Читать книгу Душеед - Максим Бодягин - Страница 4

Кромм пешком дошёл до выезда из Устенова Уюта, ёжась от утреннего тумана, полирующего свежевыбритую голову холодком. Он набросил большой капюшон и обернулся, мысленно прощаясь с воротами этого гостеприимного селения, которому очень подходило данное людьми название. Две высоченные каменные колонны изображали уходящие в небо стопки огромных книг с видавшими виды переплётами и неровными страницами.

Затрини Эумене ждала его, стоя на холке жуткой многоножки высотой метра два и метра четыре в поперечнике. Кромма передёрнуло при одном взгляде на это чудище, а уж мысль о том, чтобы влезть на него, вызвала у него лёгкую панику. Он с содроганием посмотрел на бесчисленные лапы, бахромой обрамлявшие длинное тело многоножки. Каждая из них напоминала длинную бамбучину толщиной в мужское бедро. Как на них карабкаться, Кромм совершенно не представлял. Затрини Эумене посмотрела на его озадаченное лицо и засмеялась: не переживай, верховный кат, это землеед, он тебя не съест. Сейчас ребята подадут тебе трап.

Два молодых затры подтащили грубо сколоченную угловатую лесенку и опустили её на землю. Подождите, затрини, негромко сказал голос буамакана Эссеу из тени, и старец вышел из-под покрова густых яблонь: мне нужно дать Кромму последнее напутствие. А где Элеа, спросил Кромм, подойдя к старику. Она была бы сейчас лишней, я хочу показать тебе кое-что секретное, ответил Эссеу и протянул руку. На сухой и жёлтой старческой ладони танцевала змейка живого песка. Он свивал и развивал колечки, будто к каждой песчинке была привязана невидимая нитка, которую дёргал кукловод. При этом, на вид он оставался самым обычным, будто бы буамакан только что зачерпнул его из детской песочницы. Красиво, правда, спросил Эссеу.

Как ты это делаешь, удивлённо спросил Кромм. Буамакан грустно улыбнулся: ты совсем ничего не помнишь, да? Ведь это ты первый заметил живой песок. Ты оставил Первобуаме предсказание, что если живой песок появится, это первый признак того, что человечество в опасности. Это означает, что тёмные врата приоткрыты. Это песок иного мира. Он взял Кромма за руку и пересыпал песок в его ладонь. Тот радостно закружился, щекоча кожу, завихрился. Кромм повёл над ним другой ладонью и песок сначала опал, а потом начал вздыматься неровными бугорками, словно трёхмерное отражение кардиограммы. Видишь, он тебя слушается, удовлетворённо кивнул Эссеу.

Кромм зачарованно следил за игрой песчинок и медленно проговорил: я как-то видел его в одном стародавнем сне. Но хоть сновидение и было реальным, оно всё же оставалось сном, я бы и предположить не мог, что такое может существовать наяву. Впрочем, реальность и сны так сильно перепутаны в моей жизни, что я уже отказался что-либо пытаться разобрать. За последний месяц мне стало казаться, что вся моя прошлая жизнь – сплошной сон, будто бы я и не жил, а сразу проснулся в этом странном мире.

Буамакан Эссеу сочувственно похлопал Кромма по плечу и ответил: есть вещи, природу которых нам пока не надо понять, как бы мы ни пытались. Ты должен помнить об одном – этот песок укажет тебе дорогу к вратам, подскажет, если рядом душеед и предостережёт от опасности. Другие люди его всё равно не увидят, хотя, может у затрини Эумене получится. Ты можешь стряхнуть его с руки, он всё равно никуда от тебя не денется, будет следовать за тобой, как дрессированная собачка. А если я поплыву, задумчиво спросил Кромм. Вот об этом я точно ничего не знаю, засмеялся Эссеу и вновь похлопал Кромма по плечу: поезжай в Большую Сеэру, тебя там встретят.

Кромм нахмурился: может, я лучше на аэрокабе туда слетаю? Эссеу покачал головой: аэрокаб Некодима немолод, к тому же его надо подлатать, в окружении затра тебе будет куда безопаснее. Слишком много людей знают, что ты гостил в Устеновом Уюте, на тебя по-прежнему могут охотиться, лучше тебе ехать под охраной. Поверь, землеед только выглядит устрашающе, но когда на нём едешь, возникает ощущение, что ты путешествуешь на очень большом и очень уютном диване.

