Читать книгу VLADI. Владимир Скулачев - Лилия Задорнова - Страница 6

Путешествие в эвакуацию началось только в конце ноября 1941-го. Для этого пришлось уехать из дачного поселка и переночевать в одном из цехов завода «Фрезер», чтобы рано утром вместе с рабочими завода погрузиться в эшелон, уходящий на юго-восток. В цеху спали все рядом на чемоданах с пожитками. Бабушка ночью громко храпела.

– Бабушка, а на кого ты всю ночь рычала? – спросил ее утром удивленный Владик. До этого он всегда спал в отдельной комнате и никогда не слышал человеческого храпа.

Эшелонов, на которых отправляли в эвакуацию, было два. Один следовал в Северный Казахстан, в Кустанай, другой – в Южный Казахстан, в город Джамбул. Им повезло: они оказались во втором эшелоне. Дело в том, что Кустанай был расположен в середине практически необитаемой пустыни со страшной жарой летом и тридцатиградусным морозом зимой, а также чудовищными пыльными бурями. А вот город Джамбул, если бы не война, мог бы стать отличным курортом в Тянь-Шаньских горах: чудесная флора, начинающиеся тут же в горах ледники, живописные долины, чистейшие реки, спускавшиеся куда-то далеко вниз, между грандиозными, фантастической формы, пиками гор.

Городу негде было принять все прибывавшие из Центральной России полчища беженцев, и первые дни они провели в местной мечети, уже привычным образом располагаясь ко сну на чемоданах. Потом их подселили к семье одного из русских рабочих, жившей в мазанке в переулке около Мучного базара. Это была пара очень милых пожилых людей, проводивших в Красную армию двоих своих сыновей.

Владик навсегда запомнил жуткие часы перед восходом солнца, когда по переулку, где они жили, проходил почтальон.

– Перфильевы, Осокины, Ивановы… – выкрикивал он чьи-то фамилии.

Хозяйка их дома сидела на топчане рядом с Надеждой, сильно держа ее крепко сжатые кулачки в своих натруженных ладонях. Обе молили Бога не услышать свои фамилии: ведь почти вся корреспонденция, которую разносил почтальон, были похоронки. Владику казалось, что он никогда в жизни не видел таких бледных лиц, какими они были в такие моменты у его матери и их хозяйки. Но вот голос почтальона удалялся, потом стихал, и Надежда, опустив свою голову на руки хозяйки, тихо, чтобы не разбудить мужчин, плакала слезами человека, попавшего в безнадежную ситуацию.

Жизнь в Джамбуле для семи-восьмилетнего мальчика была полна необычайных открытий. Пожалуй, главным было то, что, оказалось, земля представляла собой не только равнину; на ней встречались и впервые увиденные им горы, уходившие в небо даже сквозь самые высокие облака. Весной эти горы на несколько дней становились цветными: зацветали предшествовавшие ледникам альпийские луга. Оказалось, что даже небольшие речки могли ворочать огромные камни, которые на уступах скалистых гор с грохотом обрушивались в бездну.

Верблюда можно было увидеть не в зоопарке, где это гордое животное, по-видимому, изнывало от скуки и однообразия жизни, а на свободе. В Джамбуле Владик видел длинные караваны верблюдов, спускавшихся с гор и поднимавшихся из долин в город, где они чувствовали себя, безусловно, хозяевами – самыми большими и самыми мудрыми. Внезапно верблюды принимали решение устроить привал и ложились посередине дороги, так что встречавшимся им машинам, увидеть которых верблюды могли за три-пять километров, приходилось аккуратно их объезжать. Но и лежа они старались держать свои головы гордо, где-то на уровне глаз проходивших мимо них людей, высоко задрав свои огромные мягкие носы и посматривая на прохожих глазами, полуприкрытыми веками и обрамленными густыми длинными ресницами.

Огромным и разнообразным оказался мир насекомых и пауков, гораздо более крупных, чем в подмосковном дачном поселке, а иногда и смертельно опасных. Особенно страшным был огромный тарантул, неспешно путешествовавший по земле с сотней новорожденных детенышей на своей обширной спине, которые сразу после рождения, вылупившись из крошечных яиц, тотчас резво взбирались родителю на широкую спину, используя ее как средство передвижения.

Но самым сильным и незабываемым впечатлением оказалась война между черными и красными муравьями. По-видимому, внезапное изобилие прохожих на узких улочках Джамбула заставляло муравьев выбирать в качестве места для битвы глинобитный забор (дувал), отделявший двор от улицы. Дувал был метра в два высотой, абсолютно белый и ровный, и две муравьиные армии по нескольку тысяч крупных муравьев с каждой стороны сходились в ожесточенной схватке на плоскости дувала. Единственное неудобство состояло в том, что, сцепившись клешнями в единоборстве с противником, они тут же срывались с забора и падали на землю, чтобы сразу же разбежаться в разные стороны и затем присоединиться каждый к своей армии, еще находившейся на дувале, и с еще не растраченными силами снова ринуться в бой. Владик мог часами наблюдать незабываемые муравьиные баталии, с интересом познавая мир муравьев. Своими открытиями он ни с кем не делился: друзей у него здесь не было. Мальчиков его возраста здесь было очень мало, и значительная их часть по-русски не говорила.

