Читать книгу Лабиринт без права выхода. Книга 1. Загадки Ломоносова - Людмила Доморощенова - Страница 6

Воспитателем» Василия Ломоносова был брат его отца – Лука Леонтьевич Ломоносов. Что мы можем узнать сегодня об этом человеке? Известно, что родился Лука году в 1646-м и дожил до 1727-го; есть даже точная дата смерти – 30 марта. Тягловый крестьянин, мореход, кормщик, суровый рыбак-зверобой. Перед выходом в море он, как и отец его Леонтий, давал старинную клятву кормщика из поморских морских уставов про «крепкую душу, да и руку тож».

В 1701 году его избрали церковным старостой Куростровского прихода. В начале 18 века на Русском Севере это была довольно ответственная общественная «нагрузка»: церковные старосты организовывали выборы священников, дьячков, пономарей, участвовали в назначении просвирниц в приходах, вели в приходно-расходных книгах церквей учёт денежных, хлебных и иных поступлений, их расходования; выдавали ссуды из мирской кассы, которая хранилась в церкви; с согласия мира могли передать желающим церковные земли в аренду и т.д.

В 1703 году Лука Ломоносов – в числе выборных людей Куростровской волости. Официально такая должность в номенклатуре местного самоуправления появится лишь в 1787 году, но сам термин «выборные» встречается в документах с начала 18 века. Известный вологодский историк А.В. Камкин, из книг которого я почерпнула все эти подробности об устройстве общинной жизни на Русском Севере того времени, полагает, что данный термин означал собирательное наименование основных лиц мирского самоуправления (сотский, десятский, писчик и т.д.). То есть не только на море, но и на суше Лука был на виду. Не случайно мирской сход дважды избирал его двинским земским старостой: сначала в 1705, а затем в 1713 году.

Такая должность на Русском Севере была введена земской реформой царя Ивана Грозного 1550-х годов. В руки старост было передано управление всем Двинским краем. Царские воеводы занимались лишь командованием расквартированных воинских частей, призывом на военную службу, следили за сохранением порядка, осуществляли финансовый контроль. В 18 веке должность земского старосты, стоящего во главе волостного мирского управления, ещё сохранялась в ряде уездов Европейского Севера, в том числе в Двинском уезде; со второй трети века они назывались сотскими.

Уезд делился тогда на «трети»: Околопосадную (волости и станы в районе Холмогор, а также в низовьях и среднем течении р. Пинега), Низовскую (волости и станы в устье р. Двина близ Архангельска и вдоль побережья Двинской губы Белого моря) и Емецкую (куст волостей и станов, тяготеющих к устью р. Емца и одноимённому крупному селу, расположенных по Двине выше Холмогор).

От каждой трети уезда, состоявшей из нескольких десятков деревень, в декабре по приговору мира избирался по очереди на год свой земский староста для обеспечения сбора налогов и выполнения повинностей, полицейско-судебных и хозяйственно-попечительских обязанностей. А главное (в нашем исследовании) – они были обязаны систематически сообщать в уездную администрацию о состоянии дел на подотчётной территории. При необходимости у них запрашивались также сведения об урожае хлебов, местных промыслах, рыбных ловлях, сенокосах, оброчных и купленных землях, посевах и прочем. Крестьянин, избранный старостой, становился в течение года самым информированным человеком на подотчётной ему территории, ибо на его имя поступало и от него требовалось значительное количество разных сведений. Он же должен был доводить нужные распоряжения властей до населения. Лука в подошедший для Курострова срок возглавил местное самоуправление в своей Околопосадской трети.

Исследователи жизни М.В. Ломоносова единогласно утверждают, что Лука Леонтьевич был неграмотным человеком. Однако это совершенно не вяжется не только с тем кругом обязанностей, которые возлагались на старосту, но даже с процедурой введения старосты в должность. Уже упоминавшийся нами выше А.В. Камкин описывает её так: «На первом этапе должен был состояться выбор, и текст его результатов доставлялся к уездным или провинциальным властям. На втором этапе следовал специальный указ, например, провинциальной канцелярии, напоминавший по своему содержанию должностную инструкцию. Указ (инструкция) означал официальное утверждение выборов и признание полномочий данного сотского. На третьем этапе сотский приводился к письменной (здесь и далее в этой цитате выделено мною. – Л.Д.) присяге, заверяемой священником в присутствии выборных лиц уходящего года, после чего принимал «письменные дела и рапортовал о вступлении в должность»12.

Ну и как неграмотный человек будет давать письменную присягу и зачем ему принимать письменные дела, если читать и писать он всё равно не умеет? Как он вообще мог исполнять все перечисленные выше дела, да ещё и не один срок? Думаю, вывод о неграмотности Луки на основании того, что в одном «хитром» документе за него расписался то ли внук, то ли сын, абсолютно неубедителен.

