, больше её светлая головка так и не появилась на поверхности моря… Он взял фонарь и медленно пошёл к приюту.

Часом ранее дворник, пришедший мести двор и убирать опавшие на газоны листья, заметил пропажу фонаря. Обойдя покрытые потрескавшейся каменной плиткой дорожки, он убедился в том, что фонарь исчез бесследно, и немедленно отправился докладывать о происшествии коменданту. Разбуженный так недопустимо рано, комендант пришёл в ужас. Вокруг царила утренняя свежесть, и он очень боялся простудиться. Его фланелевый коричневый халат был недостаточно тёплым для улицы, а тут ещё такое странное событие! Это неслыханно – до сих пор фонари в приюте всегда стояли там, где их поставит дворник! Вдвоём они принялись обсуждать случившееся и строить предположения – что бы это могло означать. И в эту минуту Сима уселся верхом на заборе. В руках у него был искомый фонарь. А из дверей приюта в сад выбежал взволнованный надзиратель в сером вицмундире, наглухо застёгнутом на три ряда медных пуговиц – он торопился отрапортовать коменданту, что одного из воспитанников нет в спальне, вообще нет в корпусе! В то время, как все остальные приютские дети ещё крепко спят в своих постелях! Комендант собственноручно стащил мальчишку с забора. Дворник принялся осматривать фонарь и обнаружил, что всё масло в нём выгорело, а значит, фонарём пользовались несколько часов! Втроём они устроили Симону допрос, но всё, сказанное про плачущую девочку в море, вызвало у них возмущение. Воспитанник допустил недопустимое: нарушил режим заведения, без разрешения взял приютский фонарь, перерасходовал фонарное масло! Беседы по ночам с плачущими морскими девочками программой и уставом приюта не предусмотрены! Оставить это без наказания невозможно. Немедленно была написана докладная высокому начальству, и в тот же день мальчика перевели в другой приют с ещё более строгими правилами пребывания… Но и в другом приюте с ним случилось нечто подобное.

Осенней ночью, зябкой, с морозцем, неожиданно ударившим после косого и холодного проливного дождя, он услышал просьбу о помощи – в беду попал какой-то мужчина. Накинув непромокаемый плащ, Сима тихо выскользнул за дверь приюта. Хорошо смазанный замок открылся легко и бесшумно. На его счастье, дежурный надзиратель крепко спал в кресле и не услышал звон колокольчика над открываемой дверью. Дорогу Симон знал точно – как будто не раз уже ходил по ней, хотя этот маршрут был для него совершенно новым. В свете луны она была совсем белой, стеклянной. Он шёл по льду и падал, вставал и скользил, еле удерживая равновесие. Бежать было невозможно – коньков у него не было… Зато сейчас у него уже был собственный фонарь, небольшая лопата и прочная верёвка, которые он с большим трудом прятал от надзирателей и дворника под крыльцом приюта.

Часа через два этой изнурительной ходьбы, он увидел на обочине опрокинутую повозку, придавившую возницу и его лошадь. Лошадь обессилела и лежала без движения, а её хозяин, увидев свет фонаря, стал громко звать на помощь. Сима скатился с дороги и подобрался к повозке. Мужчина был крепко прижат к земле, и не мог сам выбраться. Он лежал так уже несколько часов и изрядно замёрз. Симон успокоил его, скинул плащ, свернул его и подложил под голову лежащему. Поднять повозку одному было ему не под силу. Тогда он стал рыть схваченную морозцем землю под лежащим человеком. Когда была вырыта небольшая канавка, Сима ухватил его под руки и потихоньку вытащил из западни…

– Вот спасибо тебе, парень! Не знаю, как и благодарить! Если бы не ты – сколько ещё я здесь провалялся, – мужчина хлопал себя по плечам и топал ногами, чтобы согреться. – Повезло мне! А вот лошадке моей, кажется, не очень!

Вдвоём они осмотрели лошадь. Её нога была придавлена колесом. Лошадь взглянула на них, в её глазах была боль и беспомощность. Мужчина подпёр плечом повозку и начал с натугой её поднимать. Сима встал с ним рядом и тоже упёрся обеими руками в борт. С огромным напряжением сил им удалось поставить тарантас на колёса. Скользя по льду толкая друг друга, они бросились к лошади и стали поднимать её… Одна нога животного была сильно повреждена, и кобылка с трудом сделала несколько неуверенных шагов.