Они сердечно простились, коснувшись друг друга лбами, и Кромм, вздыхая, полез вверх по скрипучему трапу, стараясь не коснуться жуткого землееда, нетерпеливо перебирающего тысячью бамбуковых ног. С середины лесенки Кромм глянул вниз. Песок всё так же танцевал на ступеньках рядом с ним. Кромм снова тяжело вздохнул.

***

Первый день прошёл спокойно, как и ночь, что последовала за ним. На утро второго дня Кромм поднял голову и увидел в небе три чёрных крестика, от вида которых его сердце сжалось, а глотка пересохла. Он молча подошёл к затрини Эумене и, приложив палец к губам, показал вверх: аэринии. Затрини сделала ладонь козырьком, закрывая глаза от яркого утреннего солнца, и посмотрела в направлении, которое указывал Кромм. Думаешь, они охотятся на тебя, спросила Эумене. Угу, хмуро кивнул Кромм.

Брось, ответила Эумене, как можно охотиться на Освободителя? Как можно охотиться на святого?! Или они, вероятнее всего, не знают, кто ты и думают, что ты просто обычный человек, которому доверили высокую должность верховного ката? Поверь Эумене, ответил Кромм: они прекрасно знают, кто я такой. Они уже пытались взять меня в плен и точно знают все мои приметы, все шрамы, татуировки и прочее. Когда мы путешествовали с буамини Элеей, даже пришлось уложить парочку этих тварей. Эумене недоверчиво улыбнулась: ты хочешь сказать, что у кого-то в ойкумене хватило мозгов объявить охоту на человека, давшего начало этому миру? На Освободителя, изгнавшего душеедов и спасшего человечество?

Лучше скажи, что мы будем делать, когда они нападут, ещё сильнее нахмурился Кромм. А они нападут? Да уж поверь, это только вопрос времени. Эумене досадливо тряхнула пушистым облаком волос: ты говоришь очень странные вещи, Кромм. Конечно, я тебя практически не знаю, но ты говоришь странно. Даже если поверить в нелепое предположение, что какие-то отверженные сектантки охотятся на человека, который в некоторых культах считается богом… Кромм, в истории ещё не бывало, чтобы они напали на нас. Кромм, мы – уна затра, мы бережём баланс с оружием в руках. Ни один человек не может сражаться с затрой, ни один.

Ох, боги-боги, простонал Кромм и сел, скрестив ноги, на циновку, покрывавшую спину землееда. Он почувствовал опустошение, как это часто бывало, когда ему не удавалось доказать свою точку зрения. Он посмотрел на затрини Эумене, которая гордо стояла, красиво откинув голову и вглядываясь в небо. Расскажи о себе, затрини, сколько тебе лет, откуда ты родом, попросил Кромм.

Эумене присела рядом и ответила вопросом на вопрос: будешь завтракать? Кромм молча кивнул и женщина хлопнула в ладоши, подозвав ближайшего затру и отдавая ему распоряжения. Почти тут же принесли горячий чай, вяленое мясо, хлеб и сыр. Эумене с поклоном предложила Кромму чашку и лишь когда он сделал глоток, ответила: мне даже и рассказать тебе особо нечего. Мне тридцать шесть и моя жизнь не отмечена особыми подвигами. Я не первая женщина, которую избрали возглавлять уну затра, но я точно самая молодая правительница затра за всю историю. Думаю, что мне просто повезло, ведь я высокородна.

Я родилась и выросла в панепистимии, мои родители были из уны буама, они преподавали. Отец – хирургию и травматологию, мама очень хорошо лечила зубы, к ней приезжали со всей ойкумены. А я росла сорванцом. Я не любила читать, не хотела петь и танцевать как все девочки. Когда мне было лет семь, я впервые увидела как затра тренируются, доводя до блеска своё искусство. Я до сих пор помню то утро: косые белые лучи солнца падали на их горячие тела, от которых струился пар. Под магическими знаками, покрывавшими их кожу, словно танцующие змеи, угрожающе играли черводы, глаза бойцов излучали праведную ярость, они почти безмолвно взлетали вверх, вздев в воздух жало и обрушивались на невидимого врага, рассекая его на двое. Ну и всё. Я тут же подобрала палку, вообразив, что это моё жало и начала копировать их движения. Меня, конечно, отлупили через два дня, когда заметили, что я вместо танцев бегаю в гимнасий затра. Но я наутро снова побежала тренироваться вместе с ними. Меня пытались образумить неделю, но я сбегала и раз за разом бежала в гимнасий, к любимой палке, которой я срубала головы окрестным кустам, засмеялась Эумене.

