Читать книгу Сломанный крест. История чёрного серебра - Любовь {Leo} Паршина - Страница 9

Проснулся Андрей Павлович в четыре часа дня в кабинете у себя дома. Нельзя сказать, что он выспался и был совершенно бодр, но дальше спать уже не мог.

Он и вся оперативная группа не спали всю ночь. Ровно в 10.30 наружка посадила Игошина и Ларсена на их рейс – и, казалось бы, можно перевести дух, подвести не черту, а короткую, но явную черточку… Но что-то не отпускало, тревожило его.

Что-то, о чем он думал перед тем, как уснуть. И не уснул, пока не понял, не решил. И все, как ему помнилось, вдруг показалось так просто, так прозрачно – на редкость понятно. Что же было так понятно?..

Дело с сектой можно считать решенным – теперь, когда ей обрубили корни, она засохнет естественным образом. И сегодня воскресенье, в Управление ехать не надо… Ах, нет! Вот оно. Ему не давал покоя разговор с Марченко в лифте. «…И мое любопытство не понравилось этому существу. Я бы не стал говорить об этом с кем-то другим – побоялся бы, что меня примут за сумасшедшего. Но вы знаете все! …Не спешите с выводами и с ответом. Давайте встретимся в воскресенье. Я весь день проведу здесь, в Управлении. Приходите вечером, попозже – к девяти. Будет безлюдно и спокойно. Пока просто подумайте».

Тихо-тихо постучав, в кабинет заглянула Марина. Спокойно спросила:

– Будешь есть? У меня все давно готово.

– Да, спасибо, Мариша. Только один звонок сделаю.

Жена ушла, а Андрей Павлович понял, что с ней тоже нужно что-то поскорее решать, а иначе глупая случайность будет стоить ему спокойствия.

Поначалу Андрею Павловичу казалось, что он страшно голоден. Возможно, и был, но вот аппетита недосыпание и головная боль лишили его совершенно. Почти чрез силу он съел кусок курицы и запил его простой водой.

Марина с ним не ела – сидела в гостиной и, пожалуй, чересчур внимательно смотрела прогноз погоды. По области обещали дожди.

Уже доев, Андрей Павлович не вставал из-за стола – то оглядывался на жену, то смотрел на безмолвный пока мобильник. Стоило телефону дернуться и издать один-единственный звук, как Кречетов вскочил из-за стола.

– Да, слушаю! Ты уверен? – Пауза. Собеседник выдавал информацию. – Тогда я сейчас же звоню Савину и мы с ним выезжаем. Ничего не предпринимай. Хотя бы попытайся! Я сказал – жди. И будь на связи.

– Куда ты? – изумилась Марина. – Сегодня ведь воскресенье!

– Знаю, родная. Но ничего не поделать – надо бежать. Но сперва звонить.

– Мне для разнообразия позвони, когда время будет.

– Обязательно, милая. А теперь – извини.

Вернувшись в кабинет, он набрал Савина.

– Володя, добрый день. Ты сейчас в городе? Знаю, что сегодня воскресенье, но ты мне очень нужен. Я тебе в сообщении скину адрес. Выезжай немедля. Будешь подъезжать – сначала обязательно мне позвони. Без меня ни ногой. Понял? Нет, Митю вызывать пока не надо. Объясню на месте. Поторопись, Володя. До встречи.

Андрей Павлович отправил Савину сообщение, положил трубку, но вдруг призадумался. Что же это он? Нельзя сейчас сомневаться – совсем нельзя! Раз уж решил…

И все же уже в прихожей, у самой двери, он почти машинально набрал номер Мити Шацкого.

– Митя, здравствуй. Ты в городе? Извини, но придется прервать твой выходной буквально на час. Дело, откровенно говоря, пустяковое: приехать сегодня в Управление ближе к вечеру, постучаться в закрытую дверь. Ты ведь знаешь, где кабинет полковника Марченко?.. Сделаешь?.. Подробности позже. И сразу же позвони мне. До связи.

