Читать книгу Сломанный крест. История чёрного серебра - Любовь {Leo} Паршина - Страница 7

Здесь люди были по-настоящему счастливы. Каждый день, кроме понедельника, с девяти до девяти в этом здании царила атмосфера первого сентября, первого мая и почти что Нового года, ибо приходящие сюда – а вернее будет сказать, прихожане – с воодушевлением ждали, кроме прочего, конца света.

В бывшем доме пионеров, выкупленном в девяностые этой позитивной «Церковью», к услугам прихожан были психологи, комнаты для отдыха и общения, буфет с доступными ценами и, разумеется, актовый зал, где по воскресеньям проходила программа с песнями и проповедями.

В общем, здесь обитала довольно обычная секта.

Впервые придя на такое воскресное собрание, Митя с любопытством оглядывался по сторонам. Приглашение сюда ему дали в пятницу сектантские волонтеры у метро. Вообще-то, они раздавали информационные листовки, но, стоило Мите проронить с интересом «Ой, что это?», как ему тут же живописали «что это» и вручили приглашение.

Теперь он встретил одного из этих волонтеров в главном фойе. Тот был несказанно рад его видеть, хотя имени припомнить не смог. Объяснив Мите, где что находится, он побежал к другому такому же «свеженькому» прихожанину.

Суетились гардеробщицы, бойко шла продажа с лотков цветных книжек, написанных местным пророком. Толпой, собравшейся здесь, владело радостное, светлое возбуждение – все предвкушали скорое начало воскресной «службы».

Лишь несколько человек, чьи лица Митя отметил в толпе, глядели с некоторым напряжением – новички, сомневающиеся. И только одна-единственная личность отличалась разом ото всех прочих. Высокая, эффектно одетая блондинка (явно, крашеная) просто-таки излучала ледяное спокойствие, отстранившись от всего сущего, суетного… Мите подумалось, что даже неприлично являться на сектантское собрание в таком спокойном расположении духа.

Затем, правда, ему пришло в голову, что в секту многие приходят в момент глубоких личных трагедий. Кто знает, что случилось у этой женщины, раз она оказалась здесь? Хотя, все равно было в ней что-то настораживающее, почти отталкивающее. Именно поэтому Митя обратил на нее особое внимание – разумеется, так, чтобы ни она сама, ни окружающие этого не заметили.

Некоторое время спустя он понял, что не ошибся – к блондинке подошел и завел с ней милую беседу один из пасторов среднего звена.

Тут раздался звонок – настоящий звонок, как в театре, но только один. Ни второго, ни, тем более, третьего, не требовалось – через минуту фойе опустело.

***

В Москве, как и в каждом большом городе, кишели и варились самые различные идеи и верования, различного толка и сорта. Уследить за всеми было невозможно – они размножались, казалось, спорами, – да и не нужно. Но некоторые объединения все же привлекали внимание недремлющего, бдительного ока. И, разумеется, привлекали не той «истиной», которую они проповедовали…

«Церковь мировой гармонии» на первый взгляд казалась пошлейшей, зауряднейшей сектой – если не однодневкой, то «пятилеткой». Беда была в том, что она являлась ядовитым грибом одной старой грибницы, которую никак не удавалось вытравить целиком – только сшибать ее бледные поганки, то и дело вылезающие снова.

Основателем этой религиозной грибницы, как и всех ее «поганок», являлся Георгий Игошин. Закончив школу в канун перестройки, он с охотой ввязался в коммерческую деятельность и вроде бы попытки были успешными, но году в восемьдесят девятом он вдруг эмигрировал в Прибалтику. В девяносто четвертом, пять лет спустя, он неожиданно вернулся просветленным, дабы нести заблудшим россиянам слово Божие.

Первая его контора просуществовала чуть больше года. Это была, как потом выяснилось, пробная версия: основатели выясняли, как лучше рекламировать и преподносить себя, где и как «ловить человеков» – и как сделать так, чтобы не поймали их самих.

С появлением второй «реинкарнации» секты стало ясно, что финансируется она из-за рубежа, и что деньги – «пожертвования» – уходят туда же.

Игошин и его ближайшие соратники сделались умнее и больше не попадались лично, находя других дураков на роли учителей человечества – а главное, записывая их имена во все бумаги и документы.

От плодов грибницы стремились вкусить все больше людей. Грибница росла, ширилась, жирела, срасталась и спутывалась с другими, уже не религиозными, но такими же гнилыми…

– Дело выходит сложнее, чем казалось, – вздохнул генерал Зотов. – Надо было взяться за них покрепче раньше. Полковник Марченко вел это дело слишком давно, наверное, поэтому и проглядел момент. Ну да он и сам все знает, с пониманием отнесся к передаче дела вам. Тем более, что пришло распоряжение от руководства… Тебе и твоим ребятам всецело доверяю. Владимир Савин за время службы прекрасно себя зарекомендовал, Дмитрий Шацкий отлично прошел стажировку.

– Спасибо, Николай Семенович, – кивнул Кречетов. – Они действительно молодцы, горжусь ими.

– Что-то уже успели предпринять или выяснить?

– С пятницы? Пока только Митю… то есть, лейтенанта Шацкого отправил осмотреться, оценить психологическую обстановку. Сегодня будет у меня с докладом.

– Хорошо. А теперь то, ради чего тебя вызвал. Вот здесь, в папке и на диске, новая информация.

– Шустро…

– Вот и говорю – дело выходит сложнее, чем думали. Часть информации из непроверенного источника, но аналитики считают, что данные вполне достоверные. И важные! Обязательно учтите их.

– Разумеется, Николай Семенович.

– И еще!.. – добавил генерал. – Это, собственно говоря, не имеет отношения к текущему делу, но я просто должен спросить.

– Да?..

– Тебя какое-то время назад вызывал к себе Кротов. Так?

– Вызывал. Я сам удивился.

– Это не имело отношения к нынешнему делу?

– Нет. Он меня вызывал, скорее, по личному вопросу.

– По личному?