– Да, лошадка своё, видимо, отбегала, – сказал мужчина. – Наверное, придётся её усыпить, не буду же я её кормить даром…

– Она столько лет работала на вас, а вам жалко для неё корма? Вы сказали, что не знаете, как отблагодарить меня… Пожалуйста, не убивайте лошадь, пусть она хромает, но живёт! Прошу вас, пожалуйста! Завтра я напишу письмо знакомому фермеру – у него ходят на воле несколько старых лошадей. Возможно, он возьмёт к себе и эту, вашу…

– Что ж, будь по-твоему! Пусть живёт, а ты всё же узнай, может, кто и заберёт её… Слушай, я даже не спросил – куда ты шёл, что в такой час оказался на этой дороге?

– Долго объяснять, – сказал Сима, – так получилось, мы здесь встретились… Уже светает, сейчас начнётся движение, думаю, вам обязательно помогут добраться до дома, а мне надо бежать обратно, меня сейчас начнут искать… Скажите, как вас найти, если кто-то захочет забрать вашу лошадь?

Запомнив имя мужчины и название его деревушки, Сима попрощался и отправился обратно. Что-то подсказывало ему: он снова опоздал в приют…

Несколько приютов он сменил, пока, наконец, не дорос до самостоятельной жизни. И ещё он начал писать стихи. Собственно, первое стихотворение он написал после встречи с девочкой из моря. Он очень много думал о ней и о необычной её жизни… «две родины, а ласточка одна» – как-то прозвучало у него… где прозвучало, он не мог сказать – то ли в мыслях, то ли в душе, то ли в кровотоке… Та встреча определила многое – Сима стал спасателем и поэтом.

Однажды в детстве, совсем почти засыпая, погружаясь в тёплую невесомость сна, почувствовал, как кто-то плачет в одиночестве! Вдруг оказалось, что он мог улавливать сигналы бедствия. И это побудило его к действиям. Потому что слушать молча – значило бы подслушивать. А этого мальчишка не допускал в принципе. Значит, на каждый горестный сигнал Сима отправлялся в путь. Он внимательно слушал те сообщения, которые посылала ему ночь. В полифонии ночной тишины одни мелодии звучали громче других… Но выбор, импульс к действию приходил, когда Симон ощущал странный толчок в сердце. Со временем обратил внимание на то, что две темы были всегда – то громче, то тише, пересекаясь со всеми остальными, то еле слышно, словно уходили навсегда, иногда совсем рядом. Особенно в полнолуние. Он всегда слышал их, помнил, но знал, что время пойти по следам этой музыки ещё не пришло. Обе эти мелодии были странным образом связаны между собой, хотя были совершенно независимы друг от друга… Иногда он думал, что одна из них звучит совсем близко, чуть ли не у него за стеной. Но, как правило, в полнолуние Чау пела свои песни Луне, это стирало звучащую тишину ночи, и Сима обычно укладывался спать, зная, что ничего больше сегодня не услышит – Собака не даст сосредоточиться…

В Доме, который каждую ночь становился другим, Симону было хорошо – он и сам становился немного другим после каждого своего ночного похода. Мебели в его комнате стояло немного: крепкая кровать с жёстким матрацем, очень просторная, потому что он любил спать, разбросав руки и ноги, большой полупустой шкаф, в котором совсем немного места занимала его одежда, зато имелось много тарелок и вилок-ложек – он в любое время был готов накормить и приютить тех, у кого не было крова. Несколько матрацев и одеял лежали в сундуке на тот случай, если кто-то останется ночевать… У двери стоял большой коричневый рюкзак грубой кожи, в котором было сложено всё, что могло понадобиться ему в походе, фонарь и большая фляга с водой, которые он закреплял на поясе, и замшевый мешочек оливкового цвета с небольшим запасом еды. Рядом лежало несколько связок прочных верёвок и бечевы. Но главная ценность Симы хранилась в самой глубине верхней полки шкафа – голубая в золотых бабочках жестяная коробочка из-под не им съеденных леденцов.

Коробочку он берёг пуще зеницы ока. В ней находились свисток из наполовину стёртой жемчужины и маленький, с почтовую марку размером, обрывок чего-то, что он так и не смог определить. Похоже, на нём был изображён розовый детский башмачок с застёжкой на пуговицу. Впрочем, этот неровный клочок то ли кожи, то ли ткани, то ли бумаги давно стал таким затёртым и выцветшим, что мало кто разглядел бы на нём хоть что-нибудь. Но Симон помнил каждый штрих, каждый изгиб контура на рисунке, потому что хранил и разглядывал его, сколько помнил себя. Он точно знал – это из его жизни, из его детства. И ещё с детства он хранил в памяти странный стишок. Что означали слова этого стишка, ему было неизвестно, и он часто повторял его, как детскую считалочку – домочадцы все слышали его от Симы, и каждый мог подхватить, если Симон начинал бормотать эти строчки в момент работы или размышлений:

Совместное изучение смысла стишка не привело ни к чему – кажется, его просто не было. Особенно смешными казались строчки про сестру, которая наденет платье, когда совсем рассветёт… И только Бабушка Лина говорила: «Если мы не находим смысла в словах, это не значит, что его нет – может быть, мы просто ещё не доросли до понимания…» Она говорила так, обращаясь к Тыкве, умевшей глубокомысленно слушать и выразительно молчать в ответ, отчего все считали её замечательным собеседником.

