Читать книгу Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж - Страница 1

Мне думалось, что пылкость, с какой я когда-то ждал рассвета, навеки утрачена. Она жила во мне в детстве, в те времена, когда ночная тьма казалась врагом, а свет – другом. Луна, выходившая на небо днем, называлась у нас детской, поскольку мы предпочитали смотреть на нее при солнечном свете...

Восход принес облегчение. И в ясном свете мои ночные разоблачения Анны не превратились в глупости, как обычно бывает наутро с ночными размышлениями. Напротив, мои выводы стали еще более очевидными и определенными.

Анна была ведьмой. Она пропиталась злом, обретала в нем новые силы, злоупотребляла ими и злодействовала ради удовлетворения мелочного тщеславия.

Прошлая ночь принадлежала ей. Зато мне принадлежит утро. И до наступления грядущей ночи я должен убраться от ведьмы подальше.

* * *

Сезон охоты на оленей и косуль, мою любимую дичь, уже открылся, но мнимая беременность Анны вынуждала меня безвылазно торчать при ней. Неплохо будет вновь поохотиться, вспомнить веселые лесные забавы.

Ближайший лес, где в изобилии водились рогатые красавцы, находился в уилтширском Савернейке, в трех днях езды к западу от Лондона. Сэр Джон Сеймур, мой давний соратник, удалился в свой манор несколько лет тому назад и с тех пор служил хранителем тамошних королевских охотничьих угодий.

Я отправлюсь к нему, проведу несколько дней в Вулф-холле и спокойно обдумаю, что делать с обрушившимися на меня ужасными откровениями. Необходимо побыть в одиночестве. Да и видеть никого не хотелось. Нет, ради безопасности и удобства мне нужен слуга. Проверенный и надежный. Я могу попросить...

Из-за двери донеслись шаги. Я не спал сегодня в собственной кровати – вернее, вообще не ложился, – и Генри Норрис отправился на мои поиски. Да, мне мог бы понадобиться Норрис. Осмотрительный. Молчаливый. Преданный.

Я открыл ему дверь.

– Давайте-ка собирайтесь, – оживленно сказал я. – Сегодня я уезжаю на охоту в западные края и хочу, чтобы вы сопровождали меня. – И, увидев его изумленное лицо, добавил: – Всего на несколько дней.

Нельзя, чтобы наш отъезд походил на поспешное бегство. Кроме того, необходимо удержать Анну от дальнейших зловредных деяний. Я не знал пока, как поступить с ней. Мысли разбредались. Ночные откровения подействовали на меня ошеломляюще. Они меняли все, и теперь именно мне следовало скрыться под маской. Мне нужно время, время на восстановление сил и размышления – увы, скорбные. Тяжел груз моих лишений. Помимо жены я потерял невинность и простодушие.

* * *

Путь на запад проходил в молчании. Лучи заходящего солнца согревали и успокаивали меня. Скорее бы приехать на место! Я устал и давно мечтал о передышке.

На первую ночевку мы остановились в окрестностях Уокингема. В Ридингском аббатстве встретили нас благочинно (в отличие от обители Святого Свитина!). Нам предоставили удобные и чистые покои и пригласили присоединиться к вечерней службе в часовне. Мы так и сделали, и я испытал огромное облегчение, встав на молитву. Братья предложили мне провести службу, но я вежливо отказался. У меня не осталось духовных сил для этого.

На гостеприимный маленький монастырь спустилась ночь. Монахи молча разошлись по кельям. Приор Ричард Фрост благословил нас и проводил в наши комнаты. Потом он зажег там свечи и с поклоном удалился.

Одинокая свеча на пустом столе. Вот и весь свет, что у меня остался... Я лег на скромную койку и натянул грубое шерстяное одеяло.

