Читать книгу Перо из крыла Ангела. Тайны творчества - Любовь Сушко - Страница 12

В сообществе мертвых писателей стояла тишина и царил мертвый покой. Вторжение Гения и предательство Поэта, и гибель упертой Сказочницы на теплоходе «Адмирал Нахимов» стали последними сколько-нибудь интересными событиями, всколыхнувшими тот свет.

А потом они сидели, грустили, унывали, вспоминали о том, что они друг другу тайно и явно враждебны, и не было никакого просвета, никакого пути из лабиринта, где они то бездумно бродили, то сидели и не шевелились. Иногда бесстрастно спорили о том, могут ли быть писатели друзьями или не могут, ну если не друзьями, то хотя бы приятелями….

Кот Баюн и Темный долго были заняты какими-то чрезвычайно важными делами, но вернулись неожиданно на тот свет, они всегда возвращались к мертвым писателям, потому что испытывали к ним какое-то странное, плохо объяснимое чувство вины…

На этот раз, увидев унылейшие физиономии, кот даже присел и свистнул:

– Недаром святоши говорят, что уныние самый тяжкий грех, сдохнуть можно, если бы это был тот свет, а не этот, но тут и смерть не страшна бедолагам. Но святоши, когда свои книжки писали, наверняка не видели унылых мертвых писателей.

– Что за спор, а драки нет, – встрепенулся и сам привел себя в экстаз кот.

Писатели молчали, словно он не к ним, а к стенам обращался. Но кот никогда не отступал и не сдавался:

– Спрашиваю во второй раз, что у вас тут еще случилось. А говорят, на кладбище все спокойно… Врут, как всегда, и на кладбище бурлит жизнь, -повернулся он к Темному и подмигнул бесу:

– Может Очкастого позвать, он что-нибудь придумает.

И снова молчание.

– Оставь их, Баюн, они пребывают в забытьи, – отозвался бес, голос его казался каким-то низким и гулким, как раскат грома вдалеке.

– Что прямо все сразу и пребывают, ребята, не печальтесь, классикам еще хуже, чем вам, уж поверьте вашему коту, который никогда не врет и всех их никогда не видел в гробу в белых тапках, ведь они бессмертные.

– Чем это им хуже? – оживился на этот раз кто-то из писателей…

– А тем и хуже, – уселся перед ними и начал философствовать кот, – представьте себе, что у вас все мертвое и герои, и книги, лежат себе, никакого не трогают, нет им дела до вас и до мира, да это же подарок судьбы. А им о таком только мечтать можно. Забыли, что покой им только снится?

Начали выходить из оцепления и другие писатели. Кот явно над ними издевался, только слушать становилось все интереснее, а вдруг, он и правда докажет, что не иметь и проще, и легче, и лучше.

А кот уже вошел в раж, лапами махает и сочиняет прямо на ходу.

– Чтобы не быть голословным, давайте возьмет нашего вечно живого и всеми любимого Федора Михайловича (своего творца он трогать не стал – это показалось делом святым, а может у него были далеко идущие планы, кто его кота знает).

– А что Федор Михайлович, – сразу завопил критик Гадюкин, – вон тиражи какие, в каждом доме собрание сочинений и захочешь, не помрешь, – ему лучше всех всегда жилось и живется. Даже на каторге в Омске, нам бы такую каторгу кто организовал.

Критик понял, что он как всегда сказал глупость, но слово не воробей, оно уже вылетело, и поймать он его не сможет.

Темный улыбнулся, кто-то хихикнул, а кот расхохотался, да так, что остановиться не мог, его потом все вместе с трудом остановили, когда Темный стукнул его по спине, так словно он подавился.

– Ну, критик, ну, собака, умеешь ты кота и остальных развеселить.

Гадюкин даже смутился от такого всеобщего внимания.