Дедушка Бертик называл Симона поэтом, но стихи были только видимыми оттисками его бессонниц, его ночных поисков и находок. Потому что работа спасателя всегда полна риска и поэзии высокого накала – а Сима был хорошим спасателем.

Там, где он жил, находилось таинственное место, где сосуществовали все места земного шара, и он был готов в любую минуту отправиться на помощь в самую далёкую даль…

Сегодня ночью он уловил полустёртый прерывистый сигнал… Он долго настраивался на его истончающееся звучание и, наконец, с трудом разобрал – «нет света», «не вижу», «не выбраться»… Каждая клеточка его вобрала звуковые волны этого сообщения, и Сима всем своим существом ощутил дрожание горного склона. Он принял направление тревожного импульса. Очень быстро оделся в дорогу, взял приготовленное у двери снаряжение. Почти бесшумно вышел на лестницу, чтобы не потревожить покой Дома. Но с лестницы чуть не скатился, споткнувшись: на крыльце сидел Миша – отчего-то ему сегодня совсем не хотелось спать.

– Я с тобой! – сразу же сказал он Симе. Тот кивнул в ответ.

– Обувь надень удобную для дороги!

Рядом уже крутилась Чау, повизгивая от нетерпения. Её не надо было приглашать, слух собаки в сто крат острее, чем у человека, и она сразу услышала приготовления Симона в дорогу. Иногда, впрочем, не очень часто, ей удавалось отправиться с ним. На крыльцо, застёгиваясь на ходу, вышел заспанный Хулиган Гоша – его комната сегодня была ближе всех к входной двери, и спал он обострённо чутко – привычка такая у него была…

– Я с вами! – безапелляционно заявил он, и накинул капюшон куртки.

– Всё объясню по дороге, – сказал Сима. – Времени в обрез, надо спешить! – и негромко позвал: Жабль, Жабль!

Через мгновение три Жабля возникли над крыльцом. На одного уселись все Домочадцы, и Симон обозначил ему направление. Два других Жабля тронулись за ними вслед – мало ли, какая помощь может скоро понадобиться.

Склон высокой горы накопил напряжение. Ледниковая шапка на вершине уже несколько недель понемногу таяла, и талые воды, заполнив все впадины ледника, стали сползать вниз. Огромная масса обломков хребта, глыб, камней разного размера и каменной крошки начала шевелиться – пока медленно, незаметно глазу, и только нарастающий шорох отражал начало этого движения.

Ди Ноель и Вареник, старые друзья, картографы и вояки, работали над составлением карты местности. Шутка сказать – случись здесь какие боевые действия, а вот как раз подробной карты этого склона и нет! Разве можно вести войну вслепую! Нет, они были профессионалами, а не дилетантами. Посему надо было каждый кусочек земли обозначить на подробной схеме. Они размеряли угол наклона, описывали каждую складочку рельефа и зарисовывали тропинки, протоптанные горными козами… Сегодня они работали на входе в узкое ущелье.

Ди Ноель, не просто картограф, а генерал-картограф (да простят меня другие сказочные генералы), всю свою жизнь служил в силах обороны Острова. Не просто служил – почти возглавлял их. Он носил типичную для генералов причёску – выбеленные возрастом длинные, почти до пояса, волосы, которые перед началом учений или боевых действий адъютант заплетал ему в четыре толстых косы. Окончание каждой косы украшалось семью металлическими наконечниками – в честь семи блестящих побед, одержанных Ди Ноелем в сражениях. Мундир в любой ситуации всегда был отглажен почти до блеска, а обувь начищена так, что в носках сапог – или сандалий, по сезону – он мог увидеть своё отражение… Ноель любил форму и гордился ею – на Острове те, кто носил форменную одежду, считались защитниками островитян. Конечно, при нём всегда были все виды оружия, которые только можно носить на себе. Но главное – Ди Ноель отличался аналитическим складом ума и генеральским самообладанием ещё в бытность свою самым старшим лейтенантом, и это помогало ему выигрывать во всех случаях…

Для начала понадобились точные карты острова – вот почему картограф Вареник и генерал-картограф Ди Ноель уже несколько дней работали в горах. Они разбили палатку на небольшом плато, откуда открывался панорамный вид на горный массив и низинные равнины. У подножия горы лежал живописный городок. Яркие крыши его домов плыли среди волнующегося моря осенних ухоженных садов. А между стоянкой картографов и этим уютным городом сверкало чистейшей синевой окружённое горными лугами озеро. Ди Ноель, тонко чувствующий красоту, отметил про себя этот безмятежный пейзаж, но не стал отвлекать Вареника на такие сентиментальные переживания. Оторвавшись от поэтических размышлений, генерал развернул карту, на которой было нанесено это самое озеро, и с удивлением отметил, что береговая линия водоёма сильно изменилась – у кромки воды появились нагромождения огромных валунов, некоторые даже заползли в прибрежные камыши. Брови Ди Ноеля вопросительно изогнулись.