– Да. Простите, Николай Семенович, не могу сказать.

Генерал будто бы принял версию «личного вопроса», но, разумеется, не был удовлетворен таким ответом.

– Понимаешь, Андрей Павлович, мне неприятно думать, что он дает какие-то поручения в обход меня. Еще и будучи официально в отставке. Ты не думай, я не как разобиженный столоначальник спрашиваю. И неспроста именно сейчас. По последним данным, мало того, что у этой секты корни еще глубже и темнее. Самое мерзкое, что у них, похоже, в нашем Управлении есть свой человек.

– Ого!..

– Ага. Поэтому и прошу – обращать внимание на все. Буквально. Тут мелочей быть не может. Такие и прокалываются на мелочах…

– Понимаю. Моей группе эту информацию сообщить?

– На твое усмотрение. Нужны будут люди, ресурсы – всё сделаем. О продвижениях в расследовании сообщать мне.

– Вас понял.

– Можешь быть свободен.

Вернувшись из кабинета генерала, Кречетов сел за рабочий стол уже в своем собственном, где он был начальником и сам раздавал указания. Впрочем, с его указаниями и с ним самим никто обычно не спорил и не жаловался.

Он прочел документы в папке, которую передал ему генерал, просмотрел данные на диске – решил, что вся информация стоила того, чтобы передать ее Савину и Шацкому в полном объеме.

До их прихода, до назначенного им совещания, оставалось еще десять минут и, словно пользуясь этой паузой, в его сознании возник третий – тот, которого на совещание не звали. Тот, который всегда приходит сам…

Прошло уже больше двух недель с той жуткой ночи в особняке Спиридовича и последовавшего за ней разговора у лифта.

Тогда, на следующее утро, абсурдные события оказались крепко впаянными в реальность, и Кречетов с трудом мог представить свою жизнь в дальнейшем. Ведь у них с этим жутким существом теперь один крест на двоих… Его так и подмывало поехать к Кротову, просить его рассказать уже всё, что тот знает. Но решил вначале прочесть третий раздел, в надежде найти там хоть какие-то ответы.

Кто этот мальчишка? Как его зовут, откуда взялся? Как он стал таким? Как из человека сделался «объектом»?..

По крайней мере, на один вопрос Андрей Павлович ответ нашел, но такой, какому сам был не рад. То, что объект питается кровью, то, что его кровь в ходе экспериментов переливали людям и те погибали от неутолимой жажды и безумия – все это не произвело на него столь мерзкого, леденящего впечатления, как этот набор строчек, написанных сухим, научным языком. Зато многое встало на свои места.

«Есть ли оправдание подобным действиям? – думал Андрей Павлович. – Конечно, всякое случается, иногда нужны и крайние меры, но… Одно дело – крайние меры в крайних обстоятельствах, и совсем другое дело – жестокий, холодный (подлый!), продуманный расчет».

Сам объект не давал о себе знать, положенный месяц еще не истек, и Андрей Павлович пока позволял себе жить в обычном режиме, потихоньку разбираясь в текущих делах, в разделах кротовской папки и в себе.

Теперь дело назревало сложное, крайне неприятное и, вполне возможно, долгое. И Андрей Павлович решил вызвать объект. Так или иначе, его придется вызвать через неделю, а сейчас он хотя бы подключится в самом начале.

И все же он не стал звонить, а написал сообщение. «Как девочка-школьница», – усмехнулся он про себя. Но уж очень не хотелось звонить этому созданию. И тем более, начинать разговор со слов «есть дело». А так – и просто, и по-деловому: «Добрый вечер. Ты мне нужен. Появись, как только сможешь».

Прошла минута-другая, экран телефона благополучно погас, но ответного сообщения или звонка так и не было.

Ровно через четыре минуты пришли Савин и Шацкий, поприветствовали командира, сели по обе стороны узкого столика для совещаний, и, только Андрей Павлович собрался заговорить, как телефон пискнул и заерзал на пачке бумаг.

– Минуту, – попросил он и открыл сообщение.

«Буду завтра. Ждите. Появлюсь. Как лист перед травой».

Странное в этот момент было ощущение – будто эти буквы прилетели с другого материка или из параллельной реальности.

– Все в порядке? – решился спросить Савин, когда почувствовал, что пауза становится длинной.

– Да! Извините, – опомнился Кречетов. – Всем добрый вечер. Итак, Митя, мы тебя слушаем.

Трудно было сдержать улыбку, видя, как приосанился и сделался серьезным этот лейтенант, недавний стажер.

Конечно, серьезный вид и деловой тон безусловно хороши при ответе начальству, но Митя – обычно очень живой, деятельный, вдумчивый – в такие моменты превращался в биоробота. Он даже переставал соображать. Если ему задавали вопрос, он отвечал медленно и нудно, не всегда содержательно, но если ему давали время подумать, он выдавал ясный, точный ответ или очень интересное решение поставленной задачи.

В оперативной же обстановке он мгновенно преображался. У него, казалось, обострялись все чувства, просыпались особое чутье и энергия.

Савин был другим – всегда на своей ровной, стабильной волне. Его крайне трудно было выбить из равновесия или, тем более, вывести из себя.

– И, наконец, я хотел бы добавить кое-что, что не внес в отчет… – произнес Митя в конце, и тон его голоса вновь сделался человеческим.

– Давай. Только объясни, почему не внес.

– Хотел в этом вопросе вначале посоветоваться с вами, Андрей Павлович. Я уже упомянул, что видел на собрании очень странную женщину, блондинку. Я попытался подойти к ней поближе, чтобы заговорить, но мне этого сделать не удалось. Она сидела в первом ряду, а потом ушла через служебный вход. Так вот – когда я уже шел к метро, через две улицы от дома собраний, она сама меня поймала. Остановила прямо передо мной машину. Кстати, я уже проверил по номерам – машина записана на бизнесмена, никакого отношения к секте не имеющего. Он сейчас в Англии, так что заявления об угоне, разумеется, не поступало. Блондинка сказала мне, чтобы я сел к ней в машину, что надо поговорить. А потом… – Митя потупился и заговорил немного растерянно, – назвала меня по имени. Сказала, что знает, кто я и зачем пришел. И что ей нужно поговорить с моим непосредственным начальником, и что она непременно хочет прийти к вам в Управление, иначе разговора не будет. Андрей Павлович, мне что же, пропуск ей выписать?