Но кот уже ухватил его мысль за хвост:

– Давайте на Федора Михайловича и глянем. Я не говорю о жизни его среди живых писателей – того же Тургенева и Толстого – они тоже мертвяками никогда не были, но если между вами зависть и разборки, то там множьте все на десять и не прогадаете. Но и это полбеды – вот как ему хорошо жилось. Я не говорю о пристрастии его к игре, об этом наш Гадюкин чего только не писал- докторскую диссертацию на том защитил, точно говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Но и это не беда, критик он и в Африке критик.

– Так в чем же беда его, – стали вопрошать у кота самые нетерпеливые.

– А в том и беда, что заснул наш Ф.М. однажды ночью….

– И не проснулся, – подсказал кто-то коту.

– Проснулся, снова пальцем в небо, только прежде, чем проснуться, увидел он страшнющий сон, все фильмы ужасов отдыхают.

– И что же ему снилось? – насторожился Темный – на этот раз не выдержал он, больно кот увлекательно рассказывал, прямо Шехерезада, только с хвостом и ушками на макушке.

– А ничего особенного, как Гробовщику у Гения снились все похороненные им парни, так и нашему Классику приснились все сотворенным им герои.

В огромном темном замке, где он сидел и пировал с каким-то там царем и королем, и сам чувствовал себя королем писателей и писателем королей, они к нему и явились, не запылись.

Король, который с ним там медовуху пил сначала не понял, что это за непрошеные гости к ему явились, да и сам Творец сначала не понял, если бы Раскольников перед его носом топором не махнул и не начал пытать за что он такую дикую судьбу ему приготовил.

– Рядовое убийство, никто бы и не заметил, а как только теории к нему припаяли, так уже и покою который век не дают. Мало того, что с ума сошел еще по ходу дела, то старуха мерещилась, то Свидригайлов, то мертвый пьяница на пороге стоял, так ведь еще поминают по семь раз на дню, судят на каждом уроке, каждый стареется свой приговор вынести. Ни минуты покоя, и всем до него есть дело, и всем что-то требуется от него, несчастного.

– И чего же ты хочешь? – вопрошал король.

– Сожгите все романы, чтобы никто никогда не увидел их, умереть хочу, чтобы ни одна живая душа, ни в этом мире, ни в том не поминала меня больше, – твердил Раскольников.

Король повернулся к писателю, тот сидел мрачный и онемевший.

– Возможно ли такое? Сколько книг издано, где нам их искать? Мы не сможем их собрать, даже если бы и захотели.

Долго они совещались, и ничего так и не смогли сделать. А тут уже и Дмитрий Карамазов подоспел:

– А мне сколько на каторгах томиться и за чужие грехи расплачиваться? Я-то ни старуху, ни отца не убивал, жил может и не праведно, но после того суда вообще мне нет никакого покоя, никогда не будет. Все женщины от меня отвернулись, а эти доценты и критики только и терзают – виноват, не виноват, в чем виноват? Зачем мне такая судьба горемычная. Уж лучше бы убил, чтобы не маялся так, да ведь нет – сплошное издевательство и ничего больше.

– За что, – уже спрашивал его Иван Карамазов, – видно тебе понравилось утверждение, что если бог хочет наказать, он жизни лишает, а если еще больше наказать желает, то лишает разума. Почему я должен все время безумным оставаться, и прежде мало что видел, а теперь, и сколько еще прикажешь маяться, ведь все мы бессмертные, хорошее ты нам бессмертие подарил, благодетель ты наш…

Но, оттолкнув Ивана, к столу пробрался красавец Свидригайлов:

– А мне на что припаял растление малолетних, ведь никогда его не было? Ладно все остальные грехи, а теперь мне только дети и снятся, убери детей, Федор Михайлович, ведь все только ради красного словца да пущего эффекту, а бросил тень, потом уже и не отмыться никогда… И зачем только тебе такое творить надо было, отец ты наш родимый…

Князь Мышкин просто ходил между героями и жаловался всем на то, что он убил самую любимую женщину, потому что жить так было больше невозможно.

