Читать книгу Из Парижа в Бразилию по суше - Луи Буссенар - Страница 4

– Боже милосердный, да что случилось? Загорелся Люксембургский дворец? Китайцы осадили «Мулен де ла Галетт»? Во Франции восстановили монархию?..

– Смотри-ка, это Жюльен! Как дела, дорогой друг?

– Это у тебя надо спрашивать, мой бедный Жак, это ты выглядишь словно в воду опущенный.

Тяжело вздыхая, Жак сердечно пожал руку друга, потом вздохнул еще глубже, но ничего не сказал.

– Послушай, – продолжил Жюльен, – может, ты оплакиваешь продажу последней облигации парижского займа? Или тебя уволили со службы? А может, ты женился или заболел или тебя наградили орденом? Ты начинаешь меня беспокоить: во-первых, потому, что ты грустишь, а во-вторых, потому, что ты не у себя в конторе.

– Видишь ли, Жюльен, боюсь, мне скоро предстоит отправиться к черту на кулички.

– Однако! Да ты, похоже, малый не промах. Но насколько мне известно, дьявол проживает не близко, а ты всем заявляешь о своей крайней нелюбви к путешествиям…

– Вот именно! Это и приводит меня в отчаяние. Ведь, возможно, мне все же придется ехать…

– Куда же?

– В Бразилию.

Жюльен больше не мог хранить серьезный вид. И, сотрясаясь всем телом, звучно расхохотался:

– А я-то все пытался понять, куда нынче девался твой цветущий вид и почему сам ты выглядишь мрачнее тучи. Я даже подумал, не просрочил ли ты платеж. Теперь мне понятно, отчего префектура департамента Сена скоро лишится ее просвещеннейшего помощника заведующего. Ты едешь в Бразилию! Путешествие весьма занимательное, а главное, очень быстрое. Бордо, Лиссабон, Дакар, Пернамбуку, Баия, Рио-де-Жанейро. Двадцать три дня на пароходе… мигнуть не успеешь, и ты уже в самом центре солнечной страны, посреди роскошной растительности…

– Ох, да будь тамошняя местность уродливее входа в катакомбы, меня это заботило бы куда меньше, чем цена на газ! Но море!.. Ох это море… – нарочито дрожащим голосом завершил Жак, не в состоянии и дальше развивать свою филиппику.

– Однако, – продолжил разговор Жюльен, – ты мне еще не объяснил, почему ты вынужден внезапно отказаться от своих милых сердцу привычек, что за неотложное дело побуждает тебя срываться с места. Я не видел тебя всего полгода, но за шесть месяцев парижская жизнь, заставляющая нас постоянно пребывать на нервах, отчего нас теперь называют невропатами, может преподнести нам немало сюрпризов!

– До вчерашнего вечера моя жизнь была спокойна, словно гладь озера Анген. А с сегодняшнего утра я чувствую себя буквально как на угольях.

– Как покойный Гватимозин, оставшийся в памяти богатым и замученным мексиканским царем!

– Ты вряд ли мог бы сказать лучше. Ведь с сегодняшнего утра я действительно являюсь мультимиллионером, хотя и нисколько этим не горжусь.

– Ого! Ты получил наследство!

– Да.

– Дядюшка?

– Да.

– Значит, из Америки; только к наследствам американских дядюшек следует относиться всерьез.

– Да.

– Что ж, тем лучше. А то говорят, такие дядюшки уже перевелись. Так что меня радует и сохранность сей породы, и великое процветание твоих дел. Но полагаю, мы не можем вечно стоять на углу Монмартрского предместья, где нас то и дело толкают прохожие. Сейчас половина двенадцатого. Я умираю с голода. Так что идем к Маргери и закажем классический обед. Съедим дюжину бретонских устриц, морской язык, пойманный у берегов Нормандии, закусим мясом молодой куропатки и спрыснем все это бутылочкой старого «Оспис де Бон». А потом, между грушами и сыром, ты мне расскажешь, что с тобой приключилось. Меня это весьма развлечет, ибо начало уже напоминает рассказ, какие печатают в «Журнале путешествий».

– Да я и сам хотел бы все рассказать. Тем более что сегодня я вряд ли смогу добраться до своего бюро.

– Нисколько не сомневаюсь, – ответил Жюльен, скрывая усмешку.