Кречетов задумался – не хотелось признаваться, что такой поворот и ему показался неожиданным.

– А она не сказала, что именно ей нужно?

– У нее якобы есть интересующая нас информация.

– Вот как?

– Если позволите высказать личное мнение, то я бы не стал ей доверять. Она слишком странная.

– Поясни.

– Она вся какая-то искусственная, будто кукольная. И говорит слишком тихо и медленно. Хотя, конечно, стоит учесть, что она – крашеная блондинка из секты…

– Понял тебя. Спасибо. Сейчас решу, что делать с твоей блондинкой. А пока, слушайте, что нам спустили сверху…

Он изложил то, что было в папке, и что услышал от генерала.

В целом картина получалась безрадостная: секта, зародившаяся сама по себе, вросла в целую подпольную корпорацию, существующую ныне вполне легально и практически беспрепятственно занимавшуюся как официальным бизнесом, так и различной нелегальной деятельностью. Проросшая из ядовитой споры и вышедшая на официальный уровень корпорация носила имя «Амариллис», а эмблемой ее был красно-оранжевый цветок с шестью лепестками.

Главой и основателем корпорации был россиянин Вадим Михайлов – беспринципный, жестокий, очень умный. Очень богатый и властный – больше чем просто олигарх. На него точили зуб спецслужбы многих стран, но для ФСБ России было вопросом чести схватить его за руку первыми.

И вот, наконец-то, ниточка – «Церковь мировой гармонии».

– На электронный адрес пресс-службы нашего Управления пришла информация о двух резидентах корпорации Михайлова. Один из них – пастор нашей секты, уже прибыл в Москву. Другой в наших базах данных пока не значился. До последнего времени. Это Борис Зингерман, гражданин Германии, отец – немец, мать – эмигрантка из России. Хирург, долгие годы работал в клинике в Берлине, теперь у него частная практика. Пока у него была безупречная репутация. Правда, недавно он заключил договор с медицинской фирмой «Имморталитас» – дочерней компанией «Амариллиса». Через пару месяцев собирается в Москву на медицинскую конференцию. Его взяли на заметку, но на данный момент он – не наша забота.

– Информация из проверенного источника? – тут же спросил Савин.

– А вот это самое интересное. Письмо прислано из Стокгольма. Кто-то прямо в аэропорту купил смартфон, сим-карту, вошел в Интернет, создав новый адрес, отправил нам данные, а смартфон тут же выбросил в унитаз. По данным нашей внешней разведки, в Стокгольме Михайлов встречался с деловыми партнерами с Ближнего Востока. Кто-то из членов одной из делегаций решил попытаться навести нас на его след. Или пустить по ложному.

Савин, попросив разрешения, взял лист с распечаткой письма.

– Перс? – задумчиво проронил он, глядя на адрес почты – «pers_E_phone». – Если это намек на кого-то из «ближневосточных», то как-то просто и дешево.

– Или это намек на то, что этот «перс» присутствовал на встрече. Пока неизвестно. Но аналитики согласовали данные с внешней разведкой и считают, что информация заслуживает доверия. И последнее – самое печальное. Похоже, у нас в Управлении есть кто-то, сотрудничающий с Михайловым и с этой «Церковью». Точной информации пока нет, а подозревать можно кого угодно. Просто примите к сведению.

– Андрей Павлович, а что с этой девицей? – напомнил Митя.

– С девицей?.. Ну Бог с ней, выписывай на нее разовый пропуск.

– А имя у твоей блондинки есть? – поинтересовался Савин.

Митя, казалось, чуть смутился и извиняющимся тоном сообщил:

– Анжелика Сергеевна. По паспорту…

Назавтра Кречетов с Митей остались в Управлении заниматься кабинетной работой – из аналитического отдела пришел еще пакет документов – и ждать Анжелику Сергеевну.

Савина отправили общаться с отделом наружного наблюдения – собрать информацию о заезжем пасторе и пророке Игошине.

Без четверти пять Митя поспешил вниз, встречать гостью. Воспользовавшись минутой уединения, Андрей Павлович написал сообщение объекту: «Уже вечер. Где ты? Как тебя зовут, в конце концов?»

Вскоре раздался стук в дверь.

– Входите, – велел Кречетов.

Митя открыл и учтиво пропустил даму вперед. Кречетов тут же явственно представил, как эта Анжелика только что шла по коридорам Управления, и как на ее появление реагировали окружающие: высокая, стройная, в белых сапогах, светло розовом платье и таком же пальто.

Не дожидаясь, пока ее представят и предложат присесть, она быстро прошла вперед, села прямо напротив Андрея Павловича и сняла солнечные очки, которые закрывали ей пол-лица – в том числе, брови. Одна из которых была перебита. Шрам на губах не был виден под темно-вишневой помадой.

Наступило неловкое молчание. Митя пытался понять, что он сделал неверно и почему у его начальника такое выражение лица.

«Анжелика» же с чрезвычайно довольной физиономией откинулся на спинку стула и произнес уже совершенно естественным, но не женским голосом:

– Думаю, щеночка можно отпустить погулять.

– А? – коротко пискнул Митя. – Андрей Павлович?..

Кречетов вздохнул.

– Митя… Сходи, перекуси. На полчасика.

– Да, ступай, Митенька, скушай пирожок…

– Иди! Все хорошо.

Митя постоял еще секунду, но решил больше ничего не спрашивать и бочком вышел из кабинета.

– Хорошенький у вас гончий зайчонок.

– Митя – умница. А теперь объясни, пожалуйста, свои действия. Тебя забавляет этот маскарад? Что ты творишь?