Утром Ноель заметил белое плотное облако над ледяной шапкой вершины. Странное облако. Как будто над вершиной сгустилось некие испарения. А из-за невысокого отрога на голубоватый бок ледника струилось странное свечение, источник которого был невиден и потому необъясним.

– Ледник тает? – сказал он Варенику.

– Осень наступила. Какое здесь таяние может быть? – ответил Вареник.

С Вареником Ноель дружил с самого детства: их отцы трудились бок о бок на своих наделах, и дома их стояли по соседству. Можно сказать, что вся жизнь прошла перед глазами друг друга. Только Вареник со временем стал просто картографом, а Ди Ноель – генералом-картографом.

Подняв голову от таблицы, в которую записывались измерения, Ноель бросил взгляд на ближайший каменный массив, и заметил резкое чёрное движение – как будто что-то молниеносно скрылось в скальной трещине. Пригляделся внимательнее. Нет, показалось от длительного напряжения взгляда. Наверху тишина и полное спокойствие. Может, дикий козёл прыгнул с валуна на валун в поисках вкусного стебля, пробившегося между камнями.

– Есть же счастливчики – они могут себе позволить бродить по горам для своего удовольствия! – проворчал Ди Ноель. – А тут времени присесть нет! И в самом деле – труды были кропотливыми, они работали четвёртый день, почти не отдыхая – осень, всё же, погода того и гляди испортится, надо поторапливаться. На закате, когда они почти закончили работу, намеченную на сегодня, Ди Ноель наклонился, чтобы положить свеженький чертёж в папку, а когда поднял голову, Вареник на его глазах рухнул в пустоту, внезапно образовавшуюся под ногами. Ноель бросился к открывшейся расселине – друг лежал метрах в пятнадцати внизу, в узкой, совершенно отвесной щели.

– Как ты? – срывающимся от волнения голосом крикнул он Варенику. – Держись, я сейчас тебя вытащу!

– Нормально! – откликнулся тот, – не торопись, делай всё аккуратно! Я сейчас тут осмотрюсь, может, сам выберусь! Голова у него кружилась – он прилично разбил её при падении. С трудом поднялся на ноги и начал вглядываться. Подняться самому не получится – даже крошечных выступов не было в каменной стене перед ним. Вдруг в глазах у него потемнело, и он снова осел на дно каменного мешка. Вареник потерял сознание. У генерала не осталось выбора – Ди Ноель решительно начал спуск. Верёвочную лестницу закрепил надёжно – она должна была выдержать вес двоих взрослых мужчин. Когда он был на расстоянии метра от основания щели, лестница скользнула вниз – что-то произошло с креплением наверху. Осмотрев лестницу, генерал понял, что именно. Ниже крепления верёвки были аккуратно перерезаны… Они оба оказались в западне… К этому времени сумерки сгустились… Ноель достал нож из-за голенища сапога, и попытался высечь ступеньку в каменном полотне. Бесполезно! Даже царапина не отразилась на безжизненной поверхности. Но ладонью он почувствовал какую-то почти неуловимую вибрацию камня и совершенно необъяснимую влажность. «Странное ощущение, – подумал он, – гору как будто знобит. И камни испариной покрылись. С чего бы это? Кто же это метнулся и скрылся там, за уступом? И кто перерезал верёвки?».

Ноель забинтовал голову Вареника, дал ему вина из фляги, что была закреплена у пояса, и, усадив друга поудобнее, стал думать – что делать дальше. Даже утром их никто не хватится, потому что они ушли в горы на неделю. Но и когда начнут искать – как смогут найти эту узкую щель? Положение их было незавидным, если не сказать – безнадёжным. «Нет света, – подумал Ди Ноель, – ничего не вижу… Похоже, нам не выбраться». Вдруг он понял, что вибрацию ощущает всем телом – несильно, но непрерывно. «Вот отчего образовалась эта щель – что-то происходит с горой, какое-то смещение!»

