Читать книгу Анти-Ницше - Малкольм Булл - Страница 6

Полагая, что филистерство является не просто вульгарностью, но «понятием, противоположным понятию эстетического поведения», Адорно выразил свой интерес к изучению этого феномена как via negativa к эстетике[1]. Но этот проект не был осуществлен, и хотя Адорно не раз отпускал пренебрежительные или оскорбительные комментарии относительно филистеров, он так и не потрудился исследовать то, что же такое филистерство. В этом смысле его позиция характерна для дискурса, нацеленного против филистерства, который вошел в обращение с XIX века. Тем не менее своим неисполненным желанием изучить филистера Адорно открыл путь для переоценки традиции, поскольку при ближайшем рассмотрении филистер оказывается фигурой большей исторической и интеллектуальной значимости, чем мог бы представить себе Адорно.

На первый взгляд исследование, имевшееся в виду Адорно, должно быть достаточно простым и прямолинейным. Достаточно пролистать газеты, чтобы понять, что нас окружили филистеры. По словам критика Д. Дж. Тэйлора, мы живем «в филистерский век», а как отметил другой комментатор, нами сегодня правит «правительство филистеров»[2]. Неудивительно поэтому, что такие полемисты, как Фрэнк Фуреди, поставили себе задачу «бороться с филистерством XXI века»[3]. Но ярлык филистерства навешивается не только на XXI век или правительство консерваторов. В прошлом десятилетии редактор Tribune как-то заявил: «В лейбористской партии утвердилось новое филистерство»[4], а Literary Review выпустило специальный номер «Против филистеров» с многоголосой литанией протестов против того, что Тарик Али, один из авторов этого номера, назвал «коммерческим филистерством, которое засосало культуру этой страны»[5]. По словам Джорджа Уолдена, другого автора того же номера, «Филистеры <…> это уже не варвары, разбившие стоянку за пределами Цитадели Искусств; сегодня они на самой ее вершине, с которой они благосклонно присматривают за культурным трафиком»[6].

Возможно, такие протесты должны были бы склонить нас к выводу, будто филистерство – нечто встречающееся исключительно в правящих классах. Именно такого взгляда придерживался один из авторов письма, опубликованного в журнале Opera, со следующим выводом: «Если и есть такая вещь, как “английская болезнь”, это, я полагаю, филистерство в правящих классах»[7]. Но другие читатели поспешили указать на то, что он недооценивает масштаб проблемы. Один из них в ответ заявил, что филистерство – это «широко распространенный и коварный недуг, внешние проявления которого не всегда быстро распознаешь»; филистерство не ограничено высшими кругами общества, оно, по его словам, является «заразой, добравшейся до корней английской жизни»[8]. В то же время авторы с менее местечковыми взглядами на жизнь утверждают, что филистерство – это не просто английская болезнь: возможно, Англия и правда коренится в филистерстве, но, судя по всему, своего полного расцвета оно достигло в другом месте, а именно в той, как сказал Терри Иглтон, «экстравагантно филистерской стране», коей являются Соединенные Штаты[9].

Подобно Адорно, который думал, что свойственная филистеру «антихудожественная позиция граничит с болезнью»[10], современные критики филистерства считают этот феномен разновидностью патологии. Но в чем именно заключается природа этой болезни? Для ответа на этот вопрос полезно будет использовать систему различий, разработанную Майклом Томпсоном в книге «Мусорная теория» (Rubbish Theory). Согласно его концепции, существует три типа предметов – такие предметы, как антиквариат и произведения искусства, которые считаются долговечными, а их ценность должна постоянно повышаться; предметы, которые считаются преходящими (то есть повседневные предметы, ценность которых выше всего, когда они новые, поскольку потом она убывает); наконец, те, у которых вообще нет никакой ценности, поэтому и относятся к ним соответствующим образом[11]. Исследование Томпсона позволяет нам точнее определить филистерскую позицию. Филистер должен доказывать не то, что существующие предметы обладают временной, а не долговечной эстетической ценностью, и не то, что, пусть они и были или когда-нибудь еще могут стать ценными, все существующие объекты никакой ценности не имеют, а то, что вообще все предметы всегда и в любое время не имеют никакой эстетической ценности. Следовательно, любой предмет, чья ценность выводится исключительно из его причисления к классу предметов искусства, пригоден лишь для того, чтобы отправиться на переработку. Если учесть это, легко понять, что некоторые позиции, порой называемые филистерскими, на самом деле не таковы. Например, люди, ценящие популярную культуру точно так же, как и высокую, или же предпочитающие первую второй, просто превозносят преходящее в ущерб долговечному или же переоценивают преходящее, считая его долговечным.