***

Они оставили машины у самого въезда в поселок и дальше пошли пешком. Кругом не было ни души: в октябре тут жили немногие – крайне фанатичные дачники и несколько стариков, предпочитающих или вынужденных жить в своих старых деревянных домах. А порой здесь появлялись те, кому нужно было на какое-то время спрятаться от города – от своей обычной жизни, которую они ведут у всех на виду.

Кречетов все объяснил Савину еще у машин: спокойно, быстро и просто. Тот с командиром спорить не стал. Согласился, что доказательств у них пока мало, к генералу идти можно – но только с подозрениями и словами. С Федькиными, по большей части, как подозревал Савин.

– Вы уверены, что нельзя подождать и собрать побольше информации? – задал он один-единственный вопрос.

Кречетов ответил не сразу, но без малейшего сомнения.

– Уверен. Он скорее всего уже в курсе, что Игошин и Ларсен завербованы. Если подождем – упустим.

– А если он ни при чем? Святоши ведь не знали в лицо «лапу» из Управления.

– Если он ни при чем – он сейчас в Управлении, работает и ждет встречи со мной.

Дом полковника стоял в самом конце улицы: крупный, старый дом, с большим чердаком, разросшимся во второй этаж, с огромным чердачным окном, состоящим из множества маленьких прямоугольных стекол. Из этого окна, вероятно, открывался вид на всю улицу и внутреннее устройство ближайших дворов. А вот первый этаж и двор самого дома были скрыты от посторонних глаз двухметровым металлическим забором. Были…

И ворота для автомобиля, и дверь в одной из их створок были приоткрыты. Дверь даже чуть-чуть поскрипывала, норовя открыться еще шире от порывов октябрьского ветра.

Из двора дальше по улице тянулись следы автомобильных колес.

– Свежие, – заметил Савин.

Они приоткрыли ворота, всмотрелись повнимательнее. Судя по глубине следов, по изгибу, по брызгам, оставленным на траве, машина выехала со двора резко – очень поспешно. Даже поцарапала ворота. Кто-то уезжал отсюда – по сути, бежал – поспешно, в панике.

– Не нравится мне все это, – протянул Кречетов. – Совсем грусть навевает…

– Идем в дом?

– Да, но на всякий случай попробую поискать заднюю калитку. С этой стороны двора мы окажемся, как на ладони.

– Думаете, в доме еще может кто-то быть?

– Скорее всего, нет, но… Не знаю. Побудь пока здесь.

Кречетов пошел искать окружной путь. Едва завернув за угол, он достал телефон и набрал Федьку. Ответом были долгие-долгие гудки…

За поселком начался негустой, светлый пролесок. Идя вдоль заборов, Кречетов без труда вышел к дому Марченко. Внушительный забор продолжался, нашлась тут и небольшая калитка – ниже человеческого роста, будто заплатка на металлическом полотне.

Она была укрыта зарослями малинника, и Кречетов, может статься, не сразу бы ее заметил, особенно в сгущающихся сумерках, если бы его внимание не привлек золотой блеск. Заглянув под сень листвы, он увидел на ветке золотое кольцо Федьки – кольцо-ремешок, которое он носил на большом пальце. Веточка, на которой оно теперь висело, была аккуратно сломана и утыкалась прямо в калитку. Приветик такой с намеком. Значит, Федька проходил здесь – но только туда, а обратно так и не вышел.

Положив кольцо в карман, Андрей Павлович толкнул дверцу. Та туго и со скрипом – оказывается, была на ржавой пружине – поддалась. Со стороны двора она когда-то закрывалась на железную щеколду, но теперь пазы, в которые та вставлялась, оказались вытянуты, разорваны, как пластилиновые.

