Читать книгу Лабиринт без права выхода. Книга 1. Загадки Ломоносова - Людмила Доморощенова - Страница 7

Есть и другие значимые, но обойдённые вниманием ломоносововедов, факты, дающие основание считать Луку и его семью, частью которой была семья Василия Ломоносова, старообрядческой. Лука, как уже говорилось, родился году в 1646м, его жена Матрёна – в 1652. Нет официальных данных, в каком именно году у них родился сын Фёдор, который в своё время женился на некой Пелагее Климентьевне, но известно, что в 1688 году она родила ему сына Никиту. Из этого факта можно сделать вывод, что Фёдор родился году в 1670 (плюс-минус два года), когда его отцу было 24 года, а матери – 18 лет. Других детей Господь им по какой-то причине не дал (по крайней мере, о них нет никаких упоминаний). Скорее всего, рос Фёдор слабым, часто болеющим ребёнком, так как известно, что он не погиб, а просто умер, прожив очень мало.

Это не могло не беспокоить семью: дети становились единственными кормильцами родителей в их старости. Когда Фёдор был уже подростком, Лука и Матрёна взяли на воспитание племянника Луки – Василия. В каком именно году это случилось и почему – неизвестно. Но предполагается, что в раннем возрасте, после смерти обоих родителей или одного из них (могло ведь быть и так, что после смерти мужа мать Василия, оставшись с четырьмя детьми на руках, впала в нужду, отчаяние или заболела). Возможно, Лукой двигало желание помочь родственникам в их беде, но при этом (особенно, зная дальнейшую судьбу Василия) нельзя отвергать мысль и о том, что Луке нужна была уверенность, что в случае ранней смерти сына они с женой не останутся без помощи.

Известно, что Фёдор умер в молодости (не просто молодым, а именно в молодости!). Молодость, по словарю В.И. Даля, – юность, состояние молодого; пора и возраст до середовых лет. Середовые годы, опять же по Далю,– 20-25 лет; к 30 годам человек обычно уже считался совершенно взрослым, возмужалым. Значит, Фёдор, родившийся примерно в 1670, умер не позже 1695 года.

Его отцу было тогда лет 50 (по Далю, это начало старости), матери – лет 45 (для женщины тоже серьёзный возраст, когда, по статистике, наступает менопауза). Природа устроена так, что немногие женщины в этом возрасте способны к оплодотворению. Об этом же говорил и сам Ломоносов в своём знаменитом письме «О сохранении и размножении российского народа»: «…женщины скорее старятся, нежели мужчины, .родят едва долее 45 лет, а мужчины часто и до 60 лет к плодородию способны». Но вот именно в это время – через 25 лет после рождения первого сына и сразу же после его смерти – семья Луки начинает активно и весьма физиологично (временной шаг – два-три года) множиться. В 1695 году рождается Мария Лукична, в 1698 – Иван Лукич, в 1702 – Татьяна Лукична.

Но до Татьяны, в 1700 году, в семье появляется ещё и Никита-младший, якобы ещё один сын Фёдора (уже, судя по всему, умершего несколько лет назад). С этим Никитой вообще столько непонятного, что некоторые исследователи даже сомневаются в его существовании. В переписной книге Архангельска и Холмогор 1710 года, где, как мы уже говорили, впервые появляется фамилия «Ломоносов», его нет: «На деревне Мишанинской <д>вор: Лука Леонтьев сын Ломоносов штидесяти пяти лет, у него жена Матрёна пятидесяти восьми лет, сын Иван двенатцати лет, две дочери: Марья пят<н>атцати лет, Татьяна восьми лет, земли верев<ной> тритцать три сажени; у него же житель на подворьи Василей Дорофеев сын Ломоносов тритцати лет, холост». Но нет, как видим, и Никиты старшего 22-х лет, который уже живёт в Архангельске и работает там в таможне.

