Читать книгу Смерть поэта – Маскарад. Романтизированная биография - Любовь Сушко - Страница 40

Мишель иногда виделся с отцом, но это было так редко, уже если Мария не могла поладить с тетушкой, то каково было этому отставному военному с ней о чем-то договориться. Он был с самого начала не пара для ее дочери, а уж теще с ним вовсе не о чем было говорить.

В самом начале они быстро договорились о том, что он не станет мешать ей воспитывать внука и не будет искать с ним встреч. Сначала ему показалось это пустой угрозой. Не могла же она совсем лишить его сына, но оказалось, что она могла, она могла и больше того, при первом непослушании просто захлопнуть перед ним дверь, судиться, бороться с ней у него не было ни сил, ни денег, ни желания что-то доказывать, она всегда была права, если даже была не права, такое вот железное правило грозной старухи. Он мог выть от бессилия, но ничего не менялось от этого.

Он приходил к вратам усадьбы, словно случайно прогуливался, часто видел сына издалека, смотрел как он рос. Мальчик казался ему не по годам угрюмым. Но сам он был точно таким, а потому исправить он ничего не мог, если бы и захотел, да и не понимал он эту русскую душу. Всю жизнь тут оставался и ничего не понимал. Ему было даже лень жениться снова, хотя возможно он просто боялся грозной бабушки, осуждения света, каких-то новых скандалов и потрясений, потому и умер незаметно, не решаясь их тревожить, навязываться.

Этого бы точно никто не заметил, если бы он не оставался родственником Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, если бы у него не родился сын, и не произошла эта трагедия их разлука, ставшая вечной теперь.

№№№№№

Тетушка Мария сообщила Мишелю о смерти отца при молчаливом согласии бабушки, она не знала, как он себя поведет, что станет говорить, как поступит, та просто попросила последить за ним. Она чувствовала свою вину перед мальчиком и покойным зятем и понимала, что ничего не сможет исправить для одного из них, а со вторым в этом случае просто не справится. Оставалось только молча отойти в сторону и смотреть что как будет происходить.

Юноша сорвался с места, и не оглядываясь куда-то ушел. Мария последовала за ним и поняла, что он направляется в усадьбу отца. Он должен был увидеть его, проститься с ним, потому что больше этого не случится никогда. И ему хотелось увидеться с теми родственниками с его стороны, а вдруг там будет какая-то родственная душа.

Дорогу он помнил хорошо, хотя корил себя за то, что появлялся там так редко. Он не боялся бабушки и готов был досадить ей, сдерживало что-то другое, какие-то непонятные страхи от сближения, а что если откроется что-то такое непонятное, странное, то что как-то нарушит его и без того очень непростую жизнь

Одно только слово бабушки -неровня, – перечеркивало все, что между ними могло быть, но так и не стало. И глубокие страдания теперь, когда все оборвалось, терзали его душу с невероятной силой.

Припомнилось последнее свидание, когда они столкнулись тоже почти случайно, ну по крайней мере для него это было случайно. Все в суматохе, торопливо, словно бы нужно было куда-то бежать. Когда Мишель спросил, когда же они встретятся, то услышал в ответ:

– Если доживу, то свидимся.

Тогда он разозлился и спрашивал у Марии:

– Но разве мог он, герой Бородина, не справиться с бабушкой? Ведь я его сын, он должен был за меня бороться.

Она только усмехнулась, и грустной была ее усмешка, сказала что-то типа того, что в жизни всякое случается.

Он смотрел на неподвижное тело отца в гробу и понимал, что совсем не знал человека, подарившего ему жизнь, ну вот совсем никак, как такое может быть. А самое страшное, что и не стремился узнать, еще вчера тот был жив, и, наверное, мог бы многое рассказать. Теперь уже поздно, слишком поздно.

Хотя за ним отправили карету, но домой Мишель возвращался пешком, усталый, измученный, только и бросил двум дамам, поджидавшим его в гостиной:

– Больше совсем никого не осталось, -выпалил он, когда вернулся назад

Ни Мария, ни бабушка так и не смогли ему ничего ответить. Да и что тут скажешь, Елизавета Алексеевна не могла не чувствовать себя во всем виноватой. Пока он был жив, оставалась какая-то надежда на примирение, теперь ее больше не было вовсе, никого и ничего не осталось. Судя по всему, ее он в расчет не брал.