Задний дворик был тенистым, полным холодного, застывшего влажного воздуха. Деревянный стол под деревом, покрытый пока редкими чешуйками опавших листьев, ржавый турникет между двух крепких столбиков (все, что осталось от старых-старых качелей), двойные зимние рамы в окнах, открытая настежь дверь кухни – и никого.

Несмотря на смутную тревогу, Кречетов понимал, видел по сотням изученных, мельчайших признаков, что опасности нет. А тревожило его то, что Федька так и не вышел с этого двора и на звонки не отвечал.

«Он уже большой мальчик – очень большой. Тебе, старому дураку, в дедушки годится, – успокаивал себя Кречетов. – Но ведь я же ему, гаду, велел ничего не предпринимать!»

Он решил вначале бегло осмотреть дом сам, а затем уже звать Савина. Достав пистолет, обошел все комнаты, заглянул в чуланы и крупные шкафы. Везде ни души. Но на первом этаже в большой комнате и в кухне были явные следы борьбы и даже отметины выстрелов на стене.

Дверь, ведущая со двора в кухню, к слову, была выбита, а этажерка, которой ее пытались подпереть, валялась в противоположном углу. Вдобавок, сервант в комнате лежал на полу, раскинув разбившиеся стеклянные дверцы, как птица – крылья. На некоторых осколках была кровь. Также несколько кровавых пятен Кречетов увидел в прихожей и на ступенях лестницы на чердак.

Андрей Павлович снова набрал Федькин номер и снова выслушал ряд длинных гудков. Выругался про себя. Как с таким работать?

А еще – откуда ни возьмись – мелькнула мыслишка: может, зря он дал Федьке понять, что ему нет дела до того, что написано в третьем разделе? Нет, конечно, без намерения воспользоваться властью! Просто чтобы Федька не откалывал таких вот номеров. Что если он и вправду просто по-человечески не понимает? Играет и своей жизнью, и чужими. А ну как опять доиграется?

Но тут же Кречетов опомнился, одернул себя. Нет! Так нельзя. Прежде всего – ему самому нельзя опускаться до того, чтобы держать кого бы то ни было, как зверя, на цепи. В конце концов, кто угодно может по какой-то причине нарушить приказ, начать действовать по своему усмотрению – человеческий фактор на то и человеческий. И для каждого можно найти свою «цепь» – семью или свободу. Нет большего наказания, чем абсолютная власть над чужой жизнью…

Чердак оказался настоящей комнатой – огромной, светлой, с выбеленным потолком, светлыми обоями на стенах, сплошь заставленной старыми вещами. Давно нежилой комнатой. Кровать и тахта, заваленные пакетами, мешками, ватниками, стояли углом возле печки-буржуйки, вокруг них лежали старые чемоданы, ящики с инструментами и посудой, книги…

Вдруг подполковник замер. В темном углу, слева от огромного окна, он увидел следы крови: пятна с подтеками и смазанные отпечатки ладоней. В углу стоял высокий табурет, а на потолке был люк, ведущий на антресоли – треугольный зазор под самой крышей. Кречетов взял стоящую поблизости метлу и постучал древком по крышке люка. Ответа не было – только капля крови сорвалась из щели между досок и шлепнулась на табуретку.

Эта тишина Кречетову совсем не нравилась. Одно дело – тишина в доме, по комнатам которого гуляет ветер, другое – за закрытой дверцей в темном углу, перепачканном кровью…

В кармане забился и загудел мобильный – Митя.

– Слушаю, – выдохнул Кречетов, сняв трубку.

– Андрей Павлович, я в Управлении. Полковника Марченко нет. На вахте говорят, что его не видели.

– Спасибо, Митя…

– Будут еще указания?

– Да, раз уж ты там, посиди еще полчаса. Мало ли что. У тебя никаких срочных дел?

– Нет, Андрей Павлович! Я тут посижу, почитаю.

– Хорошо. Позвони, когда будешь уходить. До связи.