Это была подушевая перепись, а не подворная, как делалось до середины 17 века. При подворной переписи, чтобы платить меньше налогов, хитрили так: при известии о подходе переписчиков быстренько снимали изгородь и соединялись дворами с живущими рядом семьями взрослых детей – мол, у нас один двор, одно хозяйство. При душевой переписи записывали всех облагаемых податями лиц мужского пола, включая детей (последних – с указанием возраста). Поэтому стали избегать «лишних» налогов тем, что прятали самых маленьких детей мужского пола у родственников, например, в соседнем селе. Малыши тогда очень часто умирали: переписали его, налог начислили, а он возьми да и умри в скором времени. А следующая перепись, которая снимет этот налог с умершего, только лет через десять. Скорее всего, и Лука в 1710 году так же рассуждал.

Никита-младший впервые «материализовался» в переписной «скаске» 1719 года: «Лука Леонтьев сын Ломоносов 73 лет. У него сын Иван 20 лет. Его же внук Никита Фёдоров 18 лет». Мы уже говорили, что в переписных документах тех лет нередко встречаются разные неточности. Как в данном случае сын превратился во внука, сказать трудно, скорее всего, путаницу внесли их одинаковые имена, а также «странная» разница в возрасте: внуку (Никите старшему) – за 30, а сыну (Никите младшему) – около 20 лет.

Но кто рожал Луке этих детей: старая Матрёна или была другая женщина? Была! После смерти Фёдора в семье Луки осталась его молодая вдова Пелагея Климентьевна. Известно, что она прожила не менее 40 лет в доме свёкра, который оставила практически сразу после смерти старика: в 1729 году она записана уже в Архангельске. Можно ли представить, что по всем меркам старая Матрёна после 25 лет «простоя» или выкидышей вдруг ни с того, ни с сего так молодецки физиологично рожает одного за другим четырёх (!) детей, а молодая, в самом расцвете жизненных сил вдова Пелагея их нянчит, растит (после 1710 года о Матрёне уже нет никаких сведений), выводит в люди. Да ещё и ухаживает за чужим стариком до самой его смерти, хотя у того есть две родные дочери? Нет никаких разумных объяснений этого феномена. Конечно, в народных сказках старухи при очень большом желании могли, с помощью волшебных сил, обзавестись дитём, например, Снегурочкой или Мальчиком-с-пальчик. Но – одним ребёнком, а не четырьмя погодками!

Или всё же так бывало на северной земле? Попробуем проверить. В 2013 году в Санкт-Петербурге вышла в свет книга архитектора, искусствоведа и писателя М.И. Мильчика «Город Холмогор был многолюден и знаменит…». В ней, в частности, приведены данные переписной книги Холмогорского посада за март 1710 года. Поскольку Холмогоры расположены в непосредственной близости от Курострова, где жили наши герои, сравнение состава семей этих двух населённых пунктов можно, думается, считать корректным.

Итак, посмотрим складывающуюся из цифр картину. В целом в Холмогорах переписано 904 человека из 250 семей. В некоторых из этих семей жили вместе бабушки и деды, матери и отцы, родные и двоюродные братья и сёстры хозяев, дяди и тёти, племянники и приёмыши… Был даже один подсоседник, то есть (по словарю В.И. Даля) обедневший крестьянин или посадский человек, не имевший самостоятельного хозяйства и живший на чужом дворе.

Вдовые снохи с детьми указаны всего в двух семьях. В обеих – это жёны умерших братьев хозяев. В одном случае запись вызывает сомнение: и у хозяев (65 и 50 лет), и у 40-летней снохи зафиксированы 30-летние сыновья Иваны и 18-летние дочери Марфы; у хозяев ещё записана 15-летняя дочь Пелагея (скорее всего, Иван и Марфа – хозяйские дети, Пелагея – дочь снохи). В другом случае ситуация, вроде бы, более схожа с рассматриваемой нами: 50-летняя сноха живёт в доме брата её умершего мужа с четырьмя детьми 25, 15, 10 и 3-х лет. Можно предположить, что, по крайней мере, последний ребёнок – их совместный. Но так как 59-летний хозяин тоже вдов, то, значит, они оба – свободные люди, что в корне меняет картину их отношений.