А «хитрый» этот документ вот почему: в 1702 году Луке срочно понадобились зачем-то деньги, и он решил заложить «куростровцу Офонасью Иванову сыну Шубному» один из своих участков земли за «двадцать рублей денег московских». Была составлена закладная, которую, как указано в этом документе, «писал по велению отца своего сын Иван», а руку приложил «вместо дедка своего Луки Ломоносова по его веленью внук его Никита Федоров». Но в 1702 году Ивану, который, как известно, родился в 1698 году, было всего четыре года! Так что налицо явный мухлёж, суть которого нам не понять, так как мы не знаем, зачем Луке понадобились деньги и почему он решил прикрыться четырёхлетним сыном и четырнадцатилетним внуком. Но афера явно удалась, так как эту заложенную землю Лука позднее выкупил.

В книге архангельского историка и архивариуса Н.А. Шумилова «Род Ломоносовых»13 есть сведения о чадах и домочадцах Луки Ломоносова. В частности, мы узнаём, что в этой семье было много грамотных: сын Луки Иван, а также внук Никита-старший 1688 года рождения (воспитывался в семье Луки) и Никита-младший 1700 года рождения, о котором поговорим подробнее ниже. Грамотным, как известно, был и брат отца М.В. Ломоносова, другой племянник Луки Леонтьевича – Иван Дорофеевич (около 1670 – после 1730), который воспитывался в семье своего деда Леонтия. В 1698 году этот Иван числился таможенным подьячим расположенного неподалёку от Курострова Антониево-Сийского монастыря. При этом исследователи до сих пор не могут определиться, кто же именно учил грамоте юного Михайлу Ломоносова. Называют куростровцев Ивана Шубного, Василия Дудина, дьячка Сабельникова.

Уже упоминавшийся выше историк М.И. Белов не был согласен с таким подходом. В работе «О родине Ломоносова» он обращает наше внимание на то, что лет до 8-9 Михаил рос в доме Луки вместе с младшим Никитой: «Вполне вероятно, что Никита Ломоносов и был первым учителем Михаила Васильевича. Во всяком случае, при сплошной грамотности молодого поколения Ломоносовых не было необходимости привлекать учителей из других деревень Курострова для обучения Михаила Васильевича, как это с лёгкой руки автора первой его биографии14 принято считать»15.

Оба Никиты, став взрослыми, работали, по архивным сведениям, найденным Н.А. Шумиловым, в Архангелогородской портовой таможне: старший числился подьячим, младший – копиистом. В принципе это одно и то же, поскольку в 1720-е годы, в ходе таможенной реформы царя Петра (а старший Никита начал работать до начала этой реформы), подьячие были заменены канцеляристами и копиистами, но неофициально название сохранялось до 19 века. В 16-18 веках подьячие/копиисты составляли особую группу служилого неподатного населения; в таможне они вели всё делопроизводство и были единственной категорией таможенных служащих, получавших денежное, хлебное, а иногда и поместное жалованье.

Понятно, что для исполнения канцелярских обязанностей в такой серьёзной конторе, как таможня, нужно иметь большие навыки письма. Где и как Иван Лукич, оба Никиты, Иван Дорофеевич, а, возможно, и другие члены этого семейства, могли получить его? Думается, ответ один: переписывая (копируя) старообрядческие книги в подростковом возрасте. Другого в начале 18 века занятия, дающего столь успешный опыт работы для писаря или копииста, назвать просто невозможно.

Переписка книг для нужд старообрядческих общин и собственного обихода с начала церковного раскола (середина 17 века) породила на Русском Севере широчайшее распространение грамотности, открывающей путь к образованности. Исследователь роли старообрядцев в развитии отечественной торгово-экономической деятельности О.Б. Сергеева в статье «Старообрядчество как архетип российского предпринимательства», размещённой в Интернете, так пишет о роли грамотности в сохранении и трансляции старообрядцами собственной веры: «„Древлее благочестие” содержалось в старых книгах, а переиздавать эти книги старообрядцы не имели возможности. Также они не имели возможности готовить своих священнослужителей, используя официальные церковные каналы. В результате им пришлось стать поголовно грамотными, чтобы читать и знать наизусть Библию и готовить священнослужителей собственными силами из своей среды. Для решения этой задачи старообрядцы были вынуждены всех своих детей учить грамоте, для чего при каждой старообрядческой общине, в какой бы глуши она ни обосновалась, обязательно создавалась школа. Любой крестьянин должен был регулярно читать и заучивать тексты Писания, чтобы оно не было утрачено. Старообрядцы стали самой грамотной прослойкой российского общества, где вплоть до конца 19 века читать и писать умели в основном только представители элит».