Сзади скрипнула ступенька. Кречетов обернулся, держа пистолет перед собой – и встретился взглядом с Савиным. Тот стоял на лестнице, также с пистолетом, такой же настороженный, как служебный пес.

– Простите, Андрей Павлович, вас долго не было. Потом я вас в окне увидел, – сказал он, убирая пистолет. – Как тут?..

– Видел внизу погром и следы стрельбы?

– Да.

– А тут вот.

Кречетов указал на угол за собой. Савин вложил пистолет в кобуру, оглядел ступени у себя под ногами и перевел взор на люк в потолке.

– Еще не смотрели что там?

– Нет. Как раз думал тебя позвать, – солгал Кречетов. На самом деле, ему хотелось заглянуть туда лично, в одиночестве, чтобы заранее знать, что делать и говорить дальше.

Савин взобрался на табурет, открыл люк, подтянулся на его краях и заглянул внутрь.

– Там кто-то лежит, – пропыхтел он.

Удивительно, но Кречетов не знал, что хочет увидеть на антресолях меньше – Марченко с разорванным горлом или Федьку с осиновым колом в сердце. Хотя, зачем в обоих случаях прятать тело на антресолях?..

Савин подтянулся посильнее, сел на край, так что на чердак свешивались только его ноги, включил фонарик на мобильном. Просидев еще пару секунд, он спрыгнул обратно.

Кречетову в глаза посмотрел не сразу.

– Там Фёдор. Он мертв…

– Вот как? Подсади-ка меня Володя…

С помощью Савина он забрался на антресоли, сел рядом с лежащим там бездыханным телом, безнадежно испачкав пальто в размазанной повсюду крови. Осинового кола он, конечно, никакого не увидел…

– Андрей Павлович, он не дышит.

– Понимаю, Володя. Дай твой телефон, на моем нет фонарика.

Андрей Павлович взял протянутый Савиным мобильник и оглядел лежащего рядом Федьку. Выглядел тот неважно: правая нога была сломана как минимум в двух местах, на груди и на левом плече виднелись следы от пулевых ранений, на виске пуля, пройдя по касательной, оставила неглубокий шрам. Кречетов расстегнул его куртку – не обычную «косуху», менее поношенную, очень плотную и, похоже, более тяжелую, с высоким воротником – приподнял футболку: непосредственных ранений в сердце не оказалось, все рёбра были целы.

Кречетов вынул кольцо из кармана, надел обратно Федьке на палец, а затем, не удержавшись, легонько стукнул его по голове и спрыгнул обратно на чердак.

Взяв обратно свой мобильный, Савин не спешил, однако, его убирать.

– Вызвать скорую и труповозку?

– Нет-нет! Ничего не надо вызывать. Понимаешь, Володя, тут особый случай. Завтра пусть дом осмотрит группа экспертов. Я с утра пойду к генералу Зотову… А с Фёдором я все сам решу.

– Так ведь он же… – заикнулся было Савин.

– Ему в морг нельзя.

Савин нерешительно кивнул, взглянув на раскрытый люк даже с некоторым сочувствием.

– Сейчас можешь быть свободен. Спасибо.

– Уверены, что вам не нужна помощь?

– Сегодня нет. Завтра будет много работы. Думаю, будем объявлять Марченко в розыск. До завтра, Володя.

Кречетов и сам чувствовал, что Савина он откровенно выпроваживает. Это было и нехорошо, и некрасиво, и непрофессионально, – но наступал вечер и Федька мог проснуться в любую минуту.

– До завтра, Андрей Павлович.

Все еще неуверенно, словно они не попрощались, Савин отошел к лестнице, спустился вниз и вышел из дома – медленно, будто его магнитом тянуло назад нечто, чего он никак не мог понять. Тяжело было осознать и принять то, что какая-то жуткая, неприятная загадка связана не столько с делом, сколько с твоим командиром, которого ты давно знаешь и которому веришь…

Кречетов еще раз обошел дом – просто осмотрелся, понимая, что до экспертов и до официального объявления Марченко в розыск тут лучше ничего не трогать.