В конце концов, мастер-затра, проводивший тренировки, пришёл к отцу и сказал: светлый буама, твоя дочь за неделю научилась делать то, на что другим требуется месяц. Отпусти её к нам. Он преподнёс матери длинный отрез золотой парчи, чтобы она уговорила отца. Папа, конечно, для вида поломался, сделал грозный вид, но согласился конечно. Я же совсем с ума сошла и выкинула все детские игрушки. Я просыпалась, хватаясь за палку, как за меч, и засыпала с ней в обнимку.

Кромм перебил её: прости, может, это и невежливо, но у тебя тоже есть симбиоты? Конечно, хмыкнула Эумене, я же затра. Вот мои черводы. Она гордо сбросила плащ, оставшись в одном замшевом топике и узких замшевых штанах, и раскинула руки крестом. Под её тёмно-оливковой кожей заструились узоры в мизинец толщиной. Хоть Кромм видел это зрелище не впервые, его всё равно слегка замутило. Эумене не заметила его реакции и сказала со счастливой улыбкой: а ты же знаешь про крылья ангела? Кромм мотнул головой. Смотри, сейчас покажу, и Эумене чуть кокетливо повернулась к нему спиной, напрягая мышцы. В стороны от позвоночника по направлению к плечам тянулись тёмные полосы, чей рисунок действительно слегка напоминал длинные перья, складывавшиеся в крылья. Эумене вновь повернулась к Кромму и с детской хвастливостью сказала: видел? Это всё работа моих черводов. Мои крылья очень плотные, меня очень трудно убить, напав сзади. Потрогай.

Кромм поднялся и с любопытством положил ладони на спину затрини и ощутил под пальцами её горячую кожу, а под ней – нечто, напоминавшее упругие канатики, слегка гофрированные наощупь. Надави посильнее, можешь ударить, если хочешь, засмеялась Эумене и круглое облако её волос мелко затряслось. Не, я не бью женщин, смущённо сказал Кромм и снова опустился на циновку. Эумене села напротив и слегка удивлённо спросила: а ты и вправду видишь во мне женщину? Да, ответил Кромм, поливая кусок мяса солёным соусом и отправляя его в рот: а почему бы и нет?

Ты действительно слегка не от мира сего, улыбнулась затрини: в тебе сразу чувствуется чужая повадка. Ты забываешь кланяться, ничего не понимаешь в иерархии, ритуалах. Мы это с молоком матери впитываем, а тебе, сразу видно, это трудно даётся. А знаешь, оказывается чертовски приятно быть женщиной, засмеялась она: ведь для всех остальных я только великий воин. А я не только воин. Впрочем… Ты же знаешь, что у затра редко бывают дети? Почему, удивился Кромм. Цена нашей силы, погрустнев ответила Эумене и набросила плащ. Она пригубила чаю и, не поднимая головы, добавила: черводы дают нам силу и скорость, они же помогают нам чувствовать иноформы, если те вдруг появляются, но и взамен тоже приходится кое-что отдавать. После восемнадцати-двадцати лет наше тело уже довольно сильно отличается от вашего, в том смысле, что мы немножко другие с гормональной точки зрения. Не хочу больше говорить об этом.

Да, лучше расскажи, как тебя избрали главой уны затра в таком возрасте, попросил Кромм, чтобы оживить беседу. Эумене освежила чай в своей чашке и ответила: видишь ли, затра бывают двух видов. Есть учёные затра, которые очень многое знают о повадках иноформ, об их анатомии и физиологии. А есть затра-бойцы. Конечно, это неправильно, каждый затра должен обладать полным объёмом навыков, в старину так и было. Но наши знания увеличивались, а обстановка становилась всё менее опасной… В общем, универсальных затра можно пересчитать по пальцам. Например, затра Эсторр с Привратника, один из самых уважаемых бойцов нашей уны, но он же и настоящая ходячая энциклопедия, особенно в том, что касается морских иноформ. И так вышло, что последние два верховных затры были как раз больше учёными. И затракангай в прошлом году вынес решение, что это не совсем справедливо. А я же ещё и преподаю, и мне удалось построить два гимнасия, на крайнем западе и на востоке, недалеко от Привратника. Мне удалось воспитать несколько мастеров, которые передают именно воинское знание. Так вышло, что сегодня я – одна из немногих, кто знает весь воинский канон затра. Я знаю не только обращение с жалом, но и стреляю, метаю предметы, могу превратить в оружие что угодно.

