Читать книгу Бабочка на булавочке, или Блинчик с начинкой. Любовно-иронический роман - Мадам Вилькори - Страница 9

Если у вас нету тети, вам некого отправить в бессрочное дальнее плавание в район Бермудского треугольника. Если у вас нету тети, без тете-иммунитета вам не устоять перед натиском множества тетушек и дядюшек, изо всех сил норовящих изречь что-то нравоучительно-педагогическое. И готовых на своих праведных примерах предостерегать, предотвращать, советовать, поучать… Эх, да что тут говорить! Моя тете-устойчивость (при переизбытке теть, перезашкаливающем разумные пределы) приобрела статус сейсмоустойчивости. «Нельзя объять необъятное», – сказал Козьма Прутков, имея в виду обилие моих тетушек, а кого же еще?

Тетя Мара делала одолжение одним своим появлением. Величаво шествуя с видом чопорной гусыни Квебеккайзе из сказки про Нильса, она мнила себя умирающим лебедем, хотя по складу характера была скорее селедкой, обильно политой уксусом. Гусыне до лебедя, как морю – до пустыни, но если веришь в свою лебединость, то долг остальных – верить тебе на слово! Имеются в виду долги моральные.

В отличие от моей мамы, которая была перед всеми в долгу и долги отдавала, тете Маре должны были все, даже мировые банки. Единственный долг тети Мары состоял в том, чтобы принимать долги. Из-за постоянного недомогания Маре было не до мирской суеты. Когда-то ей удаляли то ли гланды, то ли аденоиды, то ли еще что-то, связанное с головой, и видимо, переусердствовали, задев сложную область головного мозга.

Вы ж понимаете, гайморит – не геморрой. Хроническая «хворель» Мара была больнее всех больных. Болезнь с загадочным названием «вегето-сосудистая дистония» давала права и возможности болеть всласть. Тетушка Мара ела лекарства, как еду, а еду принимала, как лекарства. Возможно, сыграл роль один из бабушкиных советов, сказанный в шутку, но воспринятый Марой всерьез: «Даже если у тебя ничего не болит, ты здорова, как лошадь и на тебе можно пахать, ложись на диван и притворись больной. Пусть тебя муж пожалеет».

Бабушка сказала и забыла, а Мара не только запомнила эти слова на всю жизнь, но претворяла их в действие на каждом шагу. Закованная в кандалы болезней, тетя Мара страдала пожизненными мАральными страданиями, нескончаемыми, как музыкальные вставки в индийских фильмах, где все поют и танцуют больше, чем говорят, вращаясь в телодвижениях, напоминающих конвульсии человека с жуком за шиворотом.

Поскольку Лиза была занята собой, любимой, все домашние радости доставались Нюме. Мара шипела на супруга, как сало на сковородке шипит на яичницу-глазунью, поджариваясь до нужной кондиции. Болезненная тетушка с лимонно-селедочным выражением лица возлежала в постели, как принцесса на горошине и, поправляя сползающий с головы уксусный компресс, жаловалась на всяческие неудобства.

– Наум, я не могу здесь сидеть. Мне ду-ушно, мне нечем дышать. Пересяду к окну. О-о-ох… Принеси стакан холодной воды и открой окно!

Наум суетился, как горчицей подмазанный, мгновенно приносил требуемое и, встав навытяжку, как часовой у Мавзолея, ожидал дальнейших указаний.

– Это не вода, а бурда! И почему она не холодная? И почему она такая мутная?! – Мара подозрительно косилась на стакан. – Ты мыл стакан или нет? Унеси! Я такое пойло пить не буду!