Дом был просторный, крепкий. И брошенный. Когда-то здесь жили люди – простая, большая семья, от которой остались лишь выцветшие фотографии на стенах – довоенные, дореволюционные. Много людей, родственников – бабушек, дедушек, дядь, тёть – много детей… А потом вдруг раз – и один, последний сын. Дом отжил свое, впал в глубокий сон, в летаргию. Стал просто строением, помещением, набором комнат, где можно переждать, пересидеть, уединиться…

Фиктивной жене Марченко дом вряд ли нужен. Продаст участок, когда следствие закончится, и новые хозяева выбросят старые снимки вместе со всеми вещами, дом снесут и поставят новенький картонно-пластиковый коттедж.

Странно, но Кречетову казалось, что этот старый чужой дом держит его сейчас – как умирающий старик в последнее мгновение своей жизни…

Позвонил Митя, сообщил, что Марченко нет.

– Спасибо, Митя. Завтра с утра жду, будет много работы. А теперь беги домой, уже совсем стемнело.

– Есть. До завтра, Андрей Павлович.

– До завтра, Митя.

Тут же сверху, с чердака, раздался грохот, сдавленный, глухой крик боли, чахоточный кашель и отборная матерная ругань – столь же красочная, сколь и жалобная. Уже совсем стемнело…

Вздохнув, Андрей Павлович пошел обратно на чердак. Зажег одинокую «лампочку Ильича», поглядел на Федьку, распростертого на полу. Жалко дурака, все-таки…

– Андрей Палыч, вы здесь! Как хорошо. Поможете, а?..

Кречетов, ничего не говоря, скинул лишний хлам со стоящей в углу кровати, потом подошел к Федьке, стал поднимать его с пола, стараясь не реагировать на ахи и стоны.

– Не серчайте на меня, Андрей Палыч, – произнес тот, встав, наконец, на левую ногу и опираясь на командира.

Кречетов искоса поглядел на него и поволок на себе через весь чердак.

– Мне Артем, внук, анекдот рассказывал, который в детском саду услышал. Тупой, несмешной. Но последнюю фразу я отчего-то помню.

– Что за фраза? – вынужденно поинтересовался Федька.

– «И никакой ты не крутой, Бэтмен».

– Бэтмен – малахольный.

– На себя посмотри.

– Это потому, что мы дрались днем. И он знал, он чего-то подобного ждал, собака такая.

– А какого черта ты вообще к нему полез? Я ведь велел не вмешиваться!..

– Он вот-вот ушел бы. Вы бы все равно не успели.

– Сел бы ему на хвост, следил бы. А теперь он знает, что мы его ищем.

– Зато теперь у него выбит передний зуб.

– Где твой мобильный? Я его сигнала не слышал.

– А я, когда лег спать, звук отключил…

Наконец, Кречетов усадил Федьку на кровать.

– Ну, говори, что с тобой делать дальше.

Федька поднял голову, хотел было сострить что-то в очередной раз, но не стал – видно, ему и вправду было плохо.

– У меня одна пуля внутри застряла… В городе врач есть прикормленный, вопросов не задает – к нему надо.

– Ясно. Жди здесь, я подгоню машину.

– Да куда ж я денусь?

Путь до машины, в темноте, занял у Андрея Павловича двадцать минут.

Глухая тишина царила кругом. Машина, подержанная иномарка, светло-серым пятном притаилась среди ночи. Стояла недвижно и безмолвно, и только редкие капли начинающего накрапывать дождя нарушали ее покой. Послушным писком отозвалась сигнализация.

Андрей Павлович сел за руль, вставил ключи в замок зажигания, повернул. Машина захрипела, заурчала мотором, но тут же вновь смолкла. И так трижды – всхрапнула и затихла.

Обратный путь, с фонариком, аптечкой и бутылкой воды, занял уже пятнадцать минут.