Кромвель говорил, что монахи грешны, а мелкие аббатства погрязли в более страшном разврате, чем в обители Святого Свитина. Однако здесь жили в благочестии и монастырь содержали в порядке. Я возблагодарил Бога, даже если их праведность была исключением, ниспосланным моей измученной душе. В ту ночь меня душили слезы, я плакал из-за Анны, жалел себя. Я любил ее, но любовь обернулась дурным наваждением.

* * *

На третий день к вечеру мы добрались до Вулф-холла, проехав краем Савернейкского леса. Великолепные охотничьи угодья не пугали путников глухими дебрями и зловещим мраком под плотно сросшимися кронами старых деревьев; наш взгляд радовали светлые рощицы, перемежающиеся полянами и низкорослым кустарником. Вулф-холл, небольшой фахверковый особняк, расположился на вершине холма, подобный островку цивилизации в море зеленой листвы.

Самым примечательным в маноре был гигантский амбар с пристроенной к нему огромной голубятней. Закатные лучи красиво очерчивали строение, и на его фоне хозяйский дом выглядел карликом.

Эдвард Сеймур удивленно поджал губы, но встретил нас весьма достойно. Он вдруг сильно напомнил мне епископа Фишера. Оба они отличались аскетической худощавостью, сдержанностью и смотрели на мир испытующими близорукими глазами. Тот и другой говорили меньше, чем думали.

– Мы рады приветствовать вас, – сказал он. – Нам приятно, что вы решили почтить здешние края своим присутствием.

Распорядившись, чтобы о наших лошадях позаботились, Сеймур пригласил нас в дом. Мы вошли в темный приемный зал – в давние времена в нем принимали рыцарей, облаченных в громоздкие доспехи.

– Отец неважно себя чувствует, – продолжил Эдвард, – за последний год он – простите уж мою откровенность – стал совсем ребенком.

– Так частенько бывает, – пробормотал Норрис. – То же самое произошло с моей матушкой. Тягостное зрелище...

– Да, плачевное, – согласился Эдвард. – При виде отца у меня сердце кровью обливается. Но мы не теряем надежды, что он справится с недомоганием и станет прежним. Увы, Джон Сеймур, в сущности, умер, его место занял младенец, блаженный дурачок. Умом я понимаю, что это не его вина, но сердце противится. Я обратился за советом к нашему священнику...

– Из местного прихода?

– Да. Он давно знает нашу семью. И он сказал, что порой Господь вновь превращает нас в детей, перед тем как призвать в мир иной. Но я не сумел постичь его слова. Ведь Бог созидает, а не разрушает. Непонятно.

– Мне тоже, – вставил я.

Господь позволил мне обвенчаться с ведьмой и дал мне ребенка от нее. Все гораздо сложнее, чем кажется. Всевышний стал своенравным, и могущество дьявола укрепилось.

– Вы увидите его за ужином, – сказал Эдвард. – Увидите, каким он стал, и вспомните, каким вы знали его.

Сколько еще мучительных перемен мне предстоит выдержать?

* * *

Большой зал с двумя рядами окон, хотя и без верхней галереи, оказался единственным вместительным помещением в скромном доме. Ведь в давние времена строили без размаха. В обширном Савернейкском лесу любили охотиться рыцари, и они частенько заглядывали к Сеймурам в Сент-Мурс-холл – так некогда назывался их манор. Поэтому зал достойным образом обновили – поставили длинные столы, грубые стены заштукатурили, побелили и искусно украсили щитами и церемониальными мечами. Очевидно, с тех пор здесь мало что изменилось.

Тем сентябрьским вечером к ужину собрались всего несколько человек, и мы уютно расположились на одном конце стола. Во главе его почтительно усадили хозяина – Эдвард с Томасом привели его, поддерживая под локти. Я занял почетное место справа от него.

С виду он совсем не изменился. Рядом со мной сидел все тот же Джон Сеймур, с которым мы сражались во Франции и делили походные трапезы. Его лицо и глаза были прежними. Он сохранил внешнюю благообразность, поэтому казалось, что все его прочие достоинства остались при нем. Логичное предположение.

