Читать книгу Посох и четки (сборник) - Магомед Ахмедов - Страница 4

С горькой надеждой в родное гляжу лицо

И говорю обомлевшей своей невесте:

Сними с руки надетое мной кольцо,

Мы ведь умрем, если останемся вместе.

Но пальцы ее, над нежной грудью горя,

Дрожат, как тонкие свечи пред аналоем.

А судьба, похожая на окольцованного снегиря,

Летит, сраженная чьим-то чужим поцелуем.

Знаешь, куда наши слепые ведут следы?

Не к семейному счастью, не к детям, а просто в пропасть.

Что остается в душе после такой беды –

Ревность кромешная? Куда там – обычная робость.

Сними с руки надетое мной кольцо

И утешься одною мыслью, давно известной:

Чтоб сохранить и душу свою, и лицо,

Лучше быть не женой, а Богу невестой.

Я не пытаюсь придумать другую любовь.

Поезд ушел, и смешно переигрывать сцену.

Кроме того, я сегодня не выучил слов.

Я одинок – одиночество чище измены.

Это метель за окном закипает вином?

Это сгущается ночь или комната пыток?..

Я отодвинул бокал, потому что смешно

Пить одному. Одиночество – лучший напиток.

Ветер относит улыбку и руки твои.

Не было вовсе тебя – это мне показалось…

Вот уже всё. Вот уже ничего не осталось.

Я одинок. Одиночество больше любви.

Речь не о том, что чужую истому

Не удержать у седого виска.

Вновь, что ни ночь, меня гонит из дому

Не одиночество, просто тоска.

Я не о тех кружевных недотрогах –

Вечность кромешна, а полночь нежна, –

Но заблудились на зимних дорогах

Враг закадычный, родная жена.

«Друг, наливай!» – говорю, открывая

Дверь, незнакомую даже во сне.

Черного ангела тень ножевая

Входит в меня, остается во мне.

Белой ночи дыра, черных дел неуют,

И бутылка вина – за прощенье награда.

Нет же, нет, это не петербургский приют,

А гостиница нынешнего Ленинграда.

Не захлопнута дверь, не раскрыта тетрадь,

И поэты молчат, обозлясь и отчаясь…

Петербург, я нагрянул к тебе умирать.

Ленинград, я живым от тебя возвращаюсь.

«Дайте, дайте еще один глаз

Наглядеться на женщину эту!» –

Восклицал Шахтаманов не раз,

Прикурив, как всегда, сигарету.

«Ах, поэты, чумы на вас нет,

И стихов у вас стоящих нету», –

Говорил Шахтаманов, поэт,

Затушив, как всегда, сигарету.

Тому, что будет, нет названья!

Напоминая о судьбе,

Снежинки, как воспоминанья,

Под ноги падают тебе…

Пока мороз рисует звездный

Узор на сумрачном стекле,

Я вспоминаю вечер поздний

И профиль твой в прозрачной мгле.

Жизнь улетает, улетает,

И, нежность прежнюю тая,

Снежинкой на ладони тает

Любовь вчерашняя твоя.

Кому нужна такая нега?

Холодный ветер бьет в лицо,

И мрачным блеском из-под снега

Мерцает мне твое кольцо.

Сердце – снег в человечьей груди:

То растает, то станет холодным…

Словно птицы, ненастные дни

Пролетают под небом свободным.

Вновь портрет твой из мыслей и снов

Рисовал я, на память надеясь.

Я придумывал множество слов,

В этом сходстве от радости греясь.

Сердце имя твое мне шепнет,

Пронесется над миром комета,

Тень земли по губам проскользнет,

И поэты напишут про это.

Не вини, никого не вини,

Виноватым ведь надо родиться.

Если хочешь, меня не люби –

Это в жизни тебе пригодится.

Куда как славно: мертвая листва,

И не найдешь уже следов родства.

Но голый сад мне шепчет поутру,

Что почки снова вспыхнут по весне,

Что жизнь вернется вьявь, а не во сне.

И, стало быть, я тоже не умру.

Вечерняя звезда глядит в окно

и четки слов моих перебирает.

А я гляжу, как время догорает

в остывшем очаге… Всё славно, но

любовь моя, что кончилась давно,

как новое вино, еще играет.