Позиция таких антихудожественных движений, как дадаизм, менее очевидна. Дадаизм, конечно, смог выразить филистерский импульс, но, хотя его риторика была строго антиэстетической, когда создается реди-мейд, к предмету, обладавшему преходящей эстетической ценностью продукта машинного производства или даже являвшемуся объектом безо всякой ценности, начинают относиться так, словно бы это был долговечный предмет непреходящей эстетической ценности. Поэтому неправильно считать, будто тезис реди-мейда – «искусство – это мусор»[12]; на самом деле он говорит лишь то, что «мусор – это искусство». Чтобы доказать, что искусство – это мусор, дадаисты должны были бы действовать в противоположном направлении. Дюшан, несомненно, рассматривал такую возможность: «Иной раз, желая продемонстрировать базовую антиномию искусства и “реди-мейдов”, я представлял себе обратный реди-мейд: использовать какого-нибудь Рембрандта в качестве гладильной доски»[13]. Однако ни он, ни другие дадаисты так не поступали и мировые музеи так и не были превращены в прачечные. Соответственно, хотя в художественных галереях сегодня полно предметов, которые, возможно, были извлечены из мусорных ям, в последние не попадают предметы из художественных галерей. Относиться к мусору как искусству – не то же самое, что относиться к искусству как мусору, и это различие совпадает с различием пантеизма и атеизма или же мультикультуралистского уважения ко всем моральным системам и нигилистского пренебрежения любой моралью. Первая позиция является инклюзивной экстраполяцией ценности, тогда как другая – ее прямым отрицанием.

Если филистерство – это абсолютное отрицание эстетического, если оно отличено от неразборчивого панэстетизма дадаистов и мирской эстетики популярной культуры, становится проще понять, какую именно территорию должны занять филистеры. Филистеры не выступают против искусства ради искусства, у них вообще нет времени ни на какие искусства. Они никогда не проводят различие между хорошей мелодией и отвратной; они проходят мимо природных красот, не обращая на них никакого внимания; они безразличны к своей мебели; они никогда не разыщут шедевра на барахолке и не будут жаловаться на наличие «мусора» в современных художественных галереях. С их точки зрения, это всё мусор. Действительно, сама идея о том, что другие люди способны проводить эстетические различия между предметами и соответственно оценивать их, показалась бы им по самому своему существу нелепой. Поэтому они способны обмануть и то ожидание, которое требует от них вести себя иначе в присутствии таких эстетически ценных предметов. Они готовы выбрасывать мусор в живописных местечках, беззаботно прислоняться к картинам в Национальной галерее, сносить свои дома, занесенные в список культурного наследия, а на концертах громко разговаривать с соседями.

Конечно, есть много людей, которые иногда ведут себя по-филистерски, однако у них редко бывает какая-то идеологическая мотивация, и если попытаться исследовать идеологическую позицию, которую должны занимать филистеры, она окажется на удивление пустой. Филистерство, несмотря на всю свою предположительную вездесущность, отличается обескураживающей уклончивостью. В словарях теологии есть статьи по атеизму, а в словарях по политике есть информация по анархизму, но в словарях эстетики не бывает статей по филистерству[14]. Нет книг по его основаниям[15], в университетах нет соответствующих курсов, как не бывает и «Обществ развития филистерства», которые бы работали с широкой общественностью; не существует даже отделений «Анонимных филистеров», которые служили бы тем, кто стремится избавиться от этого недуга. Предположительные филистеры, если прижать их к стенке, неизменно доказывают, что на самом деле они совсем не филистеры, а просто люди, которые против разбазаривания государственных денег или какого-то иного общественного зла. По их собственным словам, они против не искусства как такового, а только искусства оскорбительного, расточительного или же нерепрезентативного для широких масс населения.