В июне 1883 года газета «Вятские губернские ведомости» писала о северных раскольниках: «Почти все умеют читать и писать. На воспитание детей и на их образование обращается несравненно большее внимание, чем в среде православной… Мальчик учится под руководством отца, матери или наставника, какого-нибудь почтенного седовласого старика, который уже бросил землю, сдал её общине или домашним и посвятил остаток своих сил обучению детей грамоте или закону [Божьему]. Главные предметы обучения: Часослов, Псалтырь и письмо».

В северных районах России – Архангельске, Вологде, Олонце, Костроме и т.д., где староверы были особенно многочисленны, число образованных, что зафиксировано в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона (том 18, С. 547-548) было значительно выше, чем в центральных и южных районах страны. Исследователи называют разные проценты грамотности населения Русского Севера в 18 веке – от четырёх до 50 и более в конкретных населённых пунктах. Если учесть, что к началу «культурной революции» в 1924 году грамотных здесь (по официальным данным) было всего 24 процента, то цифра в 50 процентов в 18 веке кажется запредельной. Но при этом надо учитывать, что речь идёт только о грамотности – умении читать и писать, а не об образованности – умении пользоваться грамотностью для развития личности, пополнения своих знаний о мироустройстве. Как сказал известный публицист и литературный критик 19 века Д. Писарев: «Грамотность драгоценна для нас только как дорога к развитию».

Грамотность и образованность, к сожалению, часто принимаются за одно и то же. Даже на сайте историко-мемориального музея М.В. Ломоносова (с. Ломоносово Архангельской области) сообщается, например, что «… ко второй половине 18 века северное крестьянство было наиболее грамотным отрядом сельского населения России. Причём образование, исторические знания и книжная культура развивались главным образом за счёт традиционного домашнего образования, подкрепляемого интересами земледельческо-ремесленной деятельности и традициями духовной культуры, гражданственного самосознания, свободы от личной крепостной зависимости (всё выделено мною. – Л.Д.)».

На самом же деле, конечно, северному крестьянину тех далёких времён, которому неоткуда было ждать помощи в своей отчаянной борьбе за жизнь, за хотя бы относительное благополучие семьи в условиях, как мы сейчас говорим, рискованного земледелия, даже грамота была ни к чему. О духовном священник в проповеди скажет. «Детективные» истории о жизни богатырей и святых праведников можно у сказителей послушать. Как пахать и что именно сеять – мать с отцом научили ещё в детстве, причём с учётом условий Севера. Использовалось только то, что было опробовано не одним поколением землепашцев; ничто новое не принималось на веру или по приказу свыше. Хотя попытки такие в благих целях предпринимались.

Так, созданное в России в 1765 году Вольное экономическое общество одной из главных своих целей ставило распространение среди населения сельскохозяйственных знаний и передовых технологий, с успехом применяемых в зарубежных странах. В том числе речь шла о выращивании картофеля (в 18 веке его называли «земляным яблоком»). О культивировании картофеля в стране было принято специальное решение Сената. На места, в том числе в Архангельскую губернию, рассылались различные наставления и рекомендации по его разведению, завозились семена, в чём участвовал даже сам архангельский губернатор (1763-80) Е.А. Головцын. Однако крестьяне отвечали новаторам: «По Божественному изволению ни единого яблока урожаю не оказалось»; или: «Оных яблок не токмо произращения и приплоду, но и того, что было посажено в земле, не обыскалось…». Потребовалось почти сто лет робких проб и полученных-таки успехов, чтобы дело сдвинулось с мёртвой точки и процесс разведения картофеля на Севере пошёл.

Так что никакой «земледельческо-ремесленной интерес» или «гражданственное самосознание» не могли инициировать любую, пусть и прогрессивную в конечном итоге, деятельность, если она была связана с отступлением от традиций, опыта и уже наработанных навыков. Ведь это могло привести к непредсказуемым для конкретного человека результатам, недороду, а то и гибели урожая, то есть к жизнеугрожающим последствиям для него и его семьи. Поэтому в хозяйстве важна была одна грамота – «как мати да татушка робили». А уж если недород и случится – «на то воля Божья».

В начале 18 века известный просветитель того времени Феофан Прокопович пытался поднимать вопрос о просвещении крестьянства. В его «Разговоре гражданина с селянином да певцом или дьячком церковным»16, написанным около 1716 года, селянин бурно отстаивает свою точку зрения: он не хочет знать ничего, чего не знали его отцы и деды, и не желает учиться грамоте, потому что, и не умея читать, ест хлеб, а грамотные философы «звёзд не снимают». Он так и заявляет: «Отцы наши не умели письма, но хлеб довольный ели, и хлеб тогда лучший родил Бог, нежели ныне, когда письмении и латинии умножилися». Селянин в этом произведении – малоросс, но так рассуждали тогда, исходя из своего понимания, большинство крестьян в стране, в том числе и на Севере. Недаром ещё в конце 19 века школы в сёлах Архангельской губернии закрывались порой из-за того, что родители не отпускали детей на учёбу за абсолютной ненадобностью в ней.

