Читать книгу Анти-Ницше - Малкольм Булл - Страница 14

Главная помеха для развития любой формы антиницшеанства состоит, как указывает Уэйт, в том, что «большинство читателей ему в основном верят»[123]. Одна из причин этого в том, что Ницше дает своим читателям сильные мотивы для такой веры. «Эта книга для совсем немногих», – заявляет он в предисловии к «Антихристу». Она принадлежит только тем, кто «честен в интеллектуальных вещах до жестокости»[124]; кто, «как то свойственно сильному, [должен] отдавать предпочтение вопросам, которые в наши дни никто не осмеливается ставить; необходимо мужество, чтобы вступить в область запретного»:

Вот кто мои читатели, читатели настоящие, читатели согласно предопределению; что проку от остальных? <…> Остальные – всего лишь человечество <…>. Нужно превзойти человечество силой, высотой души – превзойти его презрением…[125]

В самом акте чтения Ницше услужливо предлагает любому, но не каждому, отождествиться с господами. Отождествление с господами означает осуществляющееся в воображении освобождение от всех общественных, моральных и экономических ограничений, которыми обычно связаны индивиды; отождествление с «остальными» предполагает, что придется прочесть много страниц оскорблений, обращенных на людей, похожих на тебя самого. Неудивительно, что люди самых разных политических убеждений и социальных позиций с большей готовностью распознавали в себе представителей первой категории. Ибо кто же в самом акте своего приватного чтения не найдет у себя те качества, что описывает Ницше, – честность, смелость и великодушие?

Как отметил Уиндихэм Льюис, в этой стратегии есть элемент ярмарочного трюкачества: «Ницше, решивший изображать польского дворянина, с берсерковым безумным блеском в глазах, рекламировал тайны мира и продавал обрадовавшемуся простонародью фиалы с синими чернилами, которые он выдавал за капли подлинной голубой крови. Простолюдины уходили, проглотив его предписания и незамедлительно почувствовав себя благородными»[126]. Если судить по этой формулировке, получается, что читатели Ницше просто слишком доверчивы. Но дело не только в этом. Посмотрим, как тот же феномен в рецепции Ницше описывает Стэнли Розен: «Призыв к высочайшим, наиболее одаренным индивидам, требующий создать радикально новое общество художников-воителей, был выражен с такой риторической силой и с таким уникальным сочетанием откровенности и двусмысленности, что посредственность, глупцы и безумцы получили позволение считать самих себя божественными прообразами высочайшего человека будущего»[127]. Сколько именно людей, которые, прочитав это утверждение, посчитают самих себя «божественными прообразами»? Я думаю, очень немного. Ведь, раскрывая риторическую стратегию Ницше, Розен находит ей новое применение. Сочетание «высочайших, наиболее одаренных индивидов», к которым обращался Ницше, с «посредственностью, глупцами и безумцами», претендующими на то, на что у них нет никаких прав, заставляет читателей дистанцироваться от первой категории и отождествиться с теми «одаренными индивидами», которые, как предполагается, отказались от возможности, предложенной им Ницше. Подобно Льюису, Розен приглашает своих читателей рассмотреть возможность того, что Ницше предназначен лишь для мелких людей, так что быть всего лишь Сверхчеловеком[128] – ниже их достоинства.

Стратегия Ницше такова, что читателям сложно полностью от нее освободиться. В работе «Опасная игра Ницше» Дэниэль Конвей утверждает, что именно эта стратегия играет центральную роль в философии Ницше после «Заратустры». Поздний Ницше, попавший в изоляцию и, казалось, всеми игнорируемый, отчаянно нуждается в читателях, поскольку никак иначе его грандиозные заявления об эпохальном значении его собственной философии оправдать невозможно. Но в той мере, в какой его читатели пассивно соглашаются с его критикой прежней философии, они вряд ли могут быть «чудовищами смелости и любопытства», необходимыми для передачи его философии будущему. Если же в читателях Ницше действительно воплотятся те авантюрные качества, которые он идеализирует, читатели быстро выявят в нем самом «его собственное родство декадансу современности»[129]. Парадокс, следовательно, в том, что ницшеанство лучше всего сохраняется в тех прочтениях, которые выставляют напоказ декаданс Ницше, а потому делают из него первую жертву его собственной стратегии. Действительно, демонстрируемая Конвеем практика «чтения Ницше против Ницше» является, как он признает, одним из примеров такого подхода, а потому, согласно его собственной аргументации, в некоем ироническом ключе служит закреплению ницшеанства без Ницше: «отступничество его детей никогда не закончится. Они могут напуститься на него, разоблачить его, даже профанировать его учения, но всё это они делают лишь осуществляя на практике идеи и стратегии, которые он оставил им в наследство»[130]. В результате один аспект программы Ницше, его подозрение, вечно разыгрывается против другого, его критики декаданса, поскольку подозрение, которое разоблачает декаданс даже у «мастера подозрения», само является симптомом декаданса, ожидающим разоблачения со стороны будущих поколений, которые обучены подозрению своим собственным декадансом.

Хотя Конвей иллюстрирует то, как Ницше вместе со своими «авторскими доктринами» может стать жертвой своей собственной стратегии, он практически не показывает того, как читатель может уклониться от участия в ней. В действительности, Конвей, судя по всему, применяет несколько усложненную версию ницшевского ответа, использованного Льюисом и Розеном. Конвей уже не призывает своих читателей считать себя выше тех глупых посредственностей, которые якобы станут Сверхлюдьми, а склоняет читателя присоединиться к нему в его более высокой задаче разоблачения Сверхчеловека, как и самого Ницше. Но действительно ли нет способа отвергнуть Ницше, не демонстрируя в то же самое время свое господское превосходство над стадом рабских ницшеанцев, от которых нужно отличить самого себя? Может ли читатель сопротивляться ницшевскому предписанию «нужно превзойти человечество» или по крайней мере не выполнить его?