– Отвечу в обратном порядке. О темных делишках нашей пресветлой «Церкви» на самом деле было известно давно. В том числе и о «лапе» в Управлении. Как только дело передали вам, я решил тайком разведать обстановку…

– Тайком? – Кречетов окинул скептическим взором «розовое видение». В целом, нельзя было не отметить, что парень прекрасно замаскировался и выглядел даже мило. – И почему меня не поставил в известность?

– Я решил импровизировать.

– Не делай так больше.

– Хорошо. Да, пожалуй, мне стоит быть осмотрительнее, коль скоро вы уже прочли третий раздел… Вы ведь его прочли?

– Прочел, – кивнул Кречетов, проглотив остроту.

– Так вот, представьте себе развитие событий. В секту приходит жаждущая утешения, страдающая дамочка и делает огроменное пожертвование. Разумеется, она хочет увидеть самого пророка и готова платить за срочность. Этот вопрос обсуждается руководством секты, с дамочкой беседуют о том, о сём – официально и неофициально. После первой официальной беседы дамочка доходит до ближайшего отеля и, зайдя в дамскую комнату, испаряется. Выходит оттуда уже добрый молодец. Но следующая беседа все-таки происходит – значит, слежки за ней, скорее всего, нет. И вдруг дамочка появляется в Управлении ФСБ, сидит в кабинете начальника подразделения, которому поручено дело секты – и все это ровно в тот день, когда ей должны позвонить и сообщить, разрешено ли ей встретиться с пророком. Как вы думаете, разрешат?

– Если «лапы» в Управлении нет – разрешат! – понял Кречетов.

– Вот так-то!

– Но зачем именно в бабу оделся?

– Так заметнее, но естественнее. Нужно было, чтоб меня наверняка заметили и в секте, и у вас. Но в то же время поверили, «пожертвования» я делаю из собственных средств, а не из выделенных из госбюджета. Можно было бы одеться откровенным пидором – но что он забыл в секте? Калекой? Но богатый инвалид – это что-то из мыльной оперы. Другое дело – баба. Уж на такую куклу все обратят внимание. Кто не увидит – тот услышит от коллег. «Лапа» проверит паспортные данные в бюро пропусков – они совпадут с теми, что в секте.

– Молодец. Кстати, отлично выглядишь.

– А, – парень махнул рукой. – Дело техники. Главное – закрыть колени и горло, и плечи замаскировать удачным фасончиком. И, отвечая на ваш первый вопрос, да – меня очень забавляет такой маскарад.

– И часто так наряжаешься?

– Когда того требует Отечество!.. Первый раз-то в шутку нарядился, по пьяни. Мужики девок приволокли – или те сами пришли? не помню! – по углам растащили, а одежда их валяться осталась. Ну я и еще трое ее надели и давай плясать. Я-то, конечно, краше всех был…

– Кошмарный бред какой-то… – признался Кречетов.

– А кое-кому понравилось! Кое-кто даже просил на бис…

– Неужели никто ни разу не догадался, что ты не женщина?

– Люди часто смотрят только на одёжку. Для первого впечатления ее достаточно. А потом приходится включать обаяние, пускать в ход чары. Серьезно – чары, самые настоящие! Сами по себе они ничего не дадут, но вкупе с «маскарадом» – очень даже! – объект вздохнул, расправляя складки на юбке, и как бы невзначай закинул ногу на ногу.

Кречетову тут же попалась на глаза едва заметная выпуклость на его бедре.

– У тебя там что, кобура?..

– Вот за что люблю бабскую одежду – под юбку можно прицепить что угодно. Но не бойтесь – там не пистолет, а всего лишь нож. Не привык ходить совсем без оружия.

Он провел ладонью по ноге – очертания ножа, закрепленного на внутренней стороне бедра, проступили явственнее.

– Как пронес через металлоискатель?

– Утяжеленный пластик. Прелестная игрушка.

– А как ты ходишь… – Кречетов задумался, не зная, как спросить. – Как ты живешь с тем, что внутри?..

Парень ухмыльнулся, поигрывая локоном парика.

– Вы ведь не о плохих воспоминаниях говорите? Третий раздел произвел впечатление, да, Андрей Палыч?

– Да. Скажи, зачем это сделали?

– Так там же написано: чтобы гарантировать мою верность и преданность. Мой первый любовник, помнится, заставлял крест целовать на том, что я с другим мужиком не лягу. Но в Советском Союзе же все атеисты! Вот и решили в годы застоя вшить в меня взрывчатку. После сильных травм я обычно долго восстанавливаюсь… Улучили момент, сволочи. То же самое в девяностые – уже при Кротове. К старому образцу надо было подобраться поближе, хотя бы на километр. А к этому сигнал идет через космос – хоть в Антарктиду. Хотя новый намного удобнее – я его внутри вообще не чувствую.

– А старый чувствовал?

– Иногда. Первое время я с ним вообще дышать боялся. Потом привык. Человек бы с тем, первым, жить не смог – пошло бы воспаление, отторжение.

– И не возникало мысли попытаться вытащить?

– Чисто гипотетически, конечно, можно было попробовать, но при попытке вытащить эта зараза сдетонирует. Так и живу, как на вулкане: не будет от меня вестей слишком долго, больше месяца, например, или сделаю что не так – мой куратор, – объект выразительно постучал по столу, – сообщает наверх, президент нажимает красную кнопочку (тут главное не перепутать с другой) и всё! Направленный взрыв, окружающих даже не забрызгает. Эффективнее осинового кола, верно?

– И это все? Никакого договора, соглашения?

– Бессрочный договор, заключенный в одностороннем порядке. Только не плачьте. Если говорить откровенно, я сам виноват. Эх! – воскликнул вдруг парень, встряхивая плечами. – Отвяжись дурная жизнь – привяжись хорошая! Ладно, Андрей Палыч, подпишите мне пропуск и проводите к проходной.

Кречетов расписался на протянутой ему бумажке со штампом. Потом они вышли, заперли кабинет и стали спускаться вниз – по лестницам, намеренно минуя лифты.