Прошло сколько-то времени, Ноель стал отчётливо слышать странный гул, внутренняя дрожь горы усилилась. Генерал-картограф был мудрым – он понял, что в горах происходят гибельные для него и Вареника изменения. Положение их было безвыходным… Как вдруг он увидел свет и странные колеблющиеся тени наверху. Затем кто-то негромко сказал: «Я никого не вижу. А ты, Гоша?» И другой голос, совершенно ни на что не похожий, произнёс: «Они здесь, внизу, я слышу их запах».

– Мы здесь! Эй, кто там! Мы здесь! Помогите! – крикнул Ноель.

– Тише! Не кричите! Начинается камнепад! Сейчас мы вас вытащим! – ответили ему.

Сима, Миша, Хулиган Гоша и Чау спешились.

– Камнепад начнётся с минуты на минуту, – тихо сказал Сима. – Миш, мы с тобой остаёмся здесь. Гоша, ты с Чаушкой спуститесь в низину. Там маленький посёлок, фермеры живут. Их надо срочно вывезти. Этим каменным потоком будет заполнено озеро. А его воды хлынут вниз и могут затопить Молочные Реки. Поторопитесь! Вызывайте ещё Жаблей на подмогу – они должны поднять всех, кто живёт в посёлке, в воздух!

Один из Жаблей моментально исчез – вызывать поддержку. Горы нарушали покрытие жаблевой связи, поэтому ему пришлось искать место, откуда депо жаблей могло принять его вызов и сигнал жабль-навигатора. Гоша подхватил собачку на руки, и на втором Жабле они отправились в посёлок.

Сима зажёг фонарь и при его свете осмотрел трещину, в которой находились картографы. Он знал, что времени у них нет – каменные шорохи, накладываясь друг на друга, уже сливались в гул, который обозначал движение. Движение каменных масс. И сочащаяся под ногами вода. Поток мог обрушиться в любое мгновение. Сима закрепил некое подобие люльки под брюхом Жабля, сел в неё сам, и начал понемногу отпускать стропы. Вскоре он оказался на дне расселины. Вдвоём с Ди Ноелем они уложили в люльку Вареника, и Жабль, поднявшись, моментально вытащил их на поверхность.

– Возвращаемся, – Сима дал команду Жаблю. Жабль качнулся в знак того, что принял команду.

– Нет! – воскликнул Ди Ноель, – Наверх! Мы должны понять, что там происходит. Камни не просто так поползли! Что-то происходит с ледником!

Жабль мгновенно начал движение к вершине горы. При подлёте к леднику друзья увидели, что с него сползают тяжёлые потоки воды. Прямо на глазах у поражённых домочадцев крыло ледника разорвало несколько глубоких трещин. Скрежет и грохот покрыли все звуки вокруг. Обломившийся ледяной гребень начал губительное движение вниз, дробясь и разделяясь на несущие гибель глыбы. А перед ним покатилась неукротимая волна камней, обломков горных уступов и складок…

– Все вниз! – скомандовал Ди Ноель. – Сейчас надо постараться успеть направить льды и камни в сторону. Надо обрушить ближайшую гряду, тогда она перекроет дорогу потоку! Иначе льды заполнят озеро, и сметут посёлок молочнорекцев! – Ди Ноель уже кричал, так как гул от движущихся камней заглушал их голоса, – Сюда надо заложить самый мощный заряд. И ещё три вот там – генерал указал кивком головы. – Фитили делайте подлиннее, чтобы мы сами смогли отойти на безопасное расстояние! Говоря это, он уже закладывал порох в вырытую штыком ямку В этом генерал-картограф был весь – профессионал! Миша и Сима отчаянно старались углубить пороховые закладки, чтобы взрывы в указанных Ди Ноелем местах обрушили ребро горы, делящее склон на неравные части, в узкое горло ущелья. Тогда будет перекрыто сползание ледника, и горное озеро останется нетронутым.

– Поджигай, – взмахнул рукой Ноель, и сам запалил ближайший фитиль.

Умница Жабль с Вареником на спине тут же подхватил генерала, сделал бросок сначала за Мишей, следом – за Симой и резко взмыл ввысь. В этот момент первые камни начали обстрел того места, где лоскутяне только что находились.

– Уходим! – крикнул генерал-картограф, и Жабль начал движение к посёлку.