Указания следовали с интервалом в каждые три минуты. Каждое последующее указание противоречило предыдущему:

– Закрой окно, мне холодно. Почему в доме – сквозняк? Ты хочешь меня простудить? Ап-чхи! Кажется, я уже простудилась, только простуды не хватает для полного счастья. Приложи мне капустный лист ко лбу и обвяжи полотенцем: в лекарствах – химия, а я признаю все натуральное. Выключи телевизор, мне мешает шум. Это что, соседи? Выключи соседей. Как они могут разговаривать, когда у меня болит голова? Никакого сострадания к тяжелобольнейшему человеку. Поправь мне компресс, подай медицинский справочник, принеси чашку горячего чаю и плед. Пожалуй, прилягу…

Застрявшая в недовольствах, как клизма в заднем проходе, Мара уныло стонала. Нюма, адьютант ее превосходительства, закаленный маральной инквизицией, лихорадочно несся исполнять, безнадежно поглядывая на телевизор и пытаясь сообразить, куда раньше направляться: выключать соседей или включать чайник.

– Наум! Ты куда запропастился? – взывала Мара, не в силах отбиться от болезней в одиночку. – Тебя только за смертью посылать. Как хорошо, что покойная мамочка не видит моих мучений. Я дождусь чаю?! Это горячий чай?! Я не буду пить эти помои!

Горячее, чем чай, вскипяченный чайником, бывает только чай, вскипяченный его двоюродным братом-кипятильником, если можно сравнить степень «разгоряченности». Разрываясь между чайником и кипятильником, Наум никак не мог сообразить, Мара еще согласна пить чай или уже нет.

Маральные страдания продолжались, голос слабел и слабел:

– С каждым днем я чувствую себя все хуже и хуже. Открываю глаза и думаю: может, не стоило их открывать?! Может, лучше закрыть глаза и умереть?! О-ох… Я умираю, я не доживу до утра, я уйду на тот свет к моей маме. Позови всех. Соседей – тоже. Пусть видят, до чего меня довели. Буду прощаться… О-ох…

Готовый пасть ниц, Нюма замер у ложа супруги, как хранитель усыпальницы Тутанхамона, боясь отлучиться: вдруг за время, пока он всех созовет-призовет-вызовет-соберет, – Мариша умрет?

– Что ты стоишь, как неживой истукан?! – возмущалась Мара, передумав умирать и размышляя, бывают ли истуканы живыми. – Я еще не умерла! Врагу не пожелаю моих страданий. Кто-нибудь измерит мне давление? Я вся такая больная, я больнее всех больных. Пойду, пройдусь к Тамаре.

Шатаясь от слабости и скорбя об угасающей жизни, Мара, держась за перила, спускалась к Тамаре. Учитывая дальность расстояния, которое преодолевала Мара, чтобы попасть к сестре (речь шла о путешествии со второго этажа на первый), – забота Наума о дражайшей супруге была беспредельной:

– Мариша, спустить тебя с лестницы или сама доберешься? Позвони, как ты добралась и как ты себя чувствуешь, – говорил Нюма, в надежде поглядывая на телевизор, по которому начинали транслировать футбольный матч.

Загробным голосом Мариша отвечала:

– Позвоню, если выживу (вариант №1).

– Позвоню, если доберусь (вариант №2).

– Позвоню, если по дороге не попаду в больницу (вариант №3).

Считая абсолютно нормальным, что все потакают ее капризам, Мара позволяла лелеять себя, сердешную. Может, болезни отражали ее бессознательный страх перед жизнью?

– Бедная моя сестричка! – озабоченно суетилась Тамара-Тереза, принимающая за чистую монету Маришины арии, а зоркий взгляд сестрички уже фиксировал нарядный пакет, присланный римским папой из Италии.

– Ой, какая кофточка! – оживлялась Мариша, сбрызнутая живительным элексирчиком предвкушения обновки. – Можно, я примерю? Сидит, как влитая! Ах, так тут еще и брючки? Это брючной костюмчик?! Да еще моего любимого цвета спаржи в горчичном соусе?! Ты же такое все равно не носишь, а я собираюсь на юбилей к самим Эскадским. Я такая невезучая в жизни, мне ни в чем не повезло, разве что попасть на юбилей к Эскадским…

Получив итальянский брючной костюмчик цвета спаржи в горчице и ощутив прилив бодрости, мученица-страдалица с видом человека, истосковавшегося по кусочку чего-нибудь съедобного, шагала прямо к холодильнику. Заглянув в наш холодильник, чувствовала себя получше и, в зависимости от содержимого, выбирала нужный вариант:

– Я – на диете (вариант №1).

