Читать книгу Асафетида - Максим Николаев - Страница 7

Та же фотография с мохнатым псом, оставшимся за обрезом овала, и притушеванными строениями “Красной Руси” украсила крест на бабушкиной могиле. Крест был временный, и в агентстве советовали обойтись табличкой с датами жизни, но тетя Зина настояла на своем.

Когда заговорили о кладбище, Орлецы были отвергнуты ею сразу при полной моей поддержке. Нам обоим с трудом удавалось представить, что погребенным может быть уютнее, чем живым, на этом поле, продуваемом насквозь всеми ветрами, где, откуда ни глянь, ряды могил уходят за горизонт, открывая наблюдателю метафорический вид на бескрайнее пространство смерти. За тридцать действующих лет главный псковский некрополь сам разросся уже до габаритов живого города, да и численность “населения” соответствовала.

– Вот, другое дело совсем, – довольно пробубнила бабушкина подруга, когда нам показали участок на Богословском. – Деревья, кустики, благодать. И места родные.

Решить вопрос с погребением на древнем погосте, официально закрытом, ей помогли чиновничьи контакты. Здесь же, в Иоанна Богослова, договорились и об отпевании, но за день до похорон настоятель попал в больницу с тяжелым пищевым отравлением грибами. Об этом сообщил тете Зине батюшка Алексий из Василия на горке: он позвонил ей сам и любезно предложил принять усопшую.

За обнаженными кронами кладбищенских кленов маячит кирпичный контур нашей старой общаги. Бывало, что в детстве мы забредали сюда по-соседски дворовой компанией: покататься верхом на памятниках с “ятями” в эпитафиях да побегать в пятнашки между столетними дубами и ясенями. Кладбище не действовало, сторож отсутствовал, а церковь Иоанна Богослова на Милявице постройки XVI века еще не успели восстановить: в эпоху советского запустения она была даже не складом, а бесхозной руиной.

Когда хоронили бабушку, на земле еще лежали останки багряно-золотого покрова. За прошедшее время листья сгнили. Зимняя почва коричневеет в ожидании снега. Протискиваясь боком между оградами, я замечаю за деревьями пожилую чету, что, взявшись под руку, шествует к храму. Не считая их, вокруг пустынно.

Отворив калитку, ступаю к могиле. От декабрьских дождей холмик развезло, крест накренился. Силой собственного веса я возвращаю его в вертикальное положение, собираю ветки с холмика и подпихиваю в мусорное новообразование за оградой, которое комендантша божилась расчистить еще к похоронам, но за два месяца никто и пальцем не пошевелил.

Покупая Лере корову, в том же отделе я приметил миниатюрную елочку по скидке. Мне захотелось купить ее для бабушки, но, когда неделю спустя я вернулся со стипендией на карте, желтый ценник уже убрали. Денег хватило не на многое: в клубок мишуры у подножья креста я укладываю два матовых шарика – один синий, другой сиреневый. Творение напоминает гнездо карнавальной жар-птицы, которое тотчас разоряет налетевший из-за кустов хищный ветер.

– В земельку лучше закопай, Ванечка. Мертвым – в земельку лучше. – От голоса в абсолютной тишине у меня подкосились колени. Я и сам не заметил, как опустился на край холмика с уложенными на нем тремя венками.

На скамейке сидела бабушка. Одета она была точно как во гробу: в желтое платье, которое выбрала тетя Зина, так и не найдя своего любимого бордового с блестками. На голове был повязан белый платок.

– Тяжко, Ванечка, когда рученьки-то связаны. Ох горюшко, – поймала она мой взгляд: веревка, которой у покойницы были крест-накрест связаны кисти рук, безобразно впивалась в восковую плоть.