Читать книгу Буквы. Деньги. 2 пера. Том 1 - Лиза Глум, Александра Семенова - Страница 7

– Милая, замерзла? – Фриман закутывает меня в свой плащ, задевает культи, боль впивается в тело и дребезжит вдоль позвоночника.

Безмолвно плачу, слезы теплыми ручейками текут по лицу. Кричать нельзя, мы беглецы.

– Тише, тише, прости, милая, – Фриман сам чуть не плачет, роется в бесчисленных карманах. – Вот, поешь…

Пихает мне в рот какие-то мокрые склизкие кусочки, я покорно глотаю – на вкус как прелая вата, чуть сдобренная лежалым сахаром. Желудок бурчит, брезгливо принимает подношение.

Фриман укладывается рядом, дышит мне в затылок, стараясь согреть.

Уже вторые сутки мы прячемся под полуобвалившимся мостом, в хлипком убежище из вонючих, волглых коробок. Затяжной ливень сорвал план капитана: добраться до баркаса в назначенный срок, и мастер Миддлман, наверняка, ушел.

– Дождется, должен дождаться, – бормочет старик и тревожно засыпает.

Шум дождя убаюкивает, отрешаюсь от боли в воспаленных культях, впитываю капельки драгоценного тепла и тону в черном, тягучем сне…

Моя мать была звездой «Невиданного шоу уродов магистра Аглисола». Поглазеть на нее приходили зеваки со всех краев. Стоит ли говорить, что из матушкиных родов магистр Аглисол устроил немыслимый доселе аттракцион?

Утробный рев роженицы, потоки вязкой горячей крови, разверстая в родовых потугах багровая плоть – за созерцание этого зрелища зрители заплатили целое состояние. Матушка исходила потом и довольством, а когда на моем тщедушном тельце, выскользнувшем из натруженного чрева, не обнаружилось никаких уродств, сердито махнула толстой рукой:

– Унесите прочь! И чтоб на глаза мне эта девка не попадалась!

Росла я в загоне для цирковых животных, в труппе были змея с двумя головами, свинья-альбинос да ученая собака с обваренным, кишащим червями боком. Сердобольная карлица Эстер подкармливала меня размоченным в вине хлебом и меняла время от времени грязные пеленки.

За нехитрую заботу обо мне она получала от моей матери чуть меньше побоев, чем другие, а в дни празднеств – на глоток вина больше обычного. Стараясь не сглотнуть, Эстер приносила заветный глоточек мне и по капельке выпускала в мой рот, который я жадно как птенец разевала.

Вскоре она умерла от чахотки, оставив меня горевать по-детски глубоко и искренне.

Когда мне исполнилось шесть, я, наконец, оправдала надежды своей родительницы. На меня напала свинья и отгрызла мне руку. И сожрала ее.

Пока я, парализованная болью, истекала кровью и мочой, а эта вонючая белесая тварь громко хрумкала моими пальчиками, магистр Аглисол лишь удрученно качал головой:

– Ах, какое зрелище пропало!

Но моя блистательная мать не растерялась и тут же горячо зашептала ему на ухо, а потом кивнула мне, едва живой от потери крови:

– У тебя будет свое шоу, дорогая! Мои поздравления!

Ах, что это было за шоу, просто блеск! Грубые красноносые рожи свистели и улюлюкали, глядя, как толстая свинья гоняется за мной, а потом с громким чавканьем отгрызает собачью лапу, или коровье ухо, или еще живого кролика, пришитых суровыми нитками к моей воспаленной культяпке.

Не успевающие заживать раны смердели и кровоточили, я сдирала струпья, вычищала опарышей, которых тут же давила босыми ногами, и тихо-тихо завывала, прижигая оголенное мясо раскаленным ножом.

Через несколько месяцев я высыпала в свиное корыто полмешка крысиного яду и сбежала.

Как далеко могла уйти тощая, босая, калечная девчонка? Меня поймали и, не торгуясь, продали в одно из «возмутительных» заведений мадам Крулхарт, славящееся совсем юными, нетронутыми женским созреванием девицами.