Знать, нежность никогда не умирает,

играя, словно старое вино.

И, в роковую бездну заглянув

и тайну этой бездны завернув

в себя, звезда смеется над судьбою.

Гори, печальная! Веселая, гори!

Но людям ничего не говори –

одни мы собеседники с тобою!

Мгновения не утоляют жажды.

Чем больше пьешь, тем горло только суше.

День дарит целый мир тебе отважно,

Ночь вновь его ворует равнодушно.

Но оба – крылья, что уносят время.

Слиянны их различные деянья.

И прячет день в себе ночную темень,

И ночь таит рассветное сиянье.

Но людям чуждо это примиренье,

И мучатся, смириться не умея,

Они (созданья тысячи мгновений!)

Нехваткою единого мгновенья.

Двух женщин в жизни полюбил мой стих.

И две слезы текли из глаз моих.

От первой мне осталась только тень,

Зато цветет вторая, как сирень.

Две женщины стояли на пути,

Два сердца бились у меня в груди.

Одно остановилось в свой черед,

Второе – мне не умереть дает.

Вот и месяц в окно засветил,

Безнадежно и честно…

Я ресницы твои усыпил

Колыбельною песней.

Поцелуй на усталых губах

И усталое платье…

Засыпай, я тебя на руках

Отнесу до кровати.

Ты озоном была для меня,

Если трудно дышалось.

От бессонниц спасала меня

И во сне мне являлась.

Ты открыто судьбу приняла

И жила в ней открыто,

Не скупилась и слез не лила

Над разбитым корытом.

И за мною ты шла, как звезда,

На рожон и на плаху.

И умела смеяться, когда

Впору было заплакать.

Ты, как посуху, шла через грязь,

Через сплетен болото…

Но паденье твое каждый раз

Становилось полетом.

И во мне просыпается страх,

Что, твой первый губитель,

Отнесу я тебя на руках

В неземную обитель.

Всё уходит, родная, уходит,

Остаются лишь слезы в глазах.

И упрямая память возводит

Храм Любви на соленых слезах.

В черном небе нам звезды не светят.

Только белые свечи берез.

Ты одна, дорогая, на свете

Понимаешь язык моих слез.

Всё уходит, родная, уходит…

Но останутся песни мои.

В гулком ливне сердечных мелодий

Ты отыщешь слова о любви.

Есть высокая тайна в природе.

Солнце светит, и птица поет.

То ли в гору тропинка восходит,

То ли лестница с неба ведет.

Жизнь опять надо мной посмеялась,

Показав свой звериный оскал.

Шел к вершине я, как мне казалось,

Но в низину глухую попал.

Не скопил ни унынья, ни злости

Для себя до конца своих дней.

Хоть и шаткий, но радужный мостик

Был у песни небесной моей!

Заглянув на мгновенье в иные миры,

Сердце катится в пропасть с вершины горы.

Если б строил иначе свое я житье,

Не пропало бы бедное сердце мое.

Только стоило всё же отчаянно лезть

На вершину, чтоб встретить небесную весть.

Пусть теперь впереди неизвестность и страх,

Сердце знает: оно побывало в горах!

Всю жизнь мне хотелось бы выпить до дна.

Все цели найти, все истоки.

Восстав из глубин, растолкав времена,

Мгновенья дают мне уроки.

К каким только не выходил невзначай

Колодцам, скитаясь по свету…

Хрипела болотная жижа: «Хлебай,

Глотай, если лучшего нету».

Я клялся идти лишь на чистый огонь

И пить родниковые воды.

А капли насквозь пробивали ладонь,

Судьбу прошибая и годы.

Не дается мне в руки слово,

Словно тень от летящей птицы.

Впрочем, может быть, так и надо –

Пусть хоть птица будет свободной!

Пусть хоть птица! Что до отчизны,

То она меня не замечает.

Что ж, наверно, так тоже надо –

Я ж люблю ее не за это!

И когда живу на чужбине,

Мне она почему-то ближе.

Может быть, потому, что отчизна

Будет жить, когда нас не будет.

Потому-то и не обидно,

Что она не дается в руки.

Важно, чтобы она навеки

Продолжала лететь, как птица.