Через полчаса оба друга, удобно устроившись в отдельном кабинете ресторана, с удовольствием воздали честь трапезе, сервированной для них Адриеном, славным малым, всегда восторгавшимся путешественниками и, похоже, питавшим злополучную страсть к дальним странствиям.

Еда, как обычно, была превосходна, а вино восхитительно. Во время завтрака никто словом не обмолвился о несчастьях Жака, внезапно ставшего баловнем фортуны. Но когда Адриен принес кофе, Жюльен, облокотившись о стол, закурил сигару и без всяких предисловий произнес:

– Так ты говорил, что твой дядюшка…

– Умирая, сделал меня своим единственным наследником. Я получил от него письмо, сегодня утром мне вручил его курьер. Вот, прочти, – промолвил Жак, вынимая из кармана пухлый конверт, надписанный размашистым квадратным почерком, а в верхней части заклеенный множеством пестрых почтовых марок с изображением его величества Педру ди Алкантара.

– Да тут целый том.

– Читай же… письмо очень интересное.

– И с солидным состоянием.

– Опять смеешься… Дядюшка не часто писал мне.

– Но уж если писал…

– За час как раз уложимся.

– У нас что, так мало времени?..

– Но у меня работа…

– Замолчи, помощник заведующего, и раскрой уши. Я читаю.

Пригубив рюмочку шартреза, Жюльен медленно развернул послание и размеренным тоном принялся читать:

Асьенда Жаккари-Мирим, 49 градусов западной долготы по Парижскому меридиану и 21 градус 50 минут южной широты (БРАЗИЛЬСКАЯ ИМПЕРИЯ)

21 июля настоящего, 1878 года

Дорогой племянник,

некоторые дешевые моралисты считали, что нельзя доверять сиюминутным движениям души, ибо они всегда добрые. У меня же, когда я принимал решение в отношении вас, все вышло ровно наоборот. Моим первым порывом было оставить вас без наследства, однако я задушил эту глупую мысль в зародыше и, умирая, назначаю вас своим единственным наследником.

Полагаю, вы не скажете, что я был не прав, отогнав от себя первую пришедшую в голову мысль, которую, как ни крути, нельзя было назвать доброй.

Не стану углубляться в причины, побудившие меня так поступить. Мое решение было исключительно спонтанным, хотя я с вами и не знаком, точнее, знаю вас только по нескольким письмам хорошо воспитанного племянника к пожилому господину, подходящему на роль американского дядюшки.

Я долго сердился на вас, потому что, выучившись на юриста, что само по себе я считаю глупостью Старого Света, вы устремились на поиски общественного положения, как какой-то Жером Патюро.

Ваша добрейшая матушка, моя сестра, по дружбе попросила у меня совета относительно сей деликатной проблемы. Обоснованно или нет, но меня считали упрямцем, потому что, покинув страну в двадцать лет даже без башмаков, точнее, в одних сабо, я сумел сколотить весьма недурственное состояние. Обратной почтой я ответил ей, чтобы она как можно скорее прислала вас ко мне на фазенду Жаккари-Мирим, где вас ждут распростертые объятия, сердце, не ведающее скупости, когда речь заходит о проявлении чувств, и сейф размером с артиллерийский бронированный катер.

Ваша матушка заколебалась; она испугалась. Я не мог ее за это порицать: тревоги матери равны ее любви.

А что до вас, племянничек, то вы в этом случае явили мне образчик малодушия, а говоря прямо – трусости, что меня изрядно возмутило.

С отчаянной энергией труса вы выдвинули в качестве последнего средства защиты ужас, который вы испытываете при одной только мысли об обычном плавании продолжительностью в двадцать три дня.

Я пообещал себе забыть вас и сделал это без особых затруднений.

Тем временем вы взяли на себя труд сообщить мне о своих планах и предложили мне разделить с вами ваши надежды.

Вам было двадцать пять, и вы, как любой молодой человек из приличной семьи, воспитанный согласно правилам, принятым в буржуазной среде, столь дорогой сердцу наших средних классов, мечтали о скромной, но бесполезной должности супрефекта, дабы, исполнившись величия, представлять администрацию в провинциальном городе наподобие Бриансона или Брив-ла-Гайарда.

Завершив курс обучения юриспруденции, вы также могли добиваться опасной чести занять пост заместителя прокурора республики в суде первой инстанции какого-нибудь городка, носящего звучное название вроде Лодева или Понтиви.