В случае Луки, Матрёны и Пелагеи Ломоносовых трудно сказать, по своей ли воле молодая вдова сошлась со свёкром, силой ли он взял её при живой жене – дело тёмное, но не такое и редкое в жизни. И однозначно нехорошее – с точки зрения православной церкви, да и народной морали (таких мужиков презрительно называют снохач). А вот с точки зрения некоторых течений староверия, отвергающих институт брака (к таковым относились и староверы поморского толка),– вполне нормальное дело.

Это явление было достаточно распространено в среде староверов и даже дожило до 20 века. Так, в конце 1990-х годов члены Камской археолого-этнографической экспедиции, созданной на базе Пермского отделения Всероссийского общества охраны памятников искусства и культуры (ВООПИиК), фиксировали рассказы жителей этого края об этике семейных и родственных отношений в старообрядческой среде: «Подруги были только кержачки (кержак, кержачка – народное название староверов – Л.Д), чем больше подруг, тем больше почёт для мужчины. Муж лежит на лавке и кричит: „Старуха, наливай!”, она уже бежит, другая на полатях еле-еле, а третья стряпает и с им спит»22.

Итак, с 1694 по 1702 год семья Луки увеличилась до девяти человек. К моменту рождения последнего ребёнка главе семейства было 56 лет. По тем временам – несколько лет как перешёл в разряд стариков, а надо было ещё лет 15-20 поднимать этих только что народившихся детей-погодков, заботиться о них. Лука в это время ещё ходил на промысел, но ведь любой сезон на море для старика мог стать последним. Гибель и «морские» заболевания постоянно создавали численный перевес женского населения над мужским, особенно начиная со зрелого возраста 30-40 лет; к старости этот перевес резко увеличивался – старух в Поморье было, по сведениям «Архангельских губернских вестей», чуть не втрое больше стариков.

На кого же надеялся Лука в случае своей смерти? Кто тогда должен был кормить-поить, обувать-одевать его ораву, чтобы не пошли детки по миру? Тут ответ может быть только один – племянник Василий, которого Лука воспитывал, как мы знаем со слов М.В. Ломоносова, в «крайнем невежестве», то есть в жёстком староверии. В староверческих семьях подчинение старшим было беспрекословным и всё начиналось только с благословения отца или матери даже в домашних делах (батюшка, благослови печь затопить; матушка, благослови за водой сходить), не то что в определении своей судьбы. Да и сам «добрый по натуре» парень не смог бы, наверное, бросить вырастившую его приёмную семью. Скорее всего, к началу 1700-х Василий уже и не мечтал о собственном доме.

И всё-таки в 1710 году он женится. Ему уже за тридцать; в этом возрасте чаще всего обретают собственную семью или по большой любви, или по расчёту, или по сговору старших членов семьи. Расчёта тут, вроде, нет никакого: Елена – дочь вдовы-просвирницы (примем эту версию), живущей на чужом подворье за счёт того, что ей разрешено выпекать просвиры. Значит, любовь? Но зачем же тогда молодой муж привёл любимую (да ещё, вроде бы, дочь православного священника!) в дом дяди, где царит «крайнее невежество», где сосуществуют жена и наложница (именно так именовалась женщина, открыто сожительствующая с женатым мужчиной), где перемешались дети и внуки хозяина, где ты будешь век растить не только своё, но и чужое потомство?

Наверное, найдутся люди, которым не понравится моё «копание» в тайнах семьи Луки. Но здесь нет никакого злого умысла, желания осудить или того хуже – опорочить этого человека. Он жил как хотел и как мог в рамках своего времени, своей веры, традиций, семейного воспитания. Мне просто нужно было понять, как именно жил он и те, кто жили вместе с ним, то есть: как всё было на самом деле. Ведь я же сама себе ставила вопросы и для себя искала ответы на них, поэтому не раз и не два перепроверяла все факты, крутила их и так, и эдак. Например, почему у Матрёны не было других детей, кроме Фёдора? Болела, но, когда умер сын, вылечилась у какой-нибудь знахарки, чтобы нарожать новых детей «на замену» ему? Почему не лечилась раньше? Да и можно ли так удачно вылечиться под старость после 25 лет бесплодия? Тем более – в то время.