Кстати, я сегодня, пожалуй, лучший палач во всей ойкумене. Те, кого я казню, даже не успевают сообразить, что происходит. Родственники осуждённых со всех человеческих земель платят затракангаю немалые деньги, чтобы именно я провела декапитацию правильно. Я ни разу не обнажала жало дважды, всегда отсекала голову одни ударом. Всегда мечтала повторить подвиг молодого затры Эсторра, одним взмахом рассекавшего драккарию до самой земли. Это у меня пока не получается, честно признаем, но преступников я казню великолепно. Меня даже прозвали Отсекательницей голов.

Так что затракангай решил, что мир находится сейчас в таком состоянии, что лучше бы следующий срок главой уны побыл затра-боец. К тому же я ничего не понимаю в политике и меня невозможно втравить в интриги, я слишком прямолинейна.

Кромм улыбнулся и спросил, понизив тон: а ты сталкивалась с уперифанией? Ты имеешь в виду болезнь затры, переспросила в ответ Эумене. Кромм кивнул. Эумене оглянулась на своих спутников и, убедившись, что они находятся достаточно далеко, шёпотом сказала: матушка Элеа не обманула, ты действительно очень прозорлив. Да, я четырежды казнила своих братьев по уне за уперифанию. За это меня, собственно, и избрали, хоть это и секрет, которым я никогда не делилась.

Все четыре случая были очень тяжёлыми. Один произошёл на севере, на границе с окланами. Сошедший с ума затра напал на стойбище окланов и вырезал всех, включая женщин и детей. Остальные три случая были на крайнем юге. Один из них был самым вопиющим, один затра убил другого, внезапно напав на него. Всё случилось из-за страсти к женщине. Это печальная страница моей жизни, Кромм. Самая трагичная.

Тяжело было, спросил Кромм. Нет, тряхнула воздушным облаком волос затрини Эумене: во всех случаях экдикисию – постановление о казни – вынес Орден. Хотя, нет. На севере мне пришлось самой принимать решение. Там был действительно тяжёлая ситуация. Я гнала заболевшего затру вдоль линии гор и мне приходилось отбиваться от обезумевших от горя окланов, потерявших родню, чтобы затра-преступник не перебил ещё и их. Трудно пришлось. Очень трудно. Ведь я знала сумасшедшего с детства. Но справилась, рассекла его от ключицы до тазовых костей на пятом взмахе. Я понимаю, что это непростительно долгий поединок, но преступник был очень силён.

А от чего они съехали с катушек, спросил Кромм. Эумене смотрела за горизонт, глаза её наполнились слезами, белки покраснели. Уперифания всегда складывается из двух факторов, медленно сказала она, тяжело сглотнув: это недосмотр ментора и перенесённая травма, с которой затре не удалось справиться. Душевная травма, я имею в виду. Знаешь, Кромм, уперифания – это самый сильный страх любого затры, потому что когда ты заболеваешь, то не понимаешь этого, ты по-прежнему считаешь себя нормальным. Поэтому мы, затра, всегда упражняемся в тишине, расслабляя ум и освобождая сознание, лишая подпитки своё эго. Мы всё время смотрим внутрь: всё ли правильно мы сделали? Служим ли мы человечеству с чистой душой, или уперифания уже уронила в наше сердце своё ядовитое семечко. Самый главный наш враг всегда живёт внутри нас, Кромм.

Скажи, затрини Эумене, а почему ты так откровенна со мной, прямо спросил Кромм, тронув женщину за плечо. Та повернулась к нему, аккуратно подтёрла слёзы платком, и вновь ответила вопросом на вопрос: а чего бояться затре перед лицом неминуемой смерти? Ведь она придёт, рано или поздно. А поскольку мы выбрали путь затра, то, скорее всего, она придёт внезапно и лик её будет уродлив и дик.

Тогда позволь откровенность за откровенность, спросил Кромм. Эумене кивнула: конечно. Кромм показал в небо, где по-прежнему парили три остована аэриний, выглядевшими с такого расстояния крохотными чёрными крестиками, и сказал: вот моя откровенность. Вот, что я скажу тебе от самого сердца, затрини. Они нашпигуют вас короткими чёрными иглами, смазанными токсином, сожгут вашего землееда, отрежут ваши головы и будут потешаться и хвастаться ими. А меня изранят так, чтобы я не смог сопротивляться, возьмут в плен и будут пытать, пока я не расскажу их нанимателю всё, что знаю. Вот только беда в том, что я ничего не знаю, моя память стёрта. Поэтому я буду страдать до последнего вздоха, умру в мучениях, и последним моим воспоминанием станет адская боль. Вот, что будет с нами, великая затрини. И это правда.