Но чиновникам, занимающим эти теплые места, иногда приходится менять место жительства, что никак не соответствует вашему стремлению к оседлой жизни.

Итак, вы отмели расшитый галунами фрак супрефекта и строгую мантию заместителя прокурора и решили стать простой канцелярской крысой.

Браво, племянничек! Обычно мы редко следуем нашим принципам, а потому поздравляю вас за ваш выбор.

Возможно, вы дослужились до должности старшего клерка или даже помощника заведующего и получаете три тысячи пятьсот франков жалованья в год. Вы маетесь за огромным письменным столом, затянутым зеленым репсом, что является высшим шиком для конторской мебели. У вас есть подчиненные, что ревниво следят за каждым вашим шагом, курьеры, что вас боготворят, швейцар в галунах, что кланяется вам чуть не до земли.

И что вам еще надо?..

Дурак!..

– Однако сказано излишне резко, – прервал чтение Жюльен, снова раскуривая свою сигару. – Впрочем, не будем заострять внимания на форме. Перейдем к сути. Твой дядюшка, дорогой мой, производит на меня впечатление большого философа.

– Продолжай, – ответил Жак, безропотно готовый выслушивать и дальнейшие не слишком лестные определения.

Дурак!..

Ведь здесь ты бы смог наслаждаться жизнью, как умеют наслаждаться ею помещики Нового Света.

Я отчетливо представляю твою квартирку на улице Дюрантен, что на Монмартре, состоящую из нескольких душных комнат с маленькими окнами и со всех сторон окруженную соседями.

Ты ежедневно, с регулярностью приступов хронического ревматизма, ходишь из дома в контору и обратно. Тебя душит галстук, твои движения сковывает костюм, в зависимости от времени года ты дрожишь от холода под зонтиком, или шлепаешь по грязи посреди улицы, или, подобно губке, впитываешь и поглощаешь тучи грязной пыли.

Поход из дома в контору и обратно – единственный маршрут, который ты проходишь в своей жизни, той однообразной жизни, от которой у тебя растет брюшко и выпадают волосы.

В остальном же ты вынужден соизмерять как свои удовольствия, так и неприятности, подчинять аппетит жалованью, а сон работе, создавать комфорт в зависимости от наличия излишков, и заводить знакомства в зависимости от пользы, которую они приносят. Тебе приходится высчитывать стоимость яйца и велеть служанке подавать вчерашнюю говядину. Раз в две недели ты наверняка ходишь в театр, но при этом ты вынужден курить сигары стоимостью в один су. Наконец, тебе приходится улыбаться начальству, тогда как на самом деле ты готов послать его к дьяволу, жать руку развратнику, потому что у него есть лапа в министерстве, и, не испытывая никакого почтения, кланяться людям совершенно безмозглым, вырвавшимся в начальство исключительно благодаря своей тупости.

В конце концов, ты остаешься один на один со своими иллюзиями, которые есть в душе каждого молодого человека, но, прозябая среди шумных, жадных, эгоистичных, придурковатых и продажных личностей, ты день за днем теряешь кусочек своей души, пока наконец не станешь частью этой толпы. Да, совсем скоро ты дойдешь до этого, канцелярская ты крыса!

В то время как здесь, будучи обладателем участка размером в двести квадратных километров, дворца, построенного с учетом твоих требований, опьяняясь солнечным светом и чистым воздухом, не ограничивая своих желаний, прихотей и фантазий, ты мог бы вести жизнь, не доступную ни одному монарху, ни одному президенту республики, в каком бы полушарии ни находились страны, которыми они правят.

Хочешь бифштекс или незатейливый кусок мяса на косточке? Прикажи забить быка: у меня их десять тысяч, или барана, точного количества которых я, право, не знаю – их у меня примерно тысяч пять.

Когда же твой аппетит будет удовлетворен, твои люди выкинут оставшееся мясо диким собакам или речным крокодилам.

Желаешь поохотиться? Хочешь загнать викунью, нанду или гуанако? Выбирай среди моих двух тысяч лошадей любого скакуна, перед которыми меркнут все ваши незавидные клячи, да и ваши разноцветные, словно попугаи, жокеи.

Тебе хочется послушать музыку? Слушай чудесную симфонию, оркестрованную прямо в лесной чаще артистом, чье имя сама природа.

