Читать книгу Голос Незримого. Том 2 - Любовь Столица - Страница 6

В светлый век лепоты христианской

Был известен торговлею шумною —

И богатством, и тратой безумною —

Град приморский земли египтянской.

И жила там в то время блудница,

Что слыла знаменитой красавицей

И великой искусницей нравиться,

Ибо лет ей хоть было уж тридцать,

А казалось всего лишь семнадцать!

Волоса ее бронзово-красные,

Стан извилистый, руки атласные —

Всё манило грешить и смеяться!

Дни ее протекали в поместье,

Средь духов, опахал, драгоценностей,

В усладительной утренней лености

И в полуночном горьком бесчестье.

Из страны отдаленной и близкой

Каждым утром почтовые голуби,

Белы, дымчаты, сизы и голубы,

К ней летели с любовной запиской.

Раз Мария (так было ей имя)

Над террасою, к Нилу сходящею,

Эту почту крылатую мчащую

Принимала руками своими.

Вились птицы над ней и гурлили,

Отдыхая на розовом мраморе,

Пахло ветром соленым из-за моря

И цветами надводными лилий.

Возле – серые никли аканты

И оранжевые амариллисы,

Ниже – волны зеленые лилися,

И, взметая веслом бриллианты,

Плыли барки… Лицом посвежелым

Обратясь к ним, Мария рассеялась,

И кефье ее по ветру веялось —

Полосатое, желтое с белым!

Вдруг примчался от нильского плеса

Черный голубь и, ветку терновника —

Не посланье, не розу любовника —

Уронив ей, обратно понесся…

Гнев Марию объял и волненье,

И за птицей – страдания вестницей —

Побежала она вниз по лестнице,

Но у самой воды в изумленье

Замерла: под завесами лодки,

Что пред ней проплывала медлительно,

Ехал юноша, ликом пленительный,

Взор поднявши фиалковый кроткий…

«Друг, куда уезжаешь отсель ты?» —

Закричала она уж без гневности,

Он же голосом, полным напевности,

Отвечал ей: «Доеду до дельты,

А потом, если путь мой угоден,

Доплыву, госпожа, в Палестину я, —

В Божьем Городе просфору выну я,

Поцелую там Гроб я Господень…»

Тут блудница с ним плыть попросилась,

Плача, руки ломая притворчиво, —

И паломник, простой и сговорчивый,

Оказал ей охотно ту милость.

Так Мария пустилась в дорогу,

О какой и не знала при выходе,

По одной мимолетнейшей прихоти

И пылая любовью не к Богу,

Но к прекрасному спутнику. Вскоре

В гавань вплыли они корабельную

И с триремою многовесельною

Понеслись в беспредельное море.

Быстро скрылась страна их из вида

И с песками, и с городом каменным,

Лишь на западе, изжелта-пламенном,

Всё чернели ее пирамиды…

Очутившись на людной триреме,

Видя взоры скрываемой похоти,

Вечер тот в лепетанье и хохоте

Проводила блудница со всеми.

Всюду, в гаснущем солнечном блеске,

Золотились глаза ее длинные,

Узкий лик, и шелка апельсинные,

И янтарные, грушей, подвески!

Но она одного лишь хотела, —

И, восхода дождавшися лунного,

Уловила паломника юного

Меж тюков на корме опустелой.

Севши с ним, зашептала Мария:

«Как ты грустен и тих, о паломниче!

Знай же, как ни молись и ни скромничай,

Здесь – земля и услады – земные.

Посмотри: всё кругом нас уснуло…

Не беги же меня, не отталкивай —

Мил мне лик твой и взор твой фиалковый!»

И к нему бы она уж прильнула,

Если б в страхе и странном бессилье,

Осиянная им, не упала бы…

Он же, дивный, поднялся над палубой,

Распростерши лазурные крылья,

И в туманах исчез… С этой ночи

Начала было дева печалиться,

Но когда многодневной скиталицей

Средь толпы богомольческой прочей

Прибыла она в Землю Святую,

То уж суетной стала по-прежнему:

Пела, краю дивилася здешнему

И пошла, красотой торжествуя,

В церковь белую Иерусалима

Так легко, как куда бы то ни было, —

Оправляя то складки, то фибулы,

Ненасытным тщеславьем палима.

Вдруг, как некий незримый привратник,

Вход ей острым мечом заграждающий,

Синекрылый и бледно-блистающий,

Встал пред нею таинственный ратник,

Взор нахмурив фиалковый грозный.

Трижды в храм тот она порывалася,

Трижды в ужасе вспять возвращалася

И упала с молитвою слезной

Пред иконою Девы в притворе:

«О, Мария, Заря беззакатная!

Я – Мария ж, но тьма необъятная,

Я – что мумия в пышном уборе…

Но прости, защити и помилуй,

И воздам я за милость ту сторицей:

Пусть и мне эти двери отворятся,

Пусть смягчится Твой Страж синекрылый!»

И вошла, и в тоске покаянной

Ниц простерлась – лежит и не двинется…

Встав же, быть возалкала пустынницей

И пошла к берегам Иордана.

Там искала она переправы,

Да зашло уже за горы солнышко,

И ни жерди, ни утлого челнышка

Не открыли ей темные травы.

Но качнулся лозняк прибережный —

И явился крылатый тот Юноша,

Тонким воздухом в лик ее дунувши,

Взор склонивши фиалковый нежный, —

И повел по чернеющим волнам,

По серебряной ряби, как посуху,

Белый крин ей подав вместо посоха,

Ко тропинам пустыни безмолвным…

Сорок семь уже лет пребывала

Там Мария, живя как пустынники, —

Ела корни, акриды и финики,

Никого из людей не видала,

А встречалась лишь с стаей шакальей

Да с большими стадами газельими,

Навсегда разлучившись с весельями,

Навсегда подружившись с печалью…

И обрел ее старец Зосима

Обнаженной, огромноочитою,

Вплоть до пят волосами укрытою

И по воздуху дивно носимой.

С ней беседовал он, исповедал,

Причастил – и Мария преставилась.

Погребсти ее старцу представилось,

Как же это свершить, он не ведал,

Так как был уже слабый и хилый.

Но внезапно из заросли выжженной

Вышел лев, удрученный, приниженный,

И когтями ей вырыл могилу.

Долго старец смотрел, пораженный,

И воскликнул: «О чудо чудесное!

Велика же ты, Сила Небесная,

Ей же служат мужи, как и жены!»