Читать книгу Легкая поступь бытия. Избранные тексты: проза, поэзия, драматургия - Лилит Базян - Страница 23

Сережа Ковалев уже отбыл свой срок, но живет еще не в пределах столицы. Так что, как я понимаю, еще не полностью разрешено пребывание в Москве.

Собрались гости по поводу высвобождения Сережи и возвращения из ссылки. Собрались в доме Левы и Инны на Ленинском проспекте. В нашем прежнем доме. Я впервые вижу Сашу Нейфаха. Он в ударе, Когда речь заходит о какой-нибудь женщине и ее достоинствах, он недвусмысленно замечает: «К сожалению, не имел чести, не имел удовольствия знать».

Мы пьем за хозяйку дома – Иночку, он говорит тоже самое, и Инна смущенно отбивает его подозрительный комплимент. Мне все это немножко странно – в компании Левы это не было принято, и когда Александр выходит, я быстро говорю тост за Сережу. За союз его с моим папой, за тех, кто, теряя все, становится победителем.

И ведь, как в воду глядела – через несколько лет Сережа становится членом французского почетного легиона. Это ли не высшая награда для светлого ума и храброго сердца!? Вано неотрывно держит за руку Сережу будто боится, что тот вдруг исчезнет. На столе громадная бутыль чачи (тутовая водка), привезенная Вано. Он настоящий друг.

Тут же сидят Юра Семенов и Тата Харитон. Мы с ними этим же летом (1984 г.) проводили время вместе в академической гостинице «Лиелупе» в Прибалтике. Юра уже болен, но они с Татой полны надежд. Когда Лева нас рекомендовал, Юра спросил: «А с ними можно свободно говорить о политике?» И когда мы у них в номере, в благословенном местечке Лиелупе, высказались о брежневском времени со всей горячностью, Тата кинулась закрывать балконную дверь, на всякий случай. (Сережу уже освободили, А Саша Лавут, Левин хороший друг со школьных лет, еще сидел).

Тех, с кем пил стопочку пряного, смолистого рижского бальзама, забыть невозможно. Мы и не забываем. До сих пор безумно жаль безвременно ушедшую Тату, такую шумную, добросердечную, такую жизнелюбивую. Простая поездка на хутор в устье реки Лиелупе в ее устах обретала смысл и особую привлекательность. А Юра, оставшись без нее, как бы потерял стержень, но вызвал нас к себе и запинающимся голосом называл имена тех (в основном философов, которых знал) кто, по его мнению, мог бы нам помочь в решении армянского вопроса. Вот так благополучие теряет свои силы и становится подверженным ударам судьбы.

Мы тогда были все вместе и так воодушевлены приходом Сережи, что опьянели от одного этого факта. Произошла вынужденная рокировка и Араик остался на Ленинском (мы его вместе с Сережей бережно укладывали на Левин диван), а Левка со мной и папой пошел к нам на Губкина.

Я любила, очень, когда Лева приходил к нам. В прежние времена, когда я с мамой и папой жила на Ленинском, Лева часто подолгу засиживался на кафедре – играл в шахматы с Леней Чудаковым, добрым другом и участником многих наших застолий. Говорят, что все механизмы на кафедре исправлялись еще до того, как Леня к ним притрагивался, такой гипноз на расстоянии. Посмертная улыбка Лени, она нас поразила. Будто он говорил: «Не бойтесь, это вовсе и не страшно»…

Не помню, чем кончались их баталии, но длились так долго, что Леве сподручнее было остаться у нас на проспекте, чем ехать домой на Карбышева. Тем более, что Иночка никогда не протестовала. Умная жена, я – другая.

И вот Лева у нас, мы все в восторге, делаем для Левы что-нибудь вкусненькое, наливаем очень крепкий, очень горячий и очень сладкий чай. Мама вспоминает о левиных проказах, о том, как он однажды выпил на пари семнадцать стаканов чая. Леве у нас нравится, он остается еще на один день. На второй день мама говорит с любовью и строгостью глядя на сына:

– Лева, почему ты не подстрижешь бороду?

Лева кривится, но терпит. На третий день папа сурово замечает, пытаясь сделать Леву еще более совершенным:

– Лева, почему ты не учишь английский? Тебе же откроются горизонты!

И тут Лева не выдерживает. Поджав губы – он вообще редко обижается, но тут достали – поджав губы, он выцеживает следующее:

– Все, я к вам больше не приду… Но проходит время, и все повторяется, с вариантами.

Хорошие, славные были времена, золотые…