В низине, с трёх сторон окружённой горами, лежал небольшой посёлок Молочные Реки. Назывался он так, потому что его жители исстари занимались производством замечательных молочных продуктов – творога, масла, сыров и сметаны, которые они готовили из вкусного молока своих коров. Сыры и сметана из этого посёлка славились на всём Острове, и моментально раскупались островитянами. В Молочных Реках очень заботились о коровках, пасли их на лучших пастбищах в лугах предгорья и в низине, и в каждой семье холили и ласкали этих больших добродушных животных, приносящих достаток. На заднем дворе у всех стояли добротные и просторные стойла для скота, птичники, хозяйственные постройки, в которых хранился весь необходимый для работ на земле инвентарь и корма, заготовленные на зиму. В отдельных кладовых хранилось готовое масло и дозревали сыры. Дома в нём были поставлены ещё прадедами нынешних его жителей. Они строились по единому плану из серого камня, вырубленного в горах, и были крыты празднично-яркой коричневой черепицей. Перед каждым домом был разбит пышный палисадник, и стояли скамейки и столы, выкрашенные весёлыми красками. Старые деревья у невысоких заборов давали густую тёплую тень. Ребятишки летом играли на чистых улицах, либо гурьбой уходили на речку. А взрослые, окончив дневные труды, пили чай в палисадниках и пели песни, и над посёлком витали запахи сдобных пирогов и протяжные мелодии. А по праздникам они устраивали танцы на площади в центре посёлка. Зимой, когда коровы возвращались с пастбищ в чистые и тёплые стойла, жители Молочных Рек вечерами ходили в гости. Мужчины сообща правили к весне инструмент, а женщины вместе пряли, ткали, шили и вышивали – и непременно пели, потому что работа с добрыми друзьями всегда в радость! А их знаменитые сыры дозревали в мире и добре.

Так и поживали молочнорекцы. Дни отдавали трудам и заботам. А вечера посвящали близким или мечтам… К слову сказать, так жили все лоскутяне. Ну, или почти все…

Позади каждого молочнорекского дома, как и во всех подворьях Лоскутного Королевства, стояли три полностью оснащённые мощные корабельные мачты. Обычно яркие паруса были свёрнуты. Но по решению Совета Королей изменить курс Острова, все лоскутяне распускали паруса. Тяжёлые полотнища наполнялись ветром, и пёстрая регата увлекала Остров в нужном направлении.

…Гоша и Чау спешились у первого дома на окраине посёлка. Когда надо было сделать что-то быстро, аккуратно и внимательно, не было никого, кто справился бы лучше Хулигана Гоши.

– Ну, Чаушка, буди всех, – он слегка потрепал собачку по загривку. Чау чуть припала на передние лапы и громко залаяла:

– Братцы, на посёлок идёт беда! Скорее поднимайте хозяев! Ответом ей был слитный лай, одновременно раздавшийся во всех дворах. Деревенские собаки лаяли, не прекращая. Через пару минут на крыльце каждого дома появились встревоженные мужчины. Гоша и Чау побежали по дворам.

– Скорее на улицу, надо уходить от наводнения, торопитесь, торопите соседей!

В домах загорелся свет, в окнах стали видны мечущиеся внутри комнат силуэты. Потом на улицу стали выбегать наспех одетые люди, многие с детьми на руках. Хулиган Гоша успокаивал их, как мог:

– У нас достаточно Жаблей, чтобы сейчас всех вас поднять в воздух и увезти отсюда. Времени только в обрез. Поэтому сначала сажаем на Жаблей женщин и детишек. Потом уже на посадку пойдут мужчины! Не волнуйтесь, никто не потеряется, всех перевезём в определённое безопасное место! Проходите скорей!

Началась спешная посадка.

…Жабль с картографами «на борту» поднялся повыше, потому что ледовый поток уже начал вливаться в горло ущелья. В этот момент Сима крикнул: «Вниз!». Жабль на мгновение завис, затем пошёл на снижение. В бегущем свете фонаря чуть ниже по склону жался к чахлому серому кусту козлёнок. Должно быть, испуганный грохотом, он отбился от семьи, и теперь стоял открытой мишенью для летящих камней. Никто не успел остановить Симона – он спрыгнул с Жабля и бросился к козлёнку. Камни и куски льда сыпались со всех сторон, били его по ногам, по плечам, по спине. Вареник застонал от ужаса. Миша побелел. На их глазах Сима заслонил козлёнка от смертоносной лавины, и в эту же минуту шквал обрушился на него. В несколько мгновений Симона полностью засыпало…

…Над Молочными Реками зависла стая Жаблей. Почти все уже были подняты на безопасную высоту, Гоша, Чау и несколько мужчин спешно обходили дома – вдруг кто-то не смог выбраться, или так крепко спал, что не услышал сигнала тревоги. В одном доме обнаружили развалившегося на тёплой печи заспанного рыжего кота, который принял всё происходящее за помеху своим сладким снам. Гоша бережно взял его на руки. Теперь всё – можно и самим садиться. Нарастающий гул от идущей горной беды уже не позволял терять ни минуты времени на размышления…

…Увидев, что лёд и камни заживо погребли Симона, Миша бросился было вниз, но мощный рывок Ди Ноеля за кафтан удержал его на месте.