Его голубые глаза задержались на мне. Он прошелся взглядом по моим волосам, лицу, одежде.

– Кто это? – капризно спросил Джон.

– Наш король, – ответил Эдвард. – Он приехал поохотиться с нами.

– Король?

Он же знал меня, подшучивал надо мной, сопровождал на верховых прогулках.

– Король Генрих. Генрих Восьмой.

Джон кивнул, но в глазах его ничего не отразилось. Мне захотелось сказать: «Помните Битву шпор[1], в тот день вы лихо преследовали французов! Как они улепетывали!»

По лицу его блуждала глупая улыбочка. Неужели разум совсем покинул его? Нет, не может быть. Еще не все потеряно. Он жив, кивает головой и ужинает вместе с нами... разве мог сэр Джон бесследно исчезнуть? Он все тот же, мы просто не знаем, как пробудить его память.

– Ах, какие вкусные были вишни! – воскликнул он. – Вишни, вишни... у меня совсем их не осталось... Ни одной.

Он поводил ложкой по тарелке.

Словно ребенок... Время для него повернуло вспять. Но это же противоестественно. Мы умираем от старости либо угасаем в болезнях. Никто не может вернуться в детство.

– Сейчас все будет, отец, – послышался ласковый голос, и кто-то наполнил его тарелку кусочками моркови и пастернака и мелко порубленной бараниной.

Сеймур улыбнулся и погладил заботливую руку.

Я обернулся, но сперва не разглядел ничего, кроме белого головного убора да блекло-бурого платья прислуги.

– Вы очень любезны, милая, – заметил я, коснувшись ее пальцев.

Она вела себя крайне ненавязчиво, но, видно, дело свое знала.

– Едва ли помощь родному отцу свидетельствует о любезности, – ответила девушка, отстраняясь.

– Так это Джейн? – удивленно спросил я, глядя ей вслед.

– Подлые французы, – заявил сэр Джон. – Они устроили нам засаду. Все так же лезут на рожон. Но Папа каков! А новый... гораздо хуже Климента. – Он неодобрительно покачал головой, по-видимому не утратив былого интереса к политической жизни, и добавил с демонической усмешкой: – Говорят, он сосет пальцы на ногах.

Эдвард и Томас продолжали спокойно есть.

– Да, лижет свои копыта! – хихикнув, воскликнул сэр Джон так громко, что, казалось, охнули древние потолочные балки. – И кроме того, северная башня нуждается в починке!

Отсидев за ужином подобающее время, я вышел из зала. Слуги увели старого Сеймура спать, и я отправился в отведенную мне спальню. Там стояла узкая жесткая кровать, источавшая затхлый запашок. В шесть утра в ближайшей приходской церкви пройдет месса, и мне хотелось посетить ее. А пока я улегся спать, мысленно помолившись... о благополучии сэра Джона, Анны и себя самого.

* * *

На утреннюю службу мы отправились большой компанией – все домочадцы Сеймуров, за исключением сэра Джона. Месса прошла быстро и незатейливо. Священник, такой же невзрачный, как окружавшие его серые камни, протараторил положенный латинский текст. Должно быть, он служил здесь целую жизнь, таскаясь из жилой пристройки к скромному алтарю и обратно, не ведая о неожиданностях или превратностях судьбы. Тихий воин Христа стал героем уже потому, что продолжал исправно нести службу в этом унылом приходе.

Выйдя из церквушки, я взглянул на Джейн, младшую сестру Эдварда. Она была бледнее тусклого утреннего света.

– Вы прекрасно ухаживаете за отцом, – похвалил я ее. – Это неблагодарная обязанность, но вы исполняете ее с любовью.

Я не мог сказать ей, сколь опечалило меня умственное расстройство сэра Джона.

– Почему же неблагодарная? – удивилась она.

Ее своеобразный голос казался знакомым. Она говорила прерывисто, с легким придыханием.

– Отец благодарен мне, – добавила Джейн. – А я рада, что могу отплатить ему за то, что он вырастил меня. Не многим детям даются такие привилегии.