Когда он вновь поднялся на чердак, Федька, будто задремавший на груде свернутых старых вещей, приоткрыл один глаз, нахмурил разбитую бровь и произнес негромко:

– Не нравится мне выражение вашего лица. Вас что-то разозлило сильнее, чем я?

– Угадал.

– Колеса сняли?

– Нет.

– Заправиться забыли?

– Нет. Топливный насос накрылся.

– Скажите, что вы шутите, Андрей Палыч? Так не бывает…

– Я, Федя, так в принципе не шучу. А сегодня – вот честное слово! – мне вообще не до шуток! Вот ведь мать и перемать, что же у Марченко насос не накрылся?!

– Что будем делать?

– Дом до утра стеречь! Не знаю…

Андрей Павлович сел на край тахты рядом с кроватью, достал телефон и задумался, кому же звонить. Знакомых механиков у него не было. Такси? Вряд ли какой-то таксист возьмется везти человека с несколькими огнестрельными ранениями – и из-за боязни возможных проблем с полицией, и из-за нежелания пачкать салон.

– Ты сам на чем приехал?

– На мотоцикле. Я его у карьера спрятал. Вы в темноте не найдете…

– А чего его искать – какой тебе сейчас мотоцикл?

Федька снова зашелся в приступе кашля, а Андрей Павлович отошел к большому окну и набрал номер жены. Та ответила сразу – видно, телефон держала поблизости.

– Ну здравствуй, родная. Спасай.

– Господи! Что случилось? – выпалила она в ужасе.

– Тихо, Мариша. Со мной все хорошо – живой, здоровый, руки-ноги целы. Только застрял в области, в поселке. Машина не заводится – похоже, топливный насос. Да неважно! Милая, посмотри в газетах, в Интернете какую-нибудь ремонтную службу, эвакуацию. Что угодно! И перезвони мне, как только узнаешь – я должен понять, как действовать дальше. Пожалуйста, Мариша. Запиши адрес…

Поговорив с женой, Андрей Павлович всмотрелся во тьму за окном. Сплошная чернота с несколькими прорехами: фонарями над асфальтовой дорогой вдалеке и окошками осенних дачников.

Тут и в прямоугольное стеклышко прямо перед его лицом ударилась тяжелая, холодная, крупная капля.

– Андрей Павлович, а почему бы Савина не вызвать? Он бы по вашему зову прилетел.

– А он уже прилетал. И тебя видел – во всей красе… Пока не придумаем пристойного объяснения, не хочу его тобой пугать.

Федька тихо, невесело рассмеялся:

– Если мы и дальше будем работать вместе, пристойные объяснения рано или поздно кончатся. Кстати, Андрей Палыч, вы пули вытаскивать умеете?

– Умею, – недовольно пробормотал Кречетов.

Хлынул ливень.

Федька, насколько позволяла нога, свернулся на кровати, натянув на себя ветхое одеяло. Кречетов лишь мельком глянул на него, ничего не сказал, даже не подумал. Он смертельно устал за последние сутки. Он уже не злился на Федьку, но и не чувствовал к нему искреннего сострадания – только какую-то слабую, инстинктивную, животную жалость.

Некоторое время спустя позвонила Марина. Вести у нее были самые безрадостные. Конечно, среди технических служб, до которых она смогла дозвониться, не нашлось энтузиастов, желающих приехать в некий поселок в ливень, в воскресенье вечером.

– Как же ты там? – вздохнула она. – Не простудишься?

– Нет, Мариша, не волнуйся. Я в доме, – успокоил ее Андрей Павлович.

– В каком доме? – удивилась Марина.

Секунду подумав, Кречетов вздохнул:

– Бывшего коллеги. Ладно, Мариша, у меня аккумулятор может сесть. Вызови этих техников на самое раннее время, какое возможно. Я позвоню, если что-то случится. Не тревожься, милая, ложись спать.