Ты пожелал драгоценностей, золота, дорогой мебели? Рудники и бескрайние леса смогут удовлетворить потребности всего мира.

Хочешь осуществлять все желания? Стремишься к невозможному? Дерзай, и, я уверен, у тебя получится.

А если однажды ты почувствуешь ностальгию по Старому Свету – человек, увы, несовершенен, – ничто не помешает тебе приехать на несколько месяцев в твой Париж, тратить там по десять тысяч франков в день, осчастливив при этом немногих людей и наплодив множество неблагодарных и завистников.

Поездка даст тебе возможность сравнить электрическое освещение с нашим экваториальным солнцем, витрины Пале-Рояля с сокровищницей феи цветов и монументы, созданные руками человека, с готическими арками девственного леса. Вдобавок ты сможешь сопоставить ту безграничную свободу, которой ты наслаждаешься здесь, и вашу жалкую куцую цивилизацию, об углы которой постоянно набиваешь шишки, и оценить каждую по ее достоинству.

Вот, сударь мой племянничек, тихое безбедное существование, о котором я когда-то мечтал для вас.

Затем я решил оставить свое немалое наследство государству; однако в последний момент меня охватила какая-то непонятная щепетильность, истоки которой я так и не смог определить. Я словно вновь перенесся в Турень, в уголок, откуда мы все родом. Я увидел кроткое и любящее лицо моей бедной, преждевременно скончавшейся сестры и рядом с ней вас, сначала толстощекого карапуза, а потом молодого человека, которого я был бы рад обнять и назвать своим сыном…

Короче, я не смог сопротивляться голосу крови.

Так что, дорогой мой племянничек, этим письмом я назначаю вас моим единственным и полноправным наследником.

Вам отойдет моя земля в Жаккари-Мирим. Мои леса, луга и пастбища; мои золотые и алмазные прииски. Мои стада быков, лошадей и овец; мои плантации табака, кофе, какао и сахарного тростника. Вам достанутся все мои вещи и запасы на складах, мои серебряные слитки, мои бриллианты, хранящиеся в Императорском банке Рио, – одним словом, все, что у меня есть.

Для вступления в наследство я ставлю вам единственное условие: вы должны сами, лично, прибыть в Бразилию, на фазенду Жаккари-Мирим, и вступить во владение имуществом.

Иначе оставайтесь на всю жизнь канцелярской крысой. А мое поместье отойдет государству.

Я все сказал.

На этом, дорогой племянничек, счастливого путешествия.

Ваш американский дядюшка,

Леонар Вуазен.

P. S. Когда вы получите это письмо, я уже буду лежать в могиле. Мой управляющий, отличный малый, которого я вам очень рекомендую, похоронит мои останки на территории асьенды, но достаточно далеко от дома, чтобы они не мешали живым.

Зрелище могилы порой наводит на печальные мысли.

И все же время от времени приходите ко мне на могилку.

– Жак, – медленно и серьезно произнес Жюльен, завершив чтение документа, – я только что сказал, что твой дядя был философом, сейчас я хочу добавить, что у него было золотое сердце. Читая между строк, я чувствовал, как каждое его слово дышит нежностью и стремлением любить, а нарочитый скептицизм выполняет лишь роль наброшенной на них прозрачной вуали. Скажу откровенно: в свое время ты совершил заведомую глупость, не отважившись поехать навестить этого замечательного человека. И что ты теперь намереваешься делать?

– Да я и сам не знаю! При одной только мысли, что придется подняться на борт судна, меня охватывает страх.

– Ты что, болен?

– Это хуже, чем болезнь… Это самое ужасное, что можно вообразить!

– Ах так! Ты что, трус? Да нет же. Во время войны я видел тебя в деле. Ты лихо сражался. Уж я в этом разбираюсь.

– И как бы ты поступил на моем месте?

– Очень просто. Я бы немедленно помчался в контору компании «Мессажери маритим», зарезервировал себе место на ближайшем пакетботе, отправляющемся в Бразилию, а прибыв на фазенду, положил бы скромный букетик на дядюшкину могилу… что расположена на отшибе от дома…

– Я умру по дороге, это точно.

– Трус, мокрая курица!

– Ты просто не знаешь, что такое морская болезнь.

– А ты?