Кроме того, у неё был внук, сын Фёдора, которому она могла посвятить себя, не подвергаясь риску столь поздних беременностей. А риск был очень велик; ведь недаром с древности считалось, что во время беременности женщина «девять месяцев на краю открытой могилы стоит», а уж в преклонные годы – тем более. Да и после родов могли быть серьёзные осложнения (как мы потом увидим, именно после родов умерли, например, вторая и третья жёны их с Лукой воспитанника Василия). Нет, как ни крути, матерью детей Луки старой Матрёне стать было очень и очень проблематично, а значит – см. выше.

Сейчас во многих статьях о жизненном пути М.В. Ломоносова можно прочесть, что родился он «в довольно зажиточной крестьянской семье». Это, полагаю, явная натяжка. В период рождения сына и до смерти Елены, когда Михайле исполнилось 9-10 лет, семья Василия Дорофеевича не была самостоятельной, она являлась частью большой (11 человек) семьи, главой которой был Лука Леонтьевич. Василий, по переписи 1710 года, имел, да и то в общей собственности с дядей, только доставшиеся ему по наследству 34 сажени пахотной земли, которая сама по себе ничего не даёт – её надо обрабатывать, а это практически невозможно для рыбопромышленника, с ранней весны до поздней осени находящегося на промысле в океане. Да и можно ли назвать зажиточной семью, ютящуюся на подворье у родственников и обязанную содержать своим трудом этих родственников и их детей?

Сохранившиеся документы (купчие и закладные) опровергают предположения о некоем богатстве и Луки. Так, в 1698 году куростровцы Дементий и Панкрат Чюрносовы заняли у него 20 рублей, выставив залогом их возврата поле пахотной горней (расположенной на высоком месте) земли «прозванием Дворище». Через год братья не смогли вернуть заёмные деньги, и земля перешла к Луке. Через три года, в 1702 году, деньги потребовались уже Луке. Он занимает 20 рублей «московских денег» у Афанасия Шубных под залог этой же земли. Долг был возращён, и Дворище вернулось к Луке. Осенью 1709 года Лука снова идёт за деньгами к Афанасию и вновь получает требуемую сумму под залог всё того же поля (судьба этой сделки неизвестна). В 1714 году у Луки снова возникли финансовые трудности. И он продаёт Кузьме Сазонову за десять рублей свои и племянника Василия пожни сенных покосов «за рекой на Микифоровке». То есть он всё время в нужде.

И вспомним, что писал о жизни крестьян на родине учёного П.И. Челищев, побывавший в Холмогорах и на Курострове в 1791 году: «Бедные ж и не имеющие, кроме хлебопашества, никакого рукоделия, отходят в заработки в Петербург и работают в городе Архангельске при адмиралтействе, бирже и в заводах, в реках и озёрах ловят рыбу»23. Именно такой была большая семья Луки Ломоносова; его вырастающие дети и внуки не могли, как зажиточные, остаться дома, поднимать здесь своих детей, сеять жито, растить скот, заниматься мастеровой работой. Конечно, они не плотничали на стапелях адмиралтейства, не разгружали суда на бирже, но и труд таможенного писаря был, видать, слишком ответственен и нелёгок, если столь недолгим оказался их земной путь.

Так, известно, что оба Никиты умерли, как говорится, в самом расцвете сил: старший – в 38, младший – в 29 лет. Но старший уже к 24 годам построил собственный доходный дом в Архангельске, часть которого сдавал внаём. Как ему удалось это? Вряд ли только трудами праведными. Как писал архангельский историк-краевед и просветитель В.В. Крестинин (1729-95), приезжие купцы по действовавшему в то время торговому уставу 1667 года «…на чужих городах должны были для платежа внутренних пошлин записывать в таможенных книгах все продажи и покупки товаров гуртом, под потерянием, в противном случае, своих товаров». Можно не сомневаться, как действовали те купцы, которые хотели и пошлинные платежи сократить, и товар не потерять. Крестинин поясняет: «таможенные подьячие (…) богаты были доходами от купцов; почему пословица была: таможня золотое дно»24.