– Сидеть! Мальчишка! – рявкнул он, и в голосе его была слышна генеральская сила. – Вареник, остаёшься за старшего! Я спускаюсь, вы страхуете. Примерно через минуту начнутся взрывы пороха. Если до этого времени я не поднимусь с Симоном – уходите немедленно! Это приказ, понятно? – Говоря это, он обвязывал себя верёвкой. Ещё одну, свёрнутую, укрепил на поясе и резким толчком спрыгнул вниз. Тренированные мышцы солдата помогли ему удержать равновесие при прыжке. Грохот наполнял ущелье. Казалось, в мире кроме этого неживого и убивающего звука больше ничего не существовало. Ноель начал руками разгребать образовавшийся над Симоном холмик. Через несколько секунд рабочие перчатки из грубой кожи превратились в лохмотья. В следующие – в лохмотья превратилась кожа на его пальцах. Он отбрасывал куски льда и кричал «Симон!» – но сам не слышал своего голоса. Время для него как будто остановилось, в жизни больше не было ничего, кроме резкой боли в пальцах и одуряющего грохота… Тридцать пять секунд… Сердце его разрывалось – ведь он, хотя и был закалённым воякой, всё же так нелепо погибать не хотел! Тридцать девять! Вдруг из-под отброшенного камня появилась ладонь. Ноель схватил руку Симы, тот вцепился в его запястье. Мгновенно генерал обмотал свою и его руки верёвкой, отбросил ещё пару камней. Сорок семь секунд! «Держись!» – беззвучно крикнул он Симону и дал знак Варенику и Мише. Они вдвоём стали вытягивать Ноеля и Симу из каменного мешка. Жабль помогал им, как мог… Пятьдесят шесть секунд – генерал и спасатель оказались на Жабле, и все увидели, что левой рукой Симон держит у груди дрожащего козлёнка.

«Вперёд!» – снова беззвучно закричал Ноель, и Жабль взмыл вверх, а затем взял направление к основанию горы…

И в эту секунду начали взрываться установленные ими пороховые заряды… Взрывов слышно не было из-за скрежета крошащихся языков льда. Просто, в ночи вдруг один за другим раскрылись девять ослепительных золотисто-розовых цветков. Нельзя было понять, что происходит вокруг: огненные вспышки от взрывов оказывались в мешках густой пыли, и в их недолгом свете были видны движущиеся драконьи хребты, заполнившие вход в ущелье. А дальше снова воцарилась темнота. Вдруг грохот, убивающий всё живое, зазвучал по-другому – в горах повис рёв смертельно раненого чудовища… Он ещё длился, умножаемый совершенно обезумевшим эхом, но сила его ослабевала. Рёв затухал… Потом стал отчётливо слышаться стук от падения мелких камней – каменный град, затем шум дождя из песка и ледяной крошки. И тут наступила тишина! Такая, что от неё больно стало ушам! Сима, Миша, Вареник и Ноель заговорили одновременно, но слух их отказывался понимать звуки человеческой речи…

– Как ты правильно рассчитал места заложения зарядов! – кричал Вареник Ноелю

– Из-за этого козла ты всех заставил волноваться, – кричал Ноель Симону.

– Как хорошо, что деревня не пострадала, – кричал Симон Ноелю.

– Какое счастье, что с тобой ничего не случилось, – кричал Миша Симе.

…Жители Молочных Рек сидели на Жаблях. Напряжение и печаль читалась на их лицах, но никто не плакал – это были труженики, и они знали, что вместе смогут преодолеть всё. Их тучные стада вместе с пастухами находились на дальнем пастбище, и коровам ничто не угрожало, а значит, всё у знаменитого посёлка сложится хорошо, и новые сыры созреют в положенное время. А дома, если понадобится, они отстроят заново – все вместе! Гоша поднял руку, чтобы дать знак Жаблям трогаться в путь, но в это время Чау сказала ему: «Грохот стал другим – он затихает!»

Ах, это правда – слух у собак во сто крат сильнее человеческого! Несколько минут тяжёлого ожидания показалось сельчанам бесконечными. Но вот и они услышали – этот гул, наполнявший ночь, стал слабее! Затем он стал напоминать тяжёлый выдох засыпающего зверя – и эхо отозвалось несколькими выдохами, а потом одно только эхо пробежало между вершинами и стенами ущелья и спряталось где-то… Стало тихо.

«У них всё получилось, – сказал Гоша Чаушке. – Они смогли остановить лавину!» А потом он закричал во весь голос:

– Они смогли остановить лавину! На всех жаблях сразу раздались радостные восклицания, жабли снизились, все спешились и окружили Гошу и Чау Гоша стал рассказывать о том, что Симон и Миша остались в горах, чтобы остановить ледник – не дать завалить озеро и разрушить Молочные Реки… Вот тут женщины стали плакать.