Глаза Эумене блеснули яростью. Она сжала кулаки, но уже через секунду, её взгляд изменился, она коротко хохотнула: о, боги, Кромм! Ты коварен как женщина! Ты специально вызвал меня на откровенность, чтобы продавить свою точку зрения! Ну только посмотрите на него! Я такой наглости не видела всю свою жизнь, и затрини снова засмеялась. Кромм приблизил своё лицо к ней и мягко сказал: это не точка зрения, великая затрини. Это интуиция человека, привыкшего выживать. Просто поверь мне, ведь это ничего не будет тебе стоить, правда. Пусть я окажусь неправ, но прошу тебя, давай подготовимся к атаке?

Эумене толкнула его локтем в бок и, всё ещё смеясь, сказала: так вот ты какой, Виктор Кромм, верховный кат всех человеческих земель! Мало того, что ты коварен, ты ещё и льстец? Я теперь великая? Мне нравится! Она снова закатилась смехом, а потом чувствительно ткнула Кромма пальцем в грудь и спросила: мне кажется, или ты со мной заигрываешь, а, красавчик? Можешь не отвечать, я и так вижу, что флиртуешь.

Она развернулась, чтобы он не заметил румянец, окрасивший её тёмно-оливковые щёки, хлопнула в ладоши и крикнула: Паес! Где затра Паес? Огромный, полный и лоснящийся, как тюлень, затра Паес, почти чёрный из-за густо набитых татуировок, величаво приблизился к своей повелительнице и склонился в глубоком поклоне: да, Казнящая, я тут.

Эумене, прищурившись, посмотрела в небо и быстро приказала: отправь сигнал в Устенов Уют, что нам нужны четыре аэрокаба для охраны. И они нужны нам быстро. Всем! Мы останавливаемся и раскидываем шатёр! Обнажите копья, зарядите арбалеты и расчехлите пневмопушки все до единой! Затра Паес, ты командуешь стрелками, расставь дозорных по периметру, опасность сверху! Затра Зоан, ты отвечаешь за шатёр. И пусть твои затра смотрят, чтобы на нас с земли никто не напал.

Кромм смотрел на затрини и мог бы поклясться, что видел эфироновые искры вокруг пышного облака её мелкокудрявых волос. Затра двигались очень быстро. Над длинным телом землееда на глазах вспухал сигарообразный корпус цеппелина, на него набросили большую сеть, сплошь покрытую чешуйчатой бронёй из наспинных щитков мирмека, вбили колышки по периметру, чтобы сеть натянулась. Четверо затра во главе с огромным затрой Паесом расстелили на земле матрацы и удобно улеглись на спину, выставив в небо никелированные стволы пневмопушек. Рядом с ними уселись ещё двое затра, облокотясь спиной к спине и застыв в этой позе. Подул лёгкий ветерок. Армированная сеть над землеедом шевельнулась, чешуи брони издали мелодичный деревянный постук.

Эумене вытянула руку в небо и крикнула: смотри, Кромм, они уходят! Кромм поднял голову. Действительно, чёрные крестики остованов медленно уплывали на запад. Я же говорила, они не посмеют напасть на нас, торжествующе сказала Эумене. Кромм лишь молча поклонился в ответ.

Аэрокабы пришли ближе к вечеру, когда солнце окрасило всё вокруг розовым и золотистым, удлинило тени, нежно коснулось щёк, словно прощаясь на ночь. Кромм весь день просидел на спине землееда мрачнее тучи, к нему даже никто не подходил, настолько красноречивым было угрюмое выражение его лица. Он пожёвывал свою красную бороду и смотрел на столбик песка, прихотливо танцевавший перед ним. Песок. Чёртов песок. А если он не танцует, а бесится? Что если это не танец радости? Что если он что-то чует во мне? А что он может чуять? Не мели ерунды, Кромм, ты сам себя пугаешь. Я не пугаю, я знаю: Протей был во мне, здесь, у самого сердца. А что, если там сейчас пустота? Дыра? Протей ушел, а то место, где он жил эти несколько часов, так и не заросло? Дурак, это невозможно с точки зрения физиологии. А Протей возможен с точки зрения твоей дурацкой физиологии? А проспать двести лет, а потом скакать как зайчик, это возможно с точки зрения твоей тупой физиологии? Ни хрена не знает твоя физиология. Не бесись.