Дом был построен, очевидно, не без финансовых проблем. Поэтому в 1713 году 67-летний Лука вновь избирается старостой. И это притом, что восемь лет назад он уже был, как мы упоминали выше, на этой должности, которая исполняется на общественных началах. Денег за такую работу не платят, а хлопот – полон рот, поэтому личное желание кандидата в старосты приветствовалось, особенно если до этого за ним не наблюдалось ничего плохого. Но вот надо же, на этот раз у старосты Ломоносова обнаружилась недостача в 30 рублей, которые, якобы, были отданы, но без расписки, как «переводные за подьячих», некоему горожанину Ивану Фёдорову сыну Попову. Иван же категорически утверждал, что никаких денег от Луки он не получал и требовал предоставить ему эту сумму.

Крыть было нечем, и деньги по казённому взысканию пришлось возвращать. Кстати, для этого Луке пришлось продать часть земли, которой он владел совместно с племянником. Кроме того, он как-то сумел впутать в это дело ещё одного старосту, который платил недостачу с ним на равных. Так что ещё вопрос: один ли такой «промах» был у опытного Луки при сложившейся практике исполнения выборных должностей? Известно, что одной из главных забот посадских и уездных старост были «поспешные казённых денег сборы в посаде и непрестанное за тем сбором самих старост хождение в домы посадских людей, для приёмов от них частных платежей гражданския дани». Очевидно, на этой должности можно было, при определённой ловкости и хитрости, неплохо поживиться, что и делал, например, архангелогородский купец Алексей Голубин, служба которого в городовых старостах, пишет В.В. Крестинин, «отличалась злоупотреблением казённых и народных денег».

Современный вологодский историк А.В. Камкин также пишет: «…провинциальная администрация всех уровней не раз выражала свою озабоченность в связи с постоянно (выделено мною. – Л.Д.) имеющими место жалобами крестьян на самоуправные действия отдельных сельских выборных, в том числе на незаконные поборы: „мирским людям отчёту не дают, куда собранные сверх податей денги издержаны”»25.

Возвращаясь к проблемам строительства дома Никитой старшим, можно предположить, что «разрулить» их помог уже побывавший во власти и ведающий разные тонкости этой службы Лука. И не о наивности и простодушии старосты, которому «народ доверил власть», говорят приведённые выше факты, а, скорее, о его прагматичности и способности найти выход из любой ситуации и любыми средствами, что не всегда хорошо с точки зрения общественной морали.

Так что, думается, зря И.М. Сибирцев, на которого мы здесь уже не раз ссылались, называл Луку Ломоносова человеком зажиточным и степенным. И зажиточным он, как видим, не был, и степенным (то есть особо уважаемым, почитаемым) его, так проштрафившегося в случае с Иваном Поповым, односельчане вряд ли после этого могли считать. Может быть, поэтому Михаил Васильевич потом не сказал о двоюродном деде, в доме которого провёл всё детство, ни одного слова, не привёл в пример его опыт кормщика и морехода, хотя многие исследователи теперь пытаются представить Луку Ломоносова очень уважаемым и даже знаменитым среди поморов человеком. Каких-либо других известных оснований для этого, кроме его активной выборной деятельности, нет.

И ещё о детях-внуках Луки. В 1722 году, когда Пётр Первый издал указ о перенесении всей внешней торговли с Северной Двины на Неву, востребованность таможенных служащих в Архангельске значительно снизилась. Поэтому холостой младший Никита, которому в Архангельске нечего было терять, перевёлся на работу в Санкт-Петербург. Домовладелец же Никита-большой остался дома, надеясь, очевидно, как-нибудь пережить трудные времена, но не получилось. Известно, что он вместе с двумя товарищами – Яковом Ляским и Василием Фоминым в начале 1725 года приезжал в Петербург, возможно, пытаясь устроиться в столице на работу, так как в Архангельск в том году прибыло с товарами всего 19 судов (в 1710-м, например, их было 154). Это не удалось, и друзья, заняв у проживающего в Петербурге иноземца Франца Фондорта 30 рублей, ни с чем возвратились в апреле того же года домой, обязавшись уплатить свой долг в Архангельске доверенному Фондорта «купецкому человеку Логину Бекану».