На работу в Джамбуле устроиться смогла только Надежда, у которой вдруг, в, казалось бы, безнадежной ситуации, в которой оказалась ее семья, обнаружились организаторские способности. Она сумела создать на местной фабрике маленький цех по производству детских игрушек, которого до этого в городе просто не было. Переговоры она вела с руководителем фабрики. Как-то во время очередной беседы директор, казах по национальности, без видимой причины вдруг погладил по ее русым волосам и тронул за кисть ее белой руки.

– В чем дело? – растерявшись от неожиданности, спросила Надежда пожилого казаха.

– Извините, не хотел вас обидеть. Я просто никогда в жизни так близко не видел живого архитектора, да к тому же еще и женщину, – объяснил казах свое беззлобное любопытство.

Надежда стала заведующей цехом детской игрушки и его дизайнером: она прекрасно рисовала. Это был единственный заработок, благодаря которому семья в Джамбуле могла существовать. Жили тяжело, взрослые просто голодали, хотя Владик не помнил, чтобы он когда-либо ощущал голод: ему еды хватало всегда.

В школу Владик должен был пойти осенью сорок первого, но в сентябре все московские школы были закрыты. Когда в декабре того же сорок первого года он приехал в Джамбул, то оказалось, что немногочисленные школьные здания городка уже использовались как общежития для размещения эвакуированных. Однако в сентябре сорок второго некоторые школы все-таки открылись. Владик проучился полтора месяца, по возрасту попав сразу во второй класс. Считалось, что дед Арон Маркович прошел с ним всю программу первого класса. В молодости он обучал детей, работая домашним учителем. Однако дед учительствовал в Николаеве пятьдесят лет назад, и предъявляемые в те далекие годы требования к обучению отличались от программы советской школы, поэтому дед, видимо, объяснил внуку далеко не все, что теперь от того требовалось. На первом же уроке арифметики молодая учительница Джамбульской

школы написала на доске уравнение со скобками. Владик робко поднял руку.

– У тебя вопрос? – поинтересовалась учительница.

– Да. А что значат эти скобки? – полюбопытствовал Владик.

– Ну, все понятно, – сказала учительница, как-то грустно посмотрев на ребенка. – Подойдешь ко мне после уроков.

После уроков она быстро установила степень его грамотности и подсказала, что нужно подучить. Но больше Владик ее никогда не встречал, потому что на следующий день он уехал из Джамбула.

Победа Красной армии под Москвой и Сталинградом стала стимулом в стремлении семьи возвратиться в Москву. Надежда думала, что там, дома, она будет ближе к еще воевавшему Петру, а возвращение в цивилизованный и привычный для нее мир, казавшийся из Джамбула каким-то утраченным раем, поможет семье легче пережить приближение конца войны.

Надежда написала письмо бывшему своему начальнику, руководителю архитектурной мастерской в Москве А. Щусеву, попросив того похлопотать по поводу возврата ее семьи домой. Перед началом войны отношения Петра и Надежды со Щусевым были далеко не безоблачными из-за их принципиальных разногласий в вопросах архитектурного стиля. Щусев по характеру был человеком жестким и вряд лив душе простил молодым самонадеянным ученикам их вольнодумство. Тем не менее, он сразу ответил Надежде, что сделает все возможное для возврата ее с семьей из эвакуации. И действительно, через пару недель Надежде в Джамбул пришел вызов из Москвы. Семья возвращалась домой.

В Москву ехали зимой в плохо отапливаемом вагоне. В поезде царила антисанитария. В этой поездке Владик заболел желтухой, так что в Москву он вернулся страшно исхудавшим.

– Боже мой, да это не ребенок, а кожа да кости, – сокрушенно констатировали соседи.

Именно таким и застал Владика отец, каким-то, казалось, чудом оказавшийся в это время в Москве на лечении. Владик помнил, как отец вошел в комнату, где он, завернутый в ватное одеяло, сидел на кровати. Отец бросился к нему, посадил на колени и так крепко обнял сына, что косточки ребенка, казалось, заскрипели. Вдруг щека Владика намокла. Он поднял глаза и увидел на лице отца два сплошных потока слез, стекавших с его щек на шею и куда-то под воротник гимнастерки. Это был первый и последний раз в жизни, когда он видел отца плачущим. Владик попытался улыбнуться. Отец молчал, затем как-то совсем по-детски всхлипнул. Петр испугался, что Владик при смерти: два года назад он простился с пышущим здоровьем малышом, а увидел «кожу да кости» – подростка, отдаленно напоминавшего ему его сына.