– Я – больная (вариант №2).

– Пожалуй, я съем кусочек чего-нибудь (вариант №3).

Чаще всего преобладал вариант №3. Осуждая Тамару за культ еды, Мара логично боролась с излишками культовых ритуалов, подчищая содержимое кастрюлек, пиалок, мисочек и баночек. Опустошенная тара накрывалась крышечкой и возвращалась назад на полочку. После налета тетушки Мары открываешь холодильник в надежде подкрепиться, берешь кастрюлечку-пиалочку-мисочку-баночку… зырк! – а там пусто. Зато в холодильнике у самой тети Мары всегда было просторно, а еда – недосоленная и безвкусная, как трава у дома. Зеленая, зеленая трава…

Однажды, когда родители уже развелись, мама уехала на курсы, а папа перед отъездом в Италию захотел осуществить одну кулинарную фантазию. Он купил на рынке освежеванного кролика, замариновал, нашпиговал чесночком, намазал майонезом и положил в духовку на решетку. Запах – фантастический.

Соседи-родственники Мара с Лизой и Нюмой носы поскручивали, принюхиваясь:

– Чем тут пахнет? Тамарочка вернулась?

Папа – в своем репертуаре:

– Тамарочка еще не приехала, а я занимался мужским делом: на охоту ходил, зайца подстрелил. Зайчатинку жарю. Дичь!

Мара – тоже в своем репертуаре, рада-радешенька. Еще бы, можно не готовить ужин:

– О, дичь! Охотничьи трофеи! Обожаю экзотику! Так ты нас приглашаешь? Мы придем впятером: я, Наум, Лизонька и Аришенька с Мишенькой Гидалевичем, а может, с Гришенькой Тарасевичем. Наша Аришенька собирается поменять мужа. И больше ничего не готовь, только дичь!

Пока все подъехали, пока собрались, кролик ужарился, сильно поубавившись в размерах. Как разделить его на всех? Гостеприимный хозяин решил сначала накормить гостей, а потом, если останется, угоститься самому. Поставил на стол блюдо с «дичью», разрезал. Гости ели-нахваливали, пальчики облизывали, подливку хлебушком вымакивали.

Папенька, гордый охотничье-кулинарными успехами, хвастанул:

– Ну, как заяц? Красавец! Иду я с ружьем, глядь: он! Я – прицелился… Ба-бах!!! Он и не мяукнул! А чего вы так на меня смотрите? Ешьте, остынет.

Гости застыли над тарелками, не притрагивалось к «дичи». От того, у кого пустая тарелка, можно ожидать, чего угодно. Если сам не ест зайца, значит, подал на стол кота.

– Говоришь, не мяукнул?! А сам чего не ешь, только смотришь?! – змеиным голосочком поинтересовалась Ариша.

Напрасно папа клялся-божился, что это не кот, а заяц! Чтобы окончательно развеять сомнения гостей, папа громко и решительно сказал:

– Ладно, скажу вам чистую правду. Это был не заяц, это был…

Папа сделал эффектную паузу. Он хотел сказать, что это был не заяц, а кролик, но Мариша с Аришей уже летели прямиком к унитазу в абсолютной уверенности, что под видом дичи на стол был подан зажаренный дюндиковский кот. И хотя через пару дней кот Циклоп объявился живым-здоровым и даже стащил у дяди Нюмы здоровенный шмат колбасы, выменянной у дяди Вани Шпыгуна за ватман, – Мариша сто двадцать пятый раз поведала всем, кому только могла, как она несолоно хлебала в гостях у Сокольских. Скромно умалчивая о собственном гостеприимстве.

«Если собаку хотят побить, палка всегда найдется», – говорил покойный дед, имея в виду подкаблучное состояние зятя Нюмы, которому всегда помогал крепить обороноспособность. Эх, мужская солидарность… Чем поможешь, взирая с небес? Выносливости заезженного Марой Наума можно было только удивляться: он жил под прицелом и выживал в экстремальных условиях.