– Первый раз я в Управлении так рано. И у всех на виду, – признался «объект».

На них – вернее, сказать, на «Анжелику» – разумеется, обращали внимание. Особенно запомнились Кречетову лица молодого лейтенанта из пресс-службы, Клавдии Алексеевны – пожилой секретарши генерала Зотова, полковника Марченко и подполковника Карпова – старичка-ветерана из отдела кадров. Последний подошел ко входу в главный холл одновременно с ними и поспешил открыть перед объектом дверь.

– Прошу вас, барышня!

Парень, опустив густые ресницы в притворном смущении, проскользнул вперед.

Андрей Павлович довел его до самого крыльца. На улице было не по осеннему тепло и солнечно, и «объект» поспешил надеть солнечные очки.

– Ну, Андрей Палыч, до скорого. Будет информация от сектантов, сообщу.

– Хорошо. Но не действуй больше, пожалуйста, без моего ведома.

– Какой вы милый – даже говорите мне «пожалуйста»!

Прежде чем Андрей Павлович успел что-либо возразить, парень чмокнул его в щеку, оставив яркий отпечаток помады, и легко сбежал по вниз по ступеням.

– Как тебя звать-то?

Парень игриво обернулся через плечо, закинув сумочку за спину.

– Федя!

Кречетов устало махнул рукой.

– Ну и дура!

Тот расхохотался и зашагал прочь.

Вернувшийся из буфета Митя заглянул в кабинет очень-очень осторожно: сначала просунул голову, потом – руку с пирожным на блюдечке, и только затем вошел целиком.

– Андрей Павлович, я принес вам трубочку. А кто это был?

– Это, Митя, был один кадр с нетривиальными методами работы.

– Он будет работать с нами?

– Да, – ответил Кречетов, немного подумав. Не прятать же это чудо природы вечно. – За трубочку спасибо – с утра ничего не ел.

Час спустя Кречетов отпустил Митю, а сам решил наведаться к Кротову. Заранее звонить не стал – все равно неизвестно, сможет ли тот ответить на звонок. Если генерал будет дома один, дверь просто не откроют, а если у него сейчас сиделка – она и откроет, и наверняка оставит их ненадолго наедине.

Сиделка у Кротова дома действительно была – она как раз готовила для генерала ужин.

– Я знал, что вы рано или поздно придете, – проскрежетал Кротов. – Ждал. Присаживайтесь.

Инвалидное кресло Кротова стояло во главе стола, перед ним был полный набор приборов, на коленях лежала салфетка.

– Я могу зайти позже, если помешал.

– Нет. Говорите. Как там «объект»?

– Хорошо. Привыкаю к нему.

– К нему невозможно привыкнуть. Я пытался вымуштровать его долгие годы…

– Вшивая в него взрывчатку? Извините за прямоту…

Кротов печально покачал головой.

– Вы еще многого не знаете, Кречетов.

– Архив слишком скудный, чтобы по нему можно было составить полное представление об объекте. Есть ли еще хоть какие-нибудь данные?

– Уничтожены за ненадобностью.

– За ненадобностью?!

– Я сохранил все самое ценное и информативное. Все остальное – субъективные байки, имперские или тоталитарные.

– Они могли бы дополнить психологический портрет.

– Нет. Все, что нужно, есть в первом разделе. Погодите. Поработайте с ним и сами поймете…

– Пойму? Да, я бы хотел понять, почему этот мальчик должен жить с взрывчаткой под сердцем? «Кого-то соблазнить, кому-то оторвать голову» – он существует только для этого?

Кротов весь скривился, даже не пытаясь сдержать недобрый смех.

– А он, даже судя по тем байкам, существовал только для этого. Всю свою жизнь он сам лез в политику, играл с огнем, спал с мужчинами и женщинами, делал, как ему удобно и выгодно. Иногда и убивал… Его ситуативная помощь была выгодна государству – Империи, затем Союзу. Но ему никогда нельзя было доверять. Просто раньше не существовало бомб нужного размера и дальности действия. Поверьте, для сомнений в его преданности основания были! А в стабильности его нынешнего положения есть и некоторая выгода. Материальная. Ему не приходится ввязываться в аферы или искать покровителей. Его услуги щедро оплачиваются из госбюджета. При том, что он не занимается ничем для себя непривычным. Что же касается «мальчика»… Он хорошо сохранился.

– Сколько ему лет и как его зовут? – резко спросил Кречетов.

– Ему не меньше трехсот лет. Его нашли под полом древней часовни при монастыре… – Кротов упрямо, красноречиво замолчал, не желая отдавать и крупицы информации.

– Как его зовут?

– Он не сказал?

– Ёрничает, предлагает придумать кличку.

– За триста лет у него было много имен.

– Мне нужно его имя.

– Его имя мы знаем с его слов. А значит, информация не вполне достоверна.

– Хоть что-то! Не могу я придумывать клички для тех, с кем работаю. Назовите хоть какое-нибудь имя – самое простое, которое повторялось чаще других. Как он утверждал, его звали?

– Фёдор.

«Ну и дурак!» – подумал Кречетов уже про себя. Да и про Кротова.

В коридоре послышалось бряцанье заставленного едой столика на колесиках. Вошла сиделка – немолодая, неразговорчивая, словно она сама была ветераном КГБ, и стала выкладывать Кротову на тарелку цветную капусту в сливочном соусе.

– Должен заметить, что вы крайне некорректно провели работу над архивом, товарищ генерал. Приятного аппетита, – пожелал Андрей Павлович, поднимаясь из-за стола.

Кротов цапнул его скрюченными пальцами за рукав пиджака.

– Я дал вам всю необходимую информацию. Используйте ресурс эффективно. Будьте осторожны, товарищ подполковник. Всего доброго…

Кречетов ушел, просто захлопнув за собой дверь. Ему начинало казаться, что паранойя и одиночество, которыми была пропитана эта со вкусом обставленная квартира, уже начинают прилипать к его коже.