Я не бешусь. Хотя почему я вру самому себе? Конечно, я бешусь. Ещё как бешусь. И буду беситься дальше. Я буду беситься до тех пор, пока точно не выясню, что полностью чист, что никакой заразы в моём теле не осталась. Ну или в душе, или ещё где. И как ты это узнаешь? Да это проще пареной репы, машина снов поможет. Всё дело в машине снов. Как только я опущусь на её ложе, сразу увижу и Протея, и душеедов. Машина снов, она же всевидящая, от неё не укрыться. Главное, найти её. Чёрт с ними с этими вратами, в конце концов, я знаю, что они где-то там, за Привратником, в той стороне. Мне хотя бы направление известно, в котором их искать. А как машину найти… Скорее бы мы уже доехали. Скорее бы.

Кромм неуверенно поскрёб пятернёй грудь в районе сердца, живой песок взметнулся вверх и это окончательно его доконало. Он повалился на спину, зажмурившись до слёз: а если я не успею? Если Протей во мне жив и почувствовал, что врата открыты? Если он начнёт звать подмогу? Мы же знаем, что протеев много? Если я не успею, всему конец. Мне конец, это ладно. Но тогда всему этому миру полный крындец настанет, потому что Протей не будет шутить, он пожрёт тут всё.

Кромм вновь сел и огляделся. Вдоль дороги, сколько хватало глаз, тянулись невысокие яблоневые деревья, покрытые молодой листвой. Кромм представил их цветущими и вновь зажмурился: Протей пожрёт всё это, камня на камне не оставит от их законов, от их драгоценного Баланса, с которым они так носятся, от их цивилизации. А если тут ещё и душееды примешаются и он начнёт с ними войну, пиши пропало. Тут вообще ничего, кроме обломков не останется. Я брежу. Я несу полную чушь. Послушай себя со стороны, Кромм, просто послушай. Какой Протей, какие душееды? Хватит себя изводить, ты ведь не девица, тебе рефлексия ни к чему, особенно в таких гипертрофированных масштабах. Подели всё на простые понятные задачи. Задача первая: добраться до Большой Сеэры живым. Задача вторая: прочесть все нужные мистериумы. Задача третья: найти машину снов. Ты сначала с первой задачей справься, умник.

А что, если это Протей руководит мной, делая вид, что ушёл. Кромм, хватит, заткнись и просто выполни первую задачу из списка. Доберись до Большой Сеэры живым, а дальше посмотрим.

Ночью Кромм спал тревожно. Землеед двигался очень плавно, едва покачиваясь и это милое покачивание убаюкивало. Он действительно оказался похож на большой диван, если не смотреть вниз, на его жуткие ноги и ещё более жуткую морду. Ехать на нём действительно было приятно, однако Кромма мучали кошмары, постоянно хотелось пить. Он нервно прихлёбывал из фляги, поворачивался на другой бок, кутаясь в дорожный плащ, чувствуя рукой приятное тепло, исходившее от огромного тела землееда, укрытого толстой попоной. Ему снилось, будто он за рулём аэрокаба, на заднем сиденьи женщина, но он не может понять, кто она. Они близки, он чувствует это, но кто она? Он оборачивается и видит, как рот женщины открывается и превращается в дикую пасть, усеянную жуткими клиновидными клыками, как у драккарии. Он протягивает руки и рывком разрывает ей пасть, раня ладони, и слышит из собственной груди голос: это я дал тебе свою силу, я, неназываемый, детский ужас, многоликий Протей.

Приступ страха оказался таким сильным, что Кромм вскочил на ноги, озираясь вокруг и выставив вперёд нож. Пилот аэрокаба, плывшего метрах в шести от землееда, помахал ему из кабины рукой, затянутой в чёрную перчатку. Кромм оглянулся, потом понял, что приветствие предназначается ему, и коротко махнул в ответ. Пилот кивнул. Несмотря на большие лётные очки и шлем, на его лице были хорошо заметны специфические татуировки затры. Воздух похолодел и посерел, затевался рассвет.