На нервной почве Наум начал поправляться. Мара прописала ему травоядное вегетарианство. Вышколенный в послушании, Нюма грустно поклевывал салатики, набирая вес не по дням, а по часам, и вскоре пришлось перешивать те единственные брюки, в которые он еще влезал. Пронзая супруга взглядом, как шпагой, Мара пыталась понять, в чем дело и, контролируя ситуацию, неумолимой рукой вручала дражайшему супругу то морковку, то кочерыжку от капусты, то хрен (Мара вычитала, что хрен улучшает желудок, печень и подавляет рост раковых клеток). «Изможденный» хреново-овощной диетой Нюма, за последние две недели набравший два дополнительных килограмма, с обреченным видом созерцал пустые недра холодильника.

Последние Нюмины брюки лопались, больше расшивать – некуда! Поразмыслив, что от овощей брюки лопаться не станут, Мара применила новую тактику, устроив засаду. Секрет раскрылся самым неожиданным образом. Оказывается, горемычного Нюму подкармливали все соседи, включая сердобольную Тамару! Дело поставили на широкую ногу. Каналом поставок продовольствия стал чертежный тубус, куда складывались все приношения в виде пирожков, отбивных и даже вареников. Нюма, рад стараться, тешил желудок, втихаря расправляясь с провиантом… Пока не был обнаружен, застигнут, пригвожден и осужден с конфискацией продовольствия.

Что было дальше, лучше не вспоминать. Наверное, Нюме до сих пор снятся кошмары, в которых тощая, состоящая из острых углов Мара (с завидным для больной аппетитом!) уплетает любимые отбивные Тамариного производства, закусывая внушительного размера пирожками с картошкой от Галочки Антоненко-Антониони. Впрочем, казнь на плахе – не страшнее, чем жизнь на плахе. Жизнь с Марой – испытание в многократной степени. На месте привычного к «маральной» инквизиции Нюмы я бы добровольно приняла яду. Или, разбежавшись, треснулась бы головой о стенку.

Послонявшись по кухне с миской салата «Завтрак кролика», многотерпеливый Нюма уныло садился перед телевизором и, заглушая бурчание в желудке, переключал канал на футбол. Под газетой «Труд» была припрятана заначка, презентованная соседом Педро: пять калорийных картофелин в мундире (каждая величиной с кулак), здоровенная луковица и любимая селедочка «иваси». Ах, селедочка! Сглатывая слюнки, Нюма мечтательно выжидал, когда наступит час отбросить миску с травой, открутить от «ивасика» голову и приняться за трапезу. Нюму останавливал укоризненный взор Мары, в котором была сосредоточена скорбь мирового еврейства.

– Ты меня безумно раздражаешь, – причитала супруга, марально расчленяя Нюму воображаемым ножом, как капустную кочерыжку. – Ты меня безумно угнетаешь. Ты пренебрегаешь моим внутренним миром. Выключи телевизор. Как ты можешь смотреть эту чушь, когда я умираю?! У меня взрывается голова! У меня плавятся мозги!

Терзаясь угрызениями совести, Наум, пригорюнившись, выключал телевизор и, стараясь не шуршать страницами, брал в руки газету «Советский спорт». Вместо «Советского спорта» мым-р… Мара вручала мужу газету «Труд» и (какой пассаж!), обнаружив крамольную картошку с селедкой и луковицей, категорично зудела:

– С тобой невозможно жить: ты ставишь свои интересы превыше всего! Большего эгоиста нет во всем мире! Покупая себе новые штаны, ты лишаешь меня возможности купить новую шубку, а хорошая верхняя одежда – это главное! Преступно так относиться к своей семье в общем и к жене – в частности! Ты пьешь мою кровь!

Добрейший и безобиднейший Нюма со слов Мары представал деспотом, тираном, сумасбродом и даже (о, жуть) душегубом. Он был виноват во всем, даже в том, что красный свет на светофоре горит слишком долго, – именно тогда, когда Маре нужно переходить дорогу.

Интересно, если бы Лиза вышла замуж за Мишу, у Нюмы появился бы союзник? Или они оборонялись бы каждый в одиночку? Крепить обороноспособность – мужское занятие!