Читать книгу Анти-Ницше - Малкольм Булл - Страница 13

Противостоя всем и каждому, Ницше встретил удивительно мало сопротивления. В действительности, его репутация явно пострадала только в одном случае – когда его радостно подхватили нацисты. Но, если не считать Германии, связь Ницше с ужасами Второй мировой войны и холокостом в основном еще больше раззадорила любопытство. Конечно, чудовище надо было приручить, поэтому мысль Ницше подверглась умной переработке, чтобы навсегда отстраниться от того зла, что было совершено от его имени. Даже те философии, которые он неизменно чествовал презрением, как нельзя более язвительным, а именно социализм, феминизм и христианство, попытались перетянуть своего мучителя на свою сторону. Сегодня почти каждый видит в Ницше своего; он стал тем, кем больше всего хотел быть, – необоримым.

Эта ситуация придает дополнительное значение ряду недавних публикаций, в которых авторы переворачивают стандартную практику и прямо говорят о том, что писал Ницше, дабы дистанцироваться от его произведений. Антиницшеанский поворот начался во Франции, где сборник Люка Ферри и Алена Ренана «Почему мы не ницшеанцы» (Pourquoi nous ne sommes pas nietzschéens, 1991) стал ответом на синтез «Маркс, Ницше, Фрейд», созданный в предшествующие десятилетия, и предъявил требование: «Мы должны перестать интерпретировать Ницше и начать ловить его на слове»[114]. Авторы этого сборника подчеркивали ницшевское неприятие истины и рациональной аргументации, тревожные выводы из его антиэгалитаризма и имморализма, а также его влияние на реакционную мысль.

Ферри и Ренан пытались обновить традиционный гуманизм, однако антиницшеанство может принимать и другие формы. В обширной работе Джеффа Уэйта «Корпус Ницше» конец коммунизма связывается с триумфом ницшеанства, а Ницше и корпус его интерпретаторов рассматриваются с альтюссерианской точки зрения, с которой Ницше представляется в качестве «революционного разработчика псевдолевой фаскоидно-либеральной культуры и технокультуры»[115]. Утверждая, что сегодня «единственное богохульство – богохульствовать на Ницше, который ранее сам был великим богохульником, и на его общество», Уэйт далее раскрывает «эзотерическое» учение Ницше, которое нацелено на «вос/производство жизнеспособной формы добровольного рабства, подходящего к пост/модернистским условиям, а вместе с ним небольшого числа гениев (мужчин), равных только в своем кругу»[116]. Неотъемлемой частью этого учения является то, что Уэйт называет «“герменевтикой” или же “риторикой эвтаназии”, то есть процесса прореживания». Те, кто не способен выдержать мысль о Вечном Возвращении, по словам Ницше, не пригодны для жизни: «Кого можно уничтожить фразой “не существует никакого спасения”, те должны вымереть. Я хочу войн, в которых те, у кого есть смелость жить, изгонят остальных»[117].

Хотя лаконичная работа Фредрика Аппеля «Ницше против демократии» как нельзя более отличается от «Корпуса Ницше» по стилю, в ней доказывается похожая мысль. Аппель сетует на то, что, когда «попыток привлечь мысль Ницше на службу радикальной демократии становилось все больше, его откровенно неэгалитарный политический проект игнорировали или просто не принимали во внимание». Ницше – далеко не мыслитель-протей, чья мысль настолько многолика, что ее невозможно охватить одной-единственной политической интерпретацией, напротив, он никогда не отказывается от «бескомпромиссного уничижения как этики доброты, так и понятия равенства личностей, отстаивая радикально аристократический взгляд о превосходстве одних людей над другими»[118]. В отличие от Уэйта, который полагает, что Ницше в определенной степени скрывал свою политическую повестку, Аппель доказывает, что она пронизывает каждый из аспектов его поздней мысли. Элитизм Ницше не только фундаментален для его целостного мировоззрения, он настолько глубок, что естественным образом приводит к выводу, согласно которому «большинство людей не имеет права на существование»[119].

В действительности, как доказывает Доменико Лозурдо в своем монументальном контекстуальном исследовании «Ницше, мятежный аристократ», его политическая повестка не ограничивалась его поздней мыслью. С самого начала в творчестве Ницше воплощался прямой ответ на современные ему политические процессы, и он совпадал с ответом других реакционеров. У «Рождения трагедии», написанной после Франко-прусской войны, мог бы запросто быть такой подзаголовок: «Кризис культуры от Сократа до Парижской коммуны», поскольку Сократ воплощает лишившийся корней рационализм и оптимизм, еврейский по своему происхождению, но французский по выражению, который угрожает «трагическому мировоззрению» древних греков и современных немцев. Политика Ницше не только не метафорическая, она всецело практическая. Его план по созданию новых форм рабства, как ответ на недавнюю отмену рабства в США, включал в себя реалистические идеи по собственному осуществлению. В его идеализации войны слышны отзвуки европейских представлений о колониальном завоевании, а мысль о том, что слабые индивиды и расы будут уничтожены в таких войнах, отражает современные ему реалии. Ницше не стесняется примеров, объясняющих, что у него на уме: его моделью расового господства выступает Конго, а его представление о «большой политике» определено европейским вторжением в Россию[120].

Тем не менее Ницше родственен нацизму скорее в средствах, чем в целях. Как указывают некоторые из авторов сборника «Ницше, крестный отец фашизма?», Ницше, поскольку он в целом выступал против немецкого национализма, антисемитизма и власти государства, не мог бы стать некритическим нацистом[121]. Однако его сомнения не обязательно распространялись на разрушительные войны, массовое уничтожение, возрождение рабства и выведение расы господ, поскольку ко всем этим вещам он относился совершенно спокойно. Так или иначе, Ницше мог бы счесть нацизм не гротескной экстраполяцией собственных идей, а слишком ограниченной – вульгарной в своем выражении, местечковой по амбициям, слишком мелочной в своих жестокостях.

Большинство людей, скорее всего, не пожелают быть замешанными в политической философии такого рода. Но можно ли отстраниться от Ницше, не встретив его снова? Аргументы Ницше были нацелены именно на те практики общественного выравнивания и освобождения, что обнаруживаются в либерализме, социализме и феминизме. Большинство его недавних критиков стремятся заново утвердить политические и философские позиции, которые сам Ницше презирал. С их точки зрения, достаточно показать, что Ницше был аморальным иррационалистом антиэгалитарного толка, который не уважал основные права человека, чтобы его аргументы можно было отвергнуть. Но если оппозиция будет составлена из ранее существовавших традиций, она вряд ли сможет сместить Ницше с той позиции, которую он выбрал для себя, позиции философа будущего, который пишет «для человеческого рода, какого еще нет на свете»[122].

Ницше, как самозваного Антихриста, который отвел себе последний день христианства и поставил себя в конец секулярной европейской культуры, этим христианством порожденной, не раздосадовало бы, если бы его «переоценку всех ценностей» продолжали отвергать те, кто цепляется за изничтоженные им ценности. Он бы вечно оставался в положении их эсхатологического супостата, предельного философа современности, которая никак не кончится, и ожидал бы того, что послезавтра он родится посмертно. Похоже, что нет той критики Ницше, которая бы заняла по отношению к нему ту же позицию, которую сам он занял по отношению к христианству. Постмодерн взрастил кучу постницшеанцев, озабоченных тем, как бы приспособить Ницше к своей собственной повестке, но было крайне мало постницшеанских антиницшеанцев, то есть критиков, чей ответ был бы направлен не на то, чтобы помешать нам дойти до Ницше, а на то, чтобы позволить нам его превзойти.