Он никогда не любил Кротова – нелюдимого, жесткого, всегда держащего физически ощутимую дистанцию не столько с сослуживцами, сколько вообще с людьми. Одинокого…

Что же было причиной, а что – следствием? Может, за эту нелюдимость и жесткость он и показался какому-то советскому командиру достойным преемником? Или из-за «объекта» он и стал таким?..

Нет, подумалось, не из-за «объекта» – тогда уж, из-за Фёдора.

Пора было возвращаться домой. С досадой Кречетову вспомнилось, что за весь день он ни разу не позвонил жене…

Решив, что пойдет еще через секунду, Кречетов замер во дворе старого дома возле детской площадки, с которой уже ускользали последние лучи заката. Галдя, как растревоженные птенцы, дошколята и младшие школьники метались по площадке, торопились наиграться в этот последний теплый денёк.

Впрочем, дети всегда и играют, и живут, словно этот день, эта игра, эта сказка, это лето – последние. И только вырастая в серьезных дядь и тёть, осознают, что «всё будет еще десять раз». А потом приходит старость, люди спохватываются и понимают – не будет! Понимают те, кому посчастливилось дожить до старости… «Сейчас, сейчас – еще секунду. Последнюю», – думал Кречетов. Ему очень хотелось уловить, прочувствовать, захватить с собой, как на кончике свечки, это искреннее упоение жизнью.

– Ну что, Андрей Палыч, умиляетесь или вампирите втихаря? Здравы будьте…

Кречетов оглянулся. Перед ним стоял Федька. Он был в той же одежде, что и в вечер их разговора у лифта, только вместо футболки под куртку надел толстовку с капюшоном, который натянул до самых очков – не просто темных, а зеркальных, таких, что собеседник, желая посмотреть ему глаза, смотрел в итоге в самого себя.

– Привет, Федя.

– Поверили мне, интуиции или Крот разболтал?

– Не разболтал – признался под пытками.

– О! В чем еще признался?

– А больше ни в чем. Сказал только, что тебя зовут Фёдор и тебе триста лет.

– Плохо пытали – про возраст наврал.

– Так расскажи правду.

Федя наклонил голову, качнулся на пятках, целую секунду предаваясь мучительному раздумью.

– Хм. Нет. В другой раз, Андрей Палыч. Это долгий разговор под настроение, под хорошую закуску. Сейчас я с вами хотел поговорить о текущем деле – есть новости и соображения.

– Думаю, тут не лучшее место.

– Пойдемте ко мне? Тут дворами минут десять пешком. Решайтесь, а то нас сейчас за маньяков примут. Вон как мамки косятся.

– Они на тебя косятся.

– Но вы же со мной.

– Я с тобой… Пошли, раз десять минут.

Вместе развернулись, зашагали прочь, в тень других дворов.

– Не случайно живешь поблизости от Кротова?

– Ага. Его это бесит.

Тут Кречетов отчетливо представил себе кошмарную бытность этих двух существ – «Крота» и Федьки. Годы взаимной ненависти, невозможности избавиться друг от друга. У Федьки было умение и желание хитрить, изворачиваться, лукавить, у Кротова – по сути, полная власть над ним. Представилась ему и тайная, подлая, невысказанная «дуэль», длящаяся годами, состоящая из взаимных уколов и пакостей. Кто знает, может быть, этот переезд поближе, назло, стоил нескольких пожелтевших страниц – настоящей Федькиной жизни? Тогда становится ясно, почему архив обрублен, как топором.

У Кротова не было своей семьи, служба составляла всю его жизнь. Поэтому, наверное, он не отказался в свое время от «крайне важного проекта», который перешел к нему от умершего или умирающего командира. Взялся, да и сам был не рад. Кто из них первый начал – неизвестно (может, и вовсе Кротовский командир), но Федька сумел-таки даже из своего собачьего, рабского положения довести бывалого кэгэбэшника до инсульта.

«Что же ты такое, братец? Откуда в наш век пришел?» – думал Кречетов, глядя на шагающего рядом Федьку.

Тот шел, чуть наклонив голову, но плеч не сутулил. Одна смоляная прядь волос выбилась из-под капюшона и то загибалась за его край от порывов ветерка, то билась о зеркало очков.

Жил он, как оказалось, в доме постройки восьмидесятых годов, на седьмом этаже. Едва они вошли в лифт, Федька снял очки и скинул капюшон, с удовольствием взъерошив свои черные кудри.

– Откуда у тебя шрамы? – спросил Кречетов где-то после третьего этажа.

– Это я с лошади в пять лет упал, – Федька потер бровь. Потом провел пальцем по губе: – а это от сабли…

За железной дверью с двумя замками и простой сигнализацией оказалась небольшая, но в то же время просторная квартира – скорее всего, студия, разбитая на две части: спальня и кухня-столовая. Разделяла их нарочито грубая стена из белого кирпича с неровным проемом без двери, но с занавеской из стеклянных бус. Они качнулись, позвякивая друг об друга, когда Федька пронесся мимо. Он включил светильники на стенах, приоткрыл окно, поставил чайник.

– Чай будете?

– Не откажусь. Так что, звонили тебе сектанты?

– Еще бы! Через полчаса после того, как я от вас ушел. Причем раньше звонил сам пастор Гришаев – есть там такой, по-моему, на Анжелику запал – а теперь позвонила секретарша. И голосочек у нее был, как сироп замороженный. Сообщила, что встреча с пророком пока состояться не может и что у них меняется пропускная система. И мне сообщат. Думаю, они некоторое время не будут просто так звать народ с улиц, так что ваш зайчонок очень удачно успел попасть на их сборище. А Анжелике там больше не рады…

Говоря все это, Федька перетащил из холодильника на стол груду красных яблок и несколько плиток темного шоколада. Из кухонного шкафчика он достал две кружки и три пачки сухих ржаных хлебцев.

– А может, вы винца хотите, Андрей Палыч? Токайского, не?

– Нет, спасибо, Федь. А ты, что же, можешь человеческую еду есть?