– Хорошо, – спокойно пообещала Марина. – Только обязательно позвони с утра.

– Позвоню, родная. Спокойной ночи.

Стоило ему повесить трубку, как Федька, превозмогая боль, вновь подал голос из-под одеяла:

– Шутник вы, Андрей Палыч. Какая, к черту, спокойная ночь, когда муж, живой и здоровый, болтается где-то на чужой даче?

– А ты лучше вообще молчи! – не стерпел Кречетов.

– Ох, не кричите!.. Я же напряжение стараюсь снять. А если вы и вправду можете, то лучше вытащите из меня пулю. Сейчас все кожей начнет зарастать…

Кречетов поставил возле кровати широкий, крепкий табурет, расстелил на нем какое-то ветхое, но вроде бы чистое полотнище, поставил на него аптечку, достал хлоргексидин, бинты, складной нож и пинцет. Последний он держал на случай заноз или вот таких непредвиденных обстоятельств.

– Можете инструменты не особо дезинфицировать, ко мне зараза не пристает.

Кречетов кивнул. Настрой у него был спокойный, деловой: раз надо, значит надо. Пулю он вытащит, не впервой. А что до отсутствия у них анестезии – Федьке больно будет. Потерпит, он выносливый.

Он помог ему снять куртку и футболку. Куртку он все же оглядел еще раз, прежде чем отложить в сторону: кроме высокого воротника у нее были необычные рукава – тонкие металлопластиковые наручи на предплечьях и небольшие угловые пластины, ложащиеся на тыльные стороны ладоней. Сама куртка была очень тяжелая и жесткая.

– В нее вшита металлическая ткань, навроде кольчуги, – пояснил Федька, чуть разгибаясь, но продолжая держать ладони на груди. – От ножа защищает неплохо, а вот после пуль приходится латать.

– Откуда взял такую?

– На заказ делали.

– Мрачноватый фасон.

– Старинный.

Футболку Федька не отдал – скрутил и зажал зубами.

– Погоди, еще не начали. Пока нож протру.

Федька только махнул рукой, закрыл глаза и что-то глухо промычал.

– Где пуля?

Федька коснулся плеча.

– Только здесь? Одна? Уверен?

Он закивал, потом откинул голову назад, на стопку старых вещей.

«Одна пуля в плече – и только? Что же он комедию ломает? – недовольно подумал Кречетов, поливая хлоргексидином пинцет и нож. – Остальные две навылет. Не помирает, слава Богу. Неужели ему… настолько больно? Да нет, очередная поза. У Спиридовича тогда с двумя сквозными прекрасно себя чувствовал».

– Ну что, готов? – спросил он, наконец.

– Ага, – выдавил Федька через кляп.

«Ну и зубы!» – вдруг осознал Андрей Павлович. Он и прежде знал, что клыки у Федьки особенные, но сейчас, на фоне черной ткани футболки, он их отчетливо увидел – и верхние, и нижние, гладкие, белые, словно выточенные из слоновой кости, острые, как у хищника. Звериные клыки…

– Начинаю.

– Ненавижу!!! Ох, батюшки, как пистолеты ненавижу! – все еще задыхаясь, срывающимся голосом произнес Федька, едва выплюнув футболку. – Хочешь биться – подходи, бейся. А то придумали пакость. Тьфу, подлость! «Я случайно, оно само выстрелило!» Раз за пушку берешься – какое, на хрен, случайно? И бабы туда же!..

– Тихо, тихо, – осадил его Андрей Павлович, положив инструменты на полотнище и вытирая об него руки.

Затем он подал Федьке бутылку воды, но тот лишь поморщился:

– С пузырьками…

Кречетов усмехнулся и стал перевязывать его плечо. Он отчетливо чувствовал, как схлынуло напряжение, и теперь ему сделалось немного совестно за былые мысли: о третьем разделе, о том, что Федька «комедию ломает». Он же живой, ему же больно!..