Настасья впадала в истерику, Сонечка молчала так выразительно и покорно, что лучше бы истерила, Грушенька хохотала так, что можно было оглохнуть. И стекла звенели, и казалось, что все упадет и разобъется.

– И что нам со всем с этим делать? – спросил у писателя король.

– А почем мне знать, я ведь их по отдельности писал в разных книгах, откуда мне было знать, что они все вместе соберутся, и такое случится.

– Гений должен все знать заранее, чтобы вот такого Пекла больше не случилось, – заявил король, – так и надо передать всем остальным писателям, которые еще не наворотили такую гору ужаса, страданий, и бед, да в одном месте все не собрал, это вам не шуточки, особенно если книги и герои окажутся бессмертными.

Герои стояли молча, женщины лишались чувств и снова приходили в себя, закатывая новые истерики и незаметно стихали, это могло длиться вечно. Ничто никогда не кончается, вот уж точно подмечено.

Король, наконец, поднялся с кубком в руках и произнес:

– Выслушать и посочувствовать – все, что мы с моим гениальным гостем можем для вас сделать, участь вашу изменить – не получится, не в моей это власти, и даже если обратитесь выше – вряд ли поможет. Не собирайтесь вместе, живите каждый в своем романе и терпите. Обещаю только рассказать эту историю другим классикам, чтобы они знали, что настанет день, когда сотворенные герои пожалуют к ним и призовут творцов на суд, вот и пусть творят так, чтобы не было мучительно горько и страшно, если они соберутся все вместе, да взбунтуются. Хотя гении, как и все люди, не учатся на чужих ошибках, но сделаю все, что смогу.

Кот остановился, перевел дыхание, ему самому понравилось то, что он поведал мертвым писателям. Но чтобы завершить эту историю он и произнес:

– Король попросил рассказать ее и живым и мертвым творцам, что я и делаю. Предупреждать вас о чем-то поздно, но может быть, вы узнаете о том, что Живым и Бессмертным еще хуже, чем мертвым, и вам полегчает.

Писатели вышли из состояния уныния, даже Темный был удивлен тому, какой эффект произвела на них эта Баюнова история.

– А мне не страшно, даже если все герои придут.

– Твои мертвые, их не оживить.

– Да хоть и оживят, они у меня хорошие парни, упрекнуть им меня будет не в чем, надо же, как мы далеко вперед глядели… Пусть гении и маются со своими, а мы все сделали правильно.

– Пошли, – заявил Баюн внезапно, – нам надо рассказать эту историю живым, пусть думают прежде, чем что-то делать, семь раз отмерят, а потом только писать садятся. И вообще – писать надо так, чтобы не страшно было пригласить всех героев к себе на пир, в своем жилище поселить и жить с ними долго и счастливо. Если даже они не будут бессмертными, помрут вместе с автором, то и тогда ничего, хорошая компания дорогого стоит.

Писатели еще долго смотрели им вслед, некоторые из них уже достали ручки и бумагу, чтобы написать для себя героя, да такого, с которым и смерть хороша, и умереть не страшно.

В унынии оставался только критик Гадюкин, ни там, ни здесь никого не было и не будет рядом с ним. У критиков не бывает ни друзей, ни приятелей, не героев. Но кто же в том виноват?

№№№№№№№№

Кот уже сидел перед живыми пока писателями и рассказывал историю о бунте литературных героев.

А что – предупрежден, значит, защищен, и надо творить так, чтобы не было страшно, когда раздастся звонок в дверь, и к вам в дом ввалятся ваши герои… Пусть они радуются и пируют вместе с вами и благодарят вас за то, что вы их сотворили и выпустили в мир.

Кот Баюн, конечно, плут и притворщик, но я бы прислушалась к его речам на этот раз. А вдруг и мы убережемся от какой-то страшной ошибки, тогда и жить станет легче и жить будет веселее.