– Конечно. Без нее цвет лица портится. Только приходится соблюдать строгую веганскую диету…

Оглянувшись на только начинающий закипать чайник, Федя подхватил свой рюкзак и прошел в спальню. За стеклянной занавеской зажегся мягкий свет светильников – у него, похоже, вовсе не было большой люстры.

– Можете заглянуть в логово коварного кровососа. Извините, если не слишком прибрано – уборка будет только послезавтра. Сам я не умею…

Кречетов переступил порог, огляделся. Если кухня-столовая была новой, удобной, в целом уютной, но безликой, то в обстановке спальни, казалось, чувствовался Федькин характер.

Кровать занимала почти треть помещения, но вся была скрыта покрывалами и расшитыми подушками. Прямо перед кроватью на стеклянном столике стоял большой плазменный телевизор, вдоль стены тянулся шкаф-купе (целый гардероб!), по полу были разбросаны искусственные звериные шкуры, кроме единственного участка у самого окна, наглухо забранного темными шторами – там лежал ровный черный палас. На нем стояли офисное кресло и рабочий стол без бумаг – только с клавиатурой-подставкой для планшетного компьютера. Над столом на стене висели сабля и собачий череп.

Федя, ставя планшет на подставку, мельком покосился на Кречетова, а затем – на эту композицию.

– Бобика-то за что, Федя?

– Дотявкался.

– Саблю разрешишь посмотреть?

– Пожалуйста, Андрей Палыч, – Федя снял саблю со стены, подал ему. – Рукоять современная, сам клинок XVI века, дамасская сталь.

Рукоять и эфес действительно были очень простые, чисто функциональные, а вот по клинку вились чернёные узоры. Повинуясь какому-то мальчишескому, пытливому порыву, Кречетов провел пальцем по лезвию, край которого был тонким и острым, как бритва. Кожа на большом пальце разошлась, как кожура на спелом помидоре.

– М-м-м… Ай-яй-яй! – ухмыльнулся Федя, сбрасывая куртку на кресло.

Он взял саблю, но прежде чем повесить на прежнее место, аккуратно – все-таки свое оружие он знал, как родное – поймал бегущую по стали каплю и слизнул ее со своего пальца.

– А вы ничего. Погодите, у меня где-то пластырь был.

Федя порылся в рюкзаке, уже брошенном прямо на пол, достал кусок пластыря побольше, и принялся заклеивать любопытного командира.

– И часто саблю в ход пускать приходится?

– Нет, к сожалению.

– К сожалению?

– Я огнестрельным оружием пользоваться умею, но не люблю. Предпочитаю холодное.

– Почему?

– А я сам горячий! Чай, кстати, уже вскипел. Пойдемте. Бобика потом погладите. А то вдруг он вас укусит!

Они вернулись в кухню, Федька залил заварочный чайник.

– Теперь кое-какие соображения…

– Гони.

– Когда вам это дело передали и сказали про «лапу», на кого вы грешным делом подумали? Первая ассоциация – по-честному!

– Самая первая, совсем по-честному? Марченко. Но…

– Но?

– Слишком простое решение. И потом, за годы службы он прекрасно себя зарекомендовал, репутация у него безукоризненная. Конечно, он слишком легко отдал дело. Но он, кажется, просто не привык спорить с начальством.

– А с личной жизнью у него что?

– Жена. Детей нет.

Федька разлил чай по кружкам.

– С женой не живут вместе. Постоянной любовницы нет, время от времени встречается с женщинами, но в основном раза по два-три с каждой. Иногда – с проститутками. Анжелика ему, кажется, тоже понравилась. Помните, на втором этаже, возле курилки?..

– Федь, все равно слишком голословно выходит.

– А сейчас будет еще голословнее и интереснее. Вы знаете, что Марченко долгое время работал с Кротом?

– Да, над несколькими делами, кажется. Марченко тогда был майором, Кротов – полковником.

– Они и потом были вась-вась.

– Это не повод подозревать в измене.

– Это повод поцарапать ему машину. Согласен. Но теперь самое интересное. Именно Марченко был первым претендентом.

– На что?

– На меня. Вы с вашим положительным психологическим портретом, с годами службы Отечеству за плечами, были запасным вариантом. Крот и меня готовил к тому, что передаст меня Марченко. Когда он его вызвал для разговора – как вас, только тремя днями ранее – я даже сидел в соседней комнате, готовился к худшему. Но бравый полковник отказался от оказанной ему высокой чести и спешно покинул квартиру. Крот расстроился, скажу я вам… А через две недели Марченко спокойно отказывается от дела, которое вел не один год. Разгрузочные дни у него что ли?

Федька выдохнул и принялся звонко и с аппетитом кушать яблоко.

Кречетов думал.

Можно, конечно, напрямую спросить: «А не врешь ли ты, уважаемый объект?» или «А чем ты, Феденька, докажешь?». Но единственное, что дал бы такой вопрос – это порча отношений в начале сотрудничества. На любое «Врешь?» будет «Не вру!» и обиженный Федька.

Если же взглянуть на информацию непредвзято – картина, увы, складывалась, связная и логичная.

Было, конечно, и кое-что за пределами логики. «Тремя днями ранее…» То есть Федьку решено было отдать ему в день похорон Гены.

– А как думаешь, Федя, – заговорил он, наконец. – Не мог он заранее начать Марченко готовить? Раз хотел дело – то есть тебя – ему передать. Сболтнуть лишнего, намекнуть?

– Не думаю, Андрей Палыч. Зная Крота… Единственная его положительная черта – верность долгу. Шаг в сторону – расстрел. А что, у вас какие-то подозрения?

– Нет пока. Просто в голову пришло. Вообще, говоря по совести, дурацкая система. Почему тебя отдают в подчинение одному человеку. Полковнику, подполковнику – мелко как-то… Почему ты не подчиняешься напрямую президенту?

– Чтобы я вблизи власти не крутился. Так надежнее – я ограничен в действиях, но на виду. Не доверяют.