И в этот момент над посёлком завис Жабль, на котором сидели Сима, Миша, Ди Ноель и Вареник. Они спустились на траву, и все увидели жмущегося к ногам Симона козлёнка.

Гоша отвернулся и стал вытирать глаза белоснежным платком, который был при нём всегда – такая была у него привычка. Молочнорекцы бросились к вновь прибывшим с объятьями и поцелуями и окружили их плотным восклицающим кольцом…

Ди Ноель по своей военной натуре одновременно видел всё, что происходит вокруг.

От него не укрылось, что Миша тихонько погладил Жабля по запылённому брюшку. Он почувствовал угрызения совести, подошёл к скромняге Жаблю и звучно чмокнул его в щёку. «Славная боевая лошадка!» – пробормотал генерал командным голосом. Жабль засмущался и из серо-зеленого стал пунцовым. Вареник достал из кармана походных штанов сухарик, и на ладони протянул его Жаблю. Тот никогда не ел сухарей, но из деликатности взял угощение губами и заложил за щёку, намереваясь выплюнуть при первом удобном случае…

Они вернулись в Дом утром. Все события прошедшей ночи были кратко рассказаны домочадцам. А дальше и спасатели, и спасённые направились в комнату Симы, всегда готовую принять вернувшихся домой с непростого пути.

– Ну, козлёнок попал в хорошее общество, – смеялся Сима, продолжая разговор.

– Совершенно не представляю, каким образом разрушилась эта ледовая шапка! Я определённо видел какое-то постороннее движение над той площадкой, где мы с Вареником вели измерения. Что это могло быть? Теперь мы не узнаем – там всё сейчас стало другим… И кто же перерезал нашу верёвочную лестницу? А вызову-ка я Жабля и слетаю глянуть на этот ледник! Надо осмотреть свежий фронт картографических работ, и чем скорее – тем лучше! Нет, ну как вспомню – вдруг посреди этого камнепада Симон бросается вытаскивать козлёнка! Мои волосы сами собой в косы заплетаются!

– Да я сегодня только козлёнка и спас, – сказал Сима. Всех остальных спасал ты, генерал, – и Вареника, и меня… А если честно, что бы я сегодня без вас сделал? Но вообще, все мы Чау жизнями обязаны! Ведь без неё пришлось бы долго искать ту расселину, в которую упали Ноель и Вареник – и ледник накрыл бы и нас, и озеро… А теперь спать! Нужно отдохнуть после ночных приключений! – с этими словами он опустился на кровать и уснул прежде, чем голова коснулась подушки.

Ди Ноель на цыпочках вышел из комнаты, жестом позвав с собой остальных домочадцев. Затем спустился во двор и кликнул Жабля. Вернулся через несколько часов. Рабочая тетрадь его была испещрена новыми заметками. Он собрал мужчин и сообщил странную новость.

– Поднявшись над ледником и облетев его, я увидел неожиданную приладу: за массивным отрогом были разложены несколько больших металлических листов. Отполированные до зеркального блеска, они располагались таким образом, что отражали усиленные солнечные лучи в определённую точку. Именно это и вызвало резкое таяние и обрушение ледника. А за ним последовал сход лавины. Так что вчерашняя беда была неслучайна. Кто-то подготовил её. Вот почему на берег озера наползли огромные валуны. И скальный грунт стал мокрым и вязким… Я забрал железяки оттуда, чтобы не случилось чего подобного ещё раз…

– Вот оно что! – протянул Миша. – На Острове затаился враг! Сигнал для всех нас – быть внимательными. Хорошо, что Сима вчера ночью принял твой сигнал! Но для чего кому-то понадобилось стереть с карты Лоскутянии горное озеро и Молочные Реки? Как нам это узнать?

– Узнаем, дай срок. – протянул Гоша. – Только женщинам пока этого говорить не надо. Для чего беспокоить их раньше времени? И, кстати, Ноель, что это за словечко такое – «прилада»? Откуда оно у тебя?

– Это, брат, я привёз из дивной страны Сайбирии, когда был там на учёбе. Богатое слово, и очень оно мне понравилось. Устройство или приспособление означает, вот как.

– И мне по душе пришлось. Яркое, выразительное!

– Значит так! Не отвлекаемся! – подвёл итог дедушка Бертик. – Не будем пока никого извещать о находке генерала. Однако всем нам надо повнимательнее стать. Приглядываться, задумываться, запоминать всё необычное, что заметим. А там видно будет.

– Но мы-то с Вареником столько дней составляли карту этого ущелья! – сказал Ди Ноель. – И теперь она недействительна!