Для староверческих же семей грамотность, как мы уже говорили, была своего рода общественной повинностью. Поэтому цифра в 50 с лишним процентов может говорить не о какой-то фантастической образованности северного крестьянства в 18 веке, его якобы традиционной тяге к грамоте, а только о количестве явных раскольников в регионе. И, значит, по отношению к распространённости грамотности (умения писать и читать) эта цифра вполне реальна. Снижение же грамотности населения на Русском Севере до 24 процентов в начале 20 века можно объяснить как почти трёхвековой борьбой государства и церкви со староверием, так и военными, революционными событиями 1914-21 годов, ломавшими привычный уклад жизни, в том числе и связанный с образованием детей, а также полным искоренением большевиками скитского жизнеустройства старообрядцев уже в первые годы советской власти.

Сделать из всего вышесказанного уверенный вывод, что семья Луки Ломоносова была старообрядческой, мешает, вроде бы, тот факт, что он являлся какое-то время церковным старостой, а значит, обязан был посещать официальную церковь. Но и здесь не всё однозначно. Во-первых, обязанности церковного старосты были хоть и ответственные, но, в общем-то, как показано нами, сугубо мирские. Во-вторых, избравшие Луку односельчане, как и большинство жителей губернии, могли если и не числиться в расколе, то быть к нему склонны или благосклонны (т.е. принимали без осуждения). Недаром уже упомянутый нами архангельский историк и краевед И.М. Сибирцев считал, что «большинство жителей Архангельской губернии если и не числятся в расколе, то, во всяком случае, склонны к нему».

Русский писатель и общественный деятель Н.Р. Политур (1870-1928) считал: «Религиозная двойственность была особенной чертой жителей Холмогор»17. Это подтверждает и холмогорский священник А.Н. Грандилевский (1875-1914), подготовивший к 200-летию со дня рождения М.В. Ломоносова описание его малой родины, быта и нравов земляков: «Хотя старожилы говорят, что в Курострове были прежде чуть ли не все крестьяне раскольниками, однако духовные росписи показывают совершенно противоположное, именно: количество православных чуть не все полностью. Но как бы ни было, убеждение старожилов имеет в себе много правдоподобного. Действительно, записных и тайных раскольников церковные документы указывают на родине Ломоносова очень незначительное количество, духом же раскола проникнуты решительно все (выделено мною. – Л.Д.)»18.

Кроме того, к концу 17 – началу 18 века старообрядчество осталось без священников, поставленных до избрания (1652) патриарха Никона, и совершать «по старому» значимые таинства (венчание, крещение, исповедание и т.д.) стало некому. Об этом говорил в своё время ещё протопоп Аввакум (1620-82): «По старому служебнику и новопоставленный поп, аще в нём дух не противен, да крестит робёнка. Где же детца? Нужда стала… Как же в миру быть без попов? К тем церквам приходить»19.

О чём говорит неистовый протопоп? О том, что в церкви, где служат попы, в душе ещё не отрёкшиеся от старой веры и старых обрядов, ходить можно. Вот и получается, что хорошо, если церковными старостами, организаторами выборов местных священнослужителей, станут люди, которые будут это учитывать и продвигать на выборах «своих» претендентов на служение, в которых дух «аще не противен». Недаром, как пишет известный исследователь культуры 18 века Г.Н. Моисеева (1922-93) «местное северное духовенство внушало светским властям большие подозрения своими тесными связями с расколом»20.

А «где же детце», то есть, как быть, если всё же поп – никонианин? Если допрос устроит: как крестишься, почему в церковь не ходишь, когда на исповеди был? Но не все же были столь неистовыми, как Аввакум, поэтому два перста в кармане крестиком – и можно смело идти в церковь. Существовало, и существует до сих пор, поверье, что если сложить пальцы таким образом, то всё сказанное и сделанное не будет истинным и не совершится грех (отсюда же защитное значение кукиша в славянской народной традиции). А если «нужда стала» в истинной исповеди, то опять же по Аввакуму: «Исповедайте друг другу согрешения по Апостолу, и молитеся друг о друге, яко да исцелеете».

Доктор исторических наук, археограф, источниковед, исследователь книжной культуры старообрядчества Н.Ю. Бубнов (1858-1943) в статье «Михаил Васильевич Ломоносов и старообрядчество» отмечал: «…практика тайной приверженности к расколу среди крестьян Поморского Севера была в эти годы широко распространена. Посещая для видимости православные церкви и являясь на исповедь, крестьяне затем келейно отмаливали свой „грех”, прибегая к особому обряду очищения от ереси. Таким путём они избегали не только преследований, но и уплаты двойного раскольничьего оклада»21.