Через полтора года, 8 декабря 1726 года, Никита-старший умер бездетным. Долг Фондорту он так и не смог вернуть. А поскольку дом его перешёл в наследство матери – Пелагее Климентьевне, то ей и пришлось гасить долги сына. Кстати, данный документально засвидетельствованный факт может также о многом говорить. Например, о том, что это строение являлось объектом вложения денег не только внука, но и деда Луки. Оформив на внука дом, значительная часть помещений которого сдавалась внаём, старик, видимо, на равных получал с этого свою часть дохода. Но содержать строение, ремонтировать его, вносить необходимые платежи должен был живущий здесь Никита. Пока таможня работала на полную, как говорится, мощность, это не особо его напрягало, но когда поток грузов, идущих через порт, сократился почти в десять раз, он, как и его коллеги, впал практически в нищету.

Об этом может говорить, например, такой достаточно известный факт: за несколько месяцев до своей смерти, в марте 1726 года, подьячий Архангелогородской таможни Никита Ломоносов старший провёл среди своих лишившихся «золотого дна» товарищей сбор средств на строительство церкви на Курострове. Удалось собрать в коллективе только «полтину денег» (50 коп.), которые были переданы церковному строителю Лопаткину. Выше и ниже этой записи в тетради учёта поступлений взносов на строительство куростровской церкви зафиксировано, что пожертвования составляли в основном пять, десять и даже двадцать рублей.

Престарелый дед и ухаживающая за стариком мать вряд ли могли помочь Никите старшему в решении свалившихся на него проблем. Возможно, именно они, эти проблемы, и свели подьячего так рано в могилу. Лука умер через три месяца после его смерти. Пелагея Климентьевна скоренько перебралась в Архангельск, вступив во владенье домом сына. Бездетная вдова Никиты Евдокия не очень переживала по этому поводу: овдовев, она вскоре вышла замуж за вдового же капитана архангелогородского гарнизонного полка Григория Воробьёва, сохранив, видимо, добрые отношения с семьёй Ломоносовых. По крайней мере, именно её второй муж в декабре 1730 года, будучи уже холмогорским воеводой, помог получить паспорт М.В. Ломоносову, когда тот собрался в Москву.

А вот о судьбе то ли сына, то ли внука Луки – Никиты меньшого, прожившего на свете 29 лет, никаких подробностей не сохранилось. Ещё меньше известно о сыне Луки Иване, которому было отпущено земной жизни и того меньше – всего 22 года. Его бездетная вдова Наталья, как и 25 лет назад вдова Фёдора (а по нашей реконструкции – и мать этого Ивана), также осталась в доме свёкра, где продолжала жить и после смерти мужа. Похоже, Наталья любила (жалела, как говорили раньше) своего умершего совсем молодым мужа. Хотя, может быть, ей просто некуда было деться после его смерти.

Вот такой я увидела семью Луки Леонтьевича Ломоносова, в которой Михайло Ломоносов провёл первые годы своей жизни. И главный вывод на этом этапе уже увлёкшего меня исследования: семья была очень непростой и однозначно – старообрядческой.

Далее будем исследовать жизненный путь самого Михайлы. И пусть никто не упрекнёт меня в неприличности этого желания. Ещё поэт К. Батюшков (1787-1855) обосновал интерес к этой теме в статье «О характере Ломоносова»: «Без сомнения, по стихам и прозе Ломоносова мы можем заключить, что он имел возвышенную душу, ясный и проницательный ум, характер необыкновенно предприимчивый и сильный. Но любителю словесности, скажу более, наблюдателю-философу приятно было бы узнать некоторые подробности частной жизни великого человека; познакомиться с ним, узнать его страсти, его заботы, его печали, наслаждения, привычки, странности, слабости и самые пороки, неразлучные спутники человека».