В борделе было тепло и сытно. Пропахшие табаком пьяные хари, их мерзкое потное пыхтение и привычная тянущая боль меж ломких косточек – все это с лихвой окупалось обильной едой и красивым лоскутным одеялом, которое сшила для меня одна из девушек.

Здесь меня и нашел капитан Фриман – старый морской волк с седой бородой и добродушными глазами, серыми, как штормовое море.

Он приходил нечасто, успевало смениться несколько лун подряд. Платил капитан щедро, старым золотом, только он ко мне не притрагивался, как другие. Он гладил меня по голове, угощал апельсинами и рассказывал о быстроходных кораблях, жестоких пиратах и далеких жарких берегах. Дарил блестящие латунные пуговицы, изгибистые ракушки и кусочки яркого шелка, а однажды принес книгу, настоящую, с картинками!

Я подолгу разглядывала серые волны, стремительные кораблики, гладила кончиками пальцев непонятные мне буковки и впервые в жизни боязливо мечтала: вот бы увидеть море!

Капитан Фриман говорил:

– Потерпи, милая, я тебя отсюда заберу, вот увидишь. И будет тебе море, и ветер, и бусы из ракушек!

Робкое счастье, тоненькой свечечкой греющее меня изнутри, длилось столько лун, что я и сосчитать не могла.

Казалось, я жила в непотребном доме всегда, и здесь и есть мое место, но все изменилось в один миг.

Следуя законам природы, мое тело, наконец, созрело. Расцветших девушек мадам Крулхарт перепродавала в портовые кабаки, на потеху морякам со всего света.

Только какой моряк польстится на серую, как трюмовая крыса, однорукую девку, когда на койках полно сочных пышногрудых прелестниц? Более негодная для плотских утех, я была дрянным товаром – проще собакам скормить.

И в числе десятка таких же завалящих девиц меня за гроши продали профессору Меркелису.

Я сразу поняла, что сытенькой беспечной жизни пришел конец, капитан меня не найдет, да и искать-то вряд ли будет, и море, серое штормовое море, останется где-то далеко, в глупых уродских мечтах… И я безропотно сносила все манипуляции профессора и его подручных. Молча глотала горькие порошки и микстуры, послушно подкладывала свою култышку под острый скальпель.

Когда выпадали зубы, бескровно и безболезненно, профессор одобрительно улыбался и гладил меня по лысой голове. В эти моменты вспоминался капитан Фриман, его зычный смех и въевшийся в кожу запах, соленый, шершавый. И откуда-то изнутри поднималось тепло, будто вспыхивала свечечка, та самая, тоненькая, чадящая, но согревающая не хуже весеннего солнца.

Однажды мне приснился сон, впервые в жизни, яркий, цветной, будто я падала в калейдоскоп, и пестрые стеклышки звенели вокруг, составляя невиданные доселе пейзажи. А среди них улыбалась матушка:

– Ну какое море, глупая? У тебя же есть свое шоу!

И показывала на танцующих цирковых свиней, кроваво-красных, с белыми кроликами вместо хвостиков.

– Что они с тобой сделали, господи, что же они сделали? – сквозь пелену боли слышу сиплый шепот.

Кто-то наклоняется ко мне, жесткая рука закрывает мне рот:

– Тише, милая, шшшшш. Я вернулся за тобой, помнишь, я обещал?

Я киваю, вращаю глазами, я помню, я не забывала!

Капитан закутывает меня в одеяло, подхватывает на руки, я до крови прикусываю изнутри щеки, чтобы не закричать, краешком сознания цепляю свое изуродованное тело и уплываю, словно кораблик по волнам, в черное.

Прислонившись спиной к просоленному борту скрипучего баркаса, старик Фриман баюкает мое куцое тело на коленях, горячими губами целует макушку, а я во все глаза смотрю по сторонам – море!

Жадно глотаю соленый ветер, крики чаек – как музыка, нет, еще упоительнее! Капитан окунает руку в сияющую на солнце воду, дает мне облизать палец:

– Море? – и смеется громко.

– Море! – кричу я в ответ.

Внутри, глубоко под толщей боли, дрожит робкое пламя моей неугасимой свечечки…