Кромм вытер глаза запястьем и пошёл на отхожий мостик – длинный дощатый помост, установленный на корме, и уходящий в пространство метра на полтора со спины землееда. Он шёл, огибая тела спящих затра, чувствуя, как землеед плавно покачивается во время движения. Наконец, он добрался до мостика, хлебнул из фляжки и пожалел, что там вода, а не алкоголь. Он помочился на убегающую вдаль дорогу и едва успел застегнуть штаны, как раздался чудовищный взрыв, выкинувший его с мостика на обочину, прямо в мягкие кусты, оказавшиеся тут очень кстати, поскольку он пролетел метров восемь. Кромм успел пожалеть, что не взял с собой любимую секиру-глевию, как вдруг вокруг забабахали пневмопушки, окрестности озарились вспышками зажигательных кугелей и совсем рядом послышался вой пикирующих остованов. Аэринии, понял Кромм и присел, закопавшись в кусты поглубже.

Их было очень много, и новые остованы всё прибывали и прибывали. Длиннокрылые аппараты заполонили всё небо, гибкие фигурки аэриний тут и там пикировали на армированный шатёр на своих чёрных крыльях, похожих на небольшие дельтапланы, чтобы мягко скатиться на землю и вступить в бой с затра. Ещё не рассвело как следует, света не хватало и Кромму трудно было разглядеть, что происходит. И аэринии, и затры дрались молча. Кромм видел, как бесстрашно аэринии погибают под жалами затра, слышал как стонут разрубленные, но ещё живые атакующие, чувствовал запах крови, забрызгавшей всё вокруг.

Сознание Кромма раздвоилось – одна его часть, более взрослая, шептала ему: сиди здесь и не высовывайся, другая, более подростковая, вопила: ты должен им помочь. Нет, не должен, они профессиональные воины. Нет, должен, ты же верховный кат! Нет, если меня убьют или возьмут в плен, они не найдут без меня врата, а если и найдут, то не смогут понять, насколько плотно они закрыты.

Он почти выскочил из кустов на дорогу, но тут трём аэриниям удалось приземлиться на головной части землееда и пока две из них рубились с затрами, третья успела послать внутрь шатра несколько кугелей, отозвавшихся серией глухих взрывов, сигарообразный корпус цеппелина бабахнул и шатёр разорвало натрое изнутри. Один из затра появился на фоне полыхающих остатков цеппелина, сжимая уши и тупо глядя перед собой. Он слегка мычал, ничего не понимая, пока мимо не пронёсся остован. Одна из аэриний, свесившись с борта, ухватила его за длинные волосы, после чего аппарат взмыл в облако дыма, заложил вираж и на дорогу упало тело затры, лишённое головы.

Эумене, дравшаяся как кошка, защищающая своих котят, взвыла, подпрыгнула и чудом уцепилась за длинное крыло остована. Тот сразу полетел вдоль дороги, вращаясь вдоль оси, стараясь стряхнуть воительницу с крыльев. Но от неё уже было не избавиться. От удивления у Кромма слегка приоткрылся рот. Он видел, как Эумене быстро карабкается по крылу, доползает до днища остована и вдруг наносит размашистый тяжёлый укол в носовую часть аппарата. Псевдоживой остован издал мычащий звук, в котором слышались боль и ужас, и воткнулся носом в землю, пропахивая в дороге глубокую колею. Эумене подскочила к фонарю, закрывавшему кабину и двумя феноменально быстрыми уколами в голову убила обеих аэриний.

Следующий остован уже летел к затрини, из пневмопушки под его носом вылетел зажигательный кугель, но Эумене вдруг прыгнула ему навстречу, скрестив руки на груди и вращаясь, и кугель улетел за её спину, взорвавшись большим белым шаром пламени. Затрини Эумене мягко приземлилась на ноги, подпрыгнула высоко вверх и отсекла от остована здоровенный кусок крыла. Аппарат застонал, закружился, потерял равновесие и всё ещё падал, когда Эумене вспрыгнула на фюзеляж и точно так же отправила двух аэриний к праматери.

Кромм обалдел. Он не видел такой скорости и такой отваги. Отовсюду доносились стоны раненых и ругань, пополам с молитвами. Одна из аэриний, сновавшая тут и там, выбежала к головной части землееда, и заорала вверх: его здесь нет! Мои тепловые сенсоры показывают, что краснобородого нет на землееде. Кромм моментально присел, прикрывшись ветками. Остованы как по команде поднялись примерно метров на пятнадцать и замерли в воздухе. Кромм насчитал шестнадцать штук. И тут же с кормовой части землееда отозвался крик: подтверждаю, его тут нет. В эту же секунду затра Паес взмахнул лезвием снизу вверх и разрубил кричавшую аэринию от паха до середины груди, брезглво упёрся в агонизирующее тело сапогом и сбросил его на землю, высвобождая жало. Он оглянулся и вдруг его лицо исказилось от ужаса, затра Паес страшно закричал, будто раненое животное, которое пришли добивать охотники и ринулся к головной части землееда.