– Но ведь был же какой-то повод? Федя, ну не бывает, чтобы подобное сотворили вот так, вдруг…

– Я же вам говорил: я сам виноват. Ничего не отрицаю. Доигрался – в очередной раз. Вообще, эта штуковина даже придает какой-то особый привкус жизни. Я могу умереть в любой момент – снова, как все.

– Федя, можно я откровенно скажу? Я прочел все разделы папки, говорил с Кротовым, видел и слышал все в ту ночь в доме Спиридовича… Но до сих пор до конца не верю. Если бы я знал, кто ты…

– Не поможет это, Андрей Палыч. Если я вот прямо сейчас, за чаепитием скажу, кем я был, назову вам свое полное настоящее имя, под которым меня знали, когда я был… живым человеком, вам будет еще труднее поверить. Знаете, мне кажется, Кротов всю жизнь не верил – не хотел, боялся. Поэтому и уничтожил архив – подогнал действительное под желаемое. Полумертвый мутант без имени и прошлого, объект – не внушал ему такого ужаса. Вы – фантастический, Андрей Палыч! Вы запросто идете ко мне домой, с интересом смотрите, как я пробую вашу кровь… Да я помню, лет десять назад мы с Кротом в переделку попали – обоих потрепало, помощи ждали долго… Из него кровь хлестала прямо на пол. Я глоток попросил! Он мало того, что табельным из последних сил махал и орал благим матом, что мозги мои по стенке размажет, так на следующий день псориазом на нервной почве покрылся весь. – Федька вдруг рассмеялся: – Эх, дурак, Федька, дурак! Я кажусь вам забавным? Знаете, Андрей Палыч, я думаю, вам просто очень хреново. Все плохо, от всего тошно, и тут – бац! – Федька, как чёртик из коробочки.

Он резко поднялся из-за стола, отошел к окну – за ним, во дворе шумел вечерний сквер, загорались окошки соседей.

– Федь… А тебе-то как хреново, – Кречетов залпом допил остатки чая. – Ты во сколько встаешь?

– Во сколько надо?

– Завтра к пяти вечера приедешь в Управление. В своем обычном виде. У тебя свой пропуск есть?

– Конечно.

– Замечательно. Завтра будем дальше все вместе работать.

– В смысле, все вместе?

– Ну не устраивать же мне планерки для тебя отдельно, для ребят отдельно. Давай Федь, сам винца выпей, погладь Бобика и ложись. Завтра жду.

Федька, не поворачиваясь, козырнул широким жестом.

– Как лист перед травой, Андрей Палыч.

– Вот и молодец. До завтра. Закрой за мной.

***

Марина не вышла его встречать. В квартире было тихо, приготовленный ужин давно остыл.

– Мариша, привет! – позвал Андрей Павлович, разуваясь. – Извини, родная, задержался.

Марина тихо сидела за кухонным столом. Перед ней стояла уже высохшая рюмка.

– Андрюша, прости, что-то задумалась. Сейчас я тебе разогрею.

– Сиди-сиди, – остановил ее Андрей Павлович. – Я сам. Ты иди, отдохни.

Он бросил в тарелку кусок мяса с грибами, картошку, поставил все в микроволновку.

– Я не устала, Андрюша…

«Не правда! – с горечью подумал он. – Устала. От этого дома, от скорби, от одиночества… Какой же я гад! Так ее бросить…»

– Ты сегодня очень долго. Дела?

– Да еще в пару мест надо было заехать.

Андрей Павлович сел напротив жены, отчаянно желая о чем-нибудь поговорить.

– Ты извини, родная, у меня в последнее время на службе чёрт-те что. Два новых дела дали, чужих, уже перелопаченных. Ай, да что там! А ты уже ела?

– Да, – Марина вымученно улыбнулась. – Андрюша, я давно хотела у тебя спросить: ты не против, если я опять в волонтеры пойду? Ну, как тогда – с детьми…

– Конечно, Марина! Я целыми днями на службе, а ты… Делом займешься, будешь делать что-то хорошее…

– А ужин, что же, не хороший? – спросила она, будто бы в шутку. Отчаянно желая сказать что-то не про ужин.

– Что ты, Мариш!.. Очень вкусно, как всегда.

– Как всегда, – кивнула Марина, головы не подняла, едва сдерживая слезы.

– Мариночка, что случилось? Ну прости меня! Прости, я от всего на службу убегал, очертя голову…

– На службу?

– Марина?..

– Я сегодня ездила к крестной. Она приболела, хотела с кем-то поговорить, и меня выслушала. Потом я ехала домой в троллейбусе, думала обо всем. И мимо твоего Управления как раз проезжала… Подумала: вот, ты там сейчас. Потом гляжу – и правда, ты на крыльце стоишь. А с тобой… Андрюша, кто она?

– Чего?..

– Та блондинка! Понимаю – красивая, стройная, молодая. Но так ведь нечестно, Господи-Боже!

Марина негодовала. Андрей Павлович собрался с мыслями, чтобы хотя бы попытаться серьезно и спокойно объяснить жене, что она не права.

Но не смог.

– Это, по-твоему, смешно? – опешила Марина. – Ты с ней целовался!

– Это называется «целовался»? Мариночка, так не целуются. Вот как целуются! Иди сюда, покажу!

– Не трогай меня. Скажи, кто она? Сотрудница?

– Не поверишь – сотрудник. Клянусь, это был мужик!

Тут Марина даже побледнела – не поверила. Возможно, к счастью.

– Ах так? – она схватила со стола тарелку с недоеденным ужином и швырнула на пол. – Вот к этому «мужику» и иди – пусть он тебе мясо жарит.

– Да не дай Бог!

– И не смей сегодня в спальню заходить.

– А рубашку на завтра?

– Утром выдам.

Марина в гордо развевающемся халате ушла. Андрей Павлович сам убрал осколки тарелки и остатки еды. Взял новую тарелку, положил новый кусок мяса, сел к окну. Нашарил под столом убранную Мариной бутылку домашней настойки, налил себе в ее рюмку. Вздохнул…

– Кротову такое и не снилось.