– Я-то прекрасно знаю. Однажды, на свое несчастье, я захотел проехать из Гавра в Кан морем. Предполагал совершить приятную прогулку, а по возвращении рассказать коллегам о странствиях настоящего морского волка. Стоило мне ступить на мостик, перекинутый между набережной и пароходом, как меня внезапно сразил ужасный недуг, напоминавший одновременно холеру и воспаление мозга.

– Всего-навсего морская болезнь.

– Согласен. Но симптомы ее были столь сильными и явными, что я возбудил отвращение и жалость не только у пассажиров, но даже у матросов. Лежа пластом, словно умирающий, икая каждую секунду, я пытался справиться с исторжением из меня потока гадостей, но все усилия мои были напрасны, и мне казалось, что я вот-вот, подобно зверю, умру в собственных нечистотах.

– К качке можно привыкнуть.

– Это тебе так кажется. Переход из Гавра в Кан длится примерно три часа. В этот день море штормило, и плавание заняло восемь часов. И на протяжении всего этого времени мне становилось только хуже. Я стал терять сознание, меня рвало кровью. Капитан, старый морской волк, никогда не видел ничего подобного.

– Черт возьми, да неужели?

– Все эти восемь часов я выдерживал ужасную качку, хотя мне казалось, что мы плыли никак не меньше двенадцати часов. Уверен, это предельный срок, далее мой организм вряд ли смог бы сопротивляться. А теперь подумай, что значат двенадцать часов по сравнению с двадцатью тремя сутками, необходимыми, чтобы из Бордо добраться до Рио-де-Жанейро. Уверен, до Бразилии живым я просто не доплыву.

– Но ведь эту злосчастную попытку ты предпринимал уже давно.

– Лет двенадцать назад.

– С тех пор реакция твоего организма могла измениться. Так бывает довольно часто. И тот, кто в юности не мог ни минуты переносить плавания, вступив в зрелый возраст, лишь посмеивается и при килевой, и при бортовой качке.

– Уверен, мой организм по-прежнему столь же восприимчив к передвижению по воде. Стоит мне взглянуть на карусель с лошадками или на русские качели, как у меня начинает кружиться голова. Однажды, когда я все же ступил на борт прогулочного кораблика, болезнь скрутила меня с такой силой, что я возмутил всех пассажиров, ибо они решили, что я пьян, и меня чуть не забрали в полицию за появление в нетрезвом виде в общественном месте. Морская болезнь настигла меня на водах Сены. Куда уж больше! Ах, если бы только не требовалось пересекать Атлантику!

– И что было бы?

– Я бы глазом не моргнув отправился в дебри Африки, к экватору, на Камчатку! Да мало ли куда! Я силен как бык, хотя ты и знаешь меня бюрократом, и у меня масса сил и энергии, так что многие бы даже позавидовали такой канцелярской крысе.

– Да быть того не может!

– Именно так, как я говорю. Я было начал полнеть. Тогда я стал брать уроки фехтования и гимнастики и вскоре выбился в число лучших учеников Паса.

– Браво!

– Уверяю тебя, если бы существовал способ отправиться в Бразилию, не рискуя вновь оказаться во власти ужасной и нелепой болезни, я не стал бы ждать ни минуты.

– Отлично. А если я найду такой способ?

– Повторяю тебе, я уехал бы без промедления.

– Договорились. Ты дал мне слово.

– При условии, что ты оградишь меня от морской болезни.

– Даю тебе слово, так и будет.

– Эй, что ты делаешь?

– Звоню официанту, чтобы попросить у него счет и все необходимое для письма.

– Писать?.. но что?

– Прошение на имя префекта департамента Сена о твоей отставке.

– Ты не шутишь?

– Конечно, я люблю посмеяться, но никогда не шучу с серьезными вещами.

– Ладно, согласен. Сжигаю свои корабли.

– Безусловно, это способствует борьбе с морской болезнью, однако я намерен прибегнуть к совершенно иному способу.

– И что это за способ?

– Не лишай меня удовольствия сделать тебе сюрприз.

А в сторону Жюльен добавил:

– Ах, приятель, ты говоришь об экваторе и Камчатке словно о поездке в Аньер. Вот и прекрасно! Ты отправишься и на Камчатку, и еще куда подальше. Я буду не я, если не довезу тебя до Бразилии по суше!..