Кромм выскочил, наконец, из укрытия и побежал в ту же сторону, прикрываясь пологом древесных крон. Впрочем, остованы дружно уходили вверх, покидая поле боя. Чья-то рука крепко схватила его за щиколотку и Кромм чуть не потерял равновесие, однако, выхватил нож и один ударом рассёк горло раненой аэринии, вцепившейся в него из последних сил. Когда он поднял голову, то увидел, как уцелевшие затра несут на руках тело Эумене.

Он, задыхаясь, подбежал к ней и спросил: затра Паес, что с затрини Эумене? Паес повернулся к нему. Лицо затры выглядело обессмысленным, будто лицо контуженного. Он посмотрел мимо Кромма, словно того не существовало и произнёс жестяным голосом: великая затрини, возглавляющая затракангай, тяжело ранена. Проникающее ранение брюшной полости, пробито правое лёгкое.

Что будем делать, растерянно прошептал Кромм. Раненый затра Зоан, стоящий тут же с перевязанной рукой, холодно ответил: у нас уцелело два аэрокаба. На одном из них мы доставим затрини Эумене обратно в Устенов Уют, где ею займутся буама. На втором можем довезти тебя до Большой Сеэры, здесь не так далеко, осталось порядка трёхсот миль.

Не можем мы этого сделать, устало ответил затра Паес: прости, верховный кат, но, похоже у нас только один аэрокаб остался, затра Зоан ошибся. Этот аэрокаб внешне цел и пилот жив, только там подъёмники разбиты в хлам, двигло нашпиговали из игломёта так, что оно и восстановлению не подлежит, наверное. Поэтому тебе придётся возвращаться с нами. Дней за пять добежим обратно. Можем паланкин тебе сделать, если ты не привыкши бегать как мы.

Кромм огляделся. Чёрный аэрокаб взвыл двиглом и уже уносил раненую Эумене подальше, оставляя за собой длинный белый след. Землеед был мёртв, самым первым взрывом ему оторвало голову. Кромм кое-как вскарабкался на него и начал собирать котомку, первым делом сунув туда подобранный на дороге иглострел и увесистый запас снарядов к нему. Затра Паес удивлённо посмотрел на него: ты остаёшься? Кромм обвёл рукой поле боя: всё это произошло из-за меня. На меня охотятся. Мне сейчас лучше стать как можно незаметнее.

Затра Паес чуть поклонился и предложил: я могу сопроводить тебя для дополнительной безопасности, верховный кат. Кромм мотнул головой: спасибо, но нет. Стороннему наблюдателю сразу станет ясно, что я не простой бродяга, каким хочу казаться. Будет лучше, если вы, с помощью других затра, приберётесь здесь. Сколько жертв вы насчитали? Мы потеряли троих братьев, если не считать ранения затрини Эумене, грустно сказал затра Зоан. Зато положили пятьдесят трёх нападающих, добавил затра Паес: будем их весь день хоронить. Среди них, кстати, не только аэринии, там и обычных наёмников полно. Или сжечь их и не маяться? Я бы их вообще по деревьям развесил, для большего позора. Зоан, ты помнишь, чтобы на транспорт затра хоть раз нападали аэринии или мантисы, или ещё какая нечисть?

Нет, всё это абсолютно немыслимо, ответил Зоан: напасть на затра? Это невозможно! Он посмотрел вдоль дороги, которую пересекали длинные рассветные тени, и добавил: я даже думать не хочу о произошедшем. Все мысли о нашей затрини. Но когда она поправится, я попрошу у неё разрешения отомстить. Нельзя оставлять такие вещи безнаказанными.

Кто расскажет мне, как добраться до Большой Сеэры, перебил его Кромм: у меня очень мало времени. Мне нужно выполнить распоряжение буамакана Эссеу. Затра Паес пригладил татуированной ладонью длинные волосы и ответил: это непроезжая дорога, но миль через десять с небольшим ты дойдёшь до большака, который пересекает её под острым углом. Еще через пять миль на восток, если идти по этой большой дороге, ты увидишь ямскую станцию. Она стоит там с незапамятных времён. Караваны на Большую Сеэру ходят каждый день можешь затеряться среди путешествующих, а можешь нанять себе собственный транспорт. Как тебе будет удобнее.