Белый лебедь над синим прудом

Проплывает и медленно тает.

Я ловлю теплоту его ртом –

Мне его теплоты не хватает.

Так и лебедь отчизны плывет

Над прудом, но не синим, а черным.

Бьет крылами, на помощь зовет –

Так не хочется быть прирученным!

Я сжимаю обиду в горсти,

Я спасу его, честное слово!

Но меня никому не спасти

От пространства сырого и злого.

Столько верст отделяет меня,

Столько звезд от родного аула!..

Но однажды, в ночи, без огня,

Я проснусь от небесного гула.

И увижу свой ласковый дом,

Горы, предков, в чьей власти верховной

Черный пруд сделать синим прудом

И спасти нас от смерти духовной.

Вспомнил шиповник губ твоих ярко-красный,

Замечаемый первыми встречными за версту.

Вспомнил твой смех и мой поцелуй напрасный,

Улетевший тут же в сияющую пустоту.

До сих пор мне непросто – но что поделать с собою! –

До сих пор в моей жизни метет и метет снегопад.

То обычною глупостью, то необычной любовью

До сих пор называю ту страсть, что пришла невпопад.

Ничего, кроме имени, мне уже не осталось,

Я в грехах, как в шелках, но даже и это не впрок.

И не старость всё это, а просто, родная, усталость,

Просто древний и мудрый, как дерево жизни, урок.

Только сердце всё стонет, почти беспричинно страдая

В нескончаемом и невозможно ужасном сне.

И опять в полон берет любовь молодая,

И портрет твой опять проступает на голой стене.

«Нетающий снег на вершине лежит…» –

Так в песне народной поется.

Любое ущелье не глубже, чем жизнь,

В нем вздох, словно стон, отзовется.

Но терпят мужчины нелегкий свой век,

Судьбе не желая отмщенья.

Так терпит вершина нетающий снег

И терпит лавину ущелье.

Цветы разрослись на заветных камнях,

И я к ним тянулся, как к матери дети.

Цветы разрослись на заветных камнях

Невзрачные. В детстве я их не заметил.

Цветы разрослись на заветных камнях,

Их корни меня еще держат на свете.

Огонь, мерцающий вдали,

Не ледени мою дорогу!

Веди к родимому порогу

По краешку чужой земли.

Я праведничал и грешил,

Я падал вниз и поднимался.

Но, видит Бог, я не сломался

И, значит, не напрасно жил.

Огонь, мерцающий вдали,

Не дай покрыться ледяною

Корой годам моим! Со мною

Побудь – и боль мою продли.

Не дай заледенеть глазам –

Я равнодушья не приемлю.

Талант пускает корни в землю,

Душа стремится к небесам.

Огонь, мерцающий вдали

Над снежной вьюгой междуречья,

Развей мои противоречья,

Мои печали утоли!

Я проснулся. Книга не закрыта.

За окном – осенняя листва.

Всё нормально, значит, шито-крыто.

Лишь болит зачем-то голова.

Я живу в стране, где люди боле

Не способны чувствовать всерьез.

И со всеми долю общей боли

Принимаю молча, как наркоз.

У отчизны ни души, ни тела.

Родина, любимая, скажи,

Почему тебе не надоело

Жить во лжи и здравствовать во лжи?

Я проснулся. Книга не закрыта.

Черт не выдал, но и Бог не спас.

Боль, любовь – всё, значит, шито-крыто.

Что же остается про запас?

Слышу голос, и слова не лживы:

«Всё это от бедности, сынок!

Но не хлебом же единым живы…»

Понимаю. Я не одинок.

Если блуждаю в ненастной разлуке,

Или в тумане моя голова, –

Слышу аула родимого звуки,

С детства знакомые сердцу слова.

Вижу отцовы орлиные вежды

И материнский отчаянный взор.

Сколько в них веры, любви и надежды

Светит во мгле, под папахами гор!

Что мне чужая дурная свобода

И обещаний заманчивый хор?

Я не меняю папаху народа

На головной иноземный убор.

Пусть вас напрасно не мучают страхи,

Мать и отец, на промозглом веку.

Я прижимаюсь щекою к папахе,

Я к родовому иду роднику.