Привилегии? Вытирать текущие изо рта слюни и нарезать мясо впавшему в детство старику?

– И давно ли он так... изменился?

– По меньшей мере уж два года. Когда я впервые отправилась ко двору, с ним все было в порядке. Но ко времени моего первого отпуска...

– Так вы были в свите королевы? И вам пришлось оставить службу?.. – деликатно поинтересовался я.

– Да. Я служила принцессе Екатерине в ее последние дни при дворе.

Спокойно, без колебаний она произнесла титул Екатерины. Джейн ни от кого не отрекалась и никому не изменяла. В ее прошлом не было ничего позорного.

– Вы могли меня видеть среди фрейлин королевы до коронации. А недавно брат опять пригласил меня в Лондон. Но... я поняла, что мне лучше остаться с отцом.

– Почему?

– Он нуждается во мне.

Порыв свежего ветерка взметнул ее юбки и попытался сорвать головной убор. От ветра щеки Джейн порозовели. И все же она оставалась очень бледной. Рассмеявшись, она поправила полупрозрачную накидку.

Ее движения... смех... слегка прерывающийся голос... Я узнал ее: это та странная девушка, озаренная лунным светом, с которой я разговаривал в приемной перед коронацией Анны.

– Ваша дочерняя преданность весьма похвальна, – одобрительно произнес я.

Сэру Джону повезло. Стала бы так заботиться обо мне Мария? Или Елизавета, будучи наполовину ведьмой?

– Не так уж я преданна, – возразила она. – Ибо каждое утро и по вечерам молюсь о том, чтобы к отцу вернулся былой разум. Я не могу любить его сейчас. Старалась, но не сумела. Мне хочется, чтобы он стал прежним, я не могу смириться с его новым обличьем!

– Однако вы помогаете ему! – изумленно воскликнул я. – Ухаживаете за ним, нарезаете ему мясо...

– И желаю, чтобы он изменился, – закончила она. – Разве такое отношение подобает любящей дочери?

* * *

Целыми днями я с удовольствием охотился, и каждый вечер на нашем столе появлялись блюда из оленины или зайчатины. Седьмого сентября священник отслужил особую мессу в честь второго дня рождения принцессы Елизаветы, и все мы помолились, желая ей долгой жизни и здоровья. Каких-нибудь пару лет тому назад жизнь представлялась мне совсем иной. Я верил Анне, а старый сэр Джон был еще здоров. Теперь Сеймур пускает слюни и хлопает в ладоши, когда священник благословляет его.

А что теперь поделывает королева? Нет, я не желал это знать.

* * *

Насколько я понял, хозяйством в маноре заведовала Джейн. Она не только утешала отца и нянчилась с ним, но руководила слугами, следила за пасекой и молочными коровами, разбирала белье. Она срезала травы и сушила их на стропилах под темной, пышущей жаром крышей старого амбара, а затем прокладывала ими одежду в сундуках. Джейн занималась домашними хлопотами со спокойствием лунного света, и создавалось впечатление, что все у нее получается легко, без малейшего усилия.

Меня влекло к ней, в ее присутствии я чувствовал себя свободным и невозмутимым – я не испытывал этого с тех пор, как впервые увидел Анну. Изысканная кротость Джейн стала для меня целебным бальзамом, спасающим от ядовитого Анниного зелья.

Я упорно искал с ней встреч, но она частенько ускользала. Джейн призывали дела... То сэр Джон требовал внимания, то ветер разметывал по траве аккуратно разложенное после стирки белье, то кошка испуганно мяукала на дереве...

Однажды днем мне удалось найти ее возле ульев. Сеймур завел маленькую пасеку в нижнем конце сада, и Джейн окуривала дымом один из ульев. Руки ее прятались в объемистых кожаных перчатках, а голову и лицо покрывала полупрозрачная белая накидка... Такое облачение почему-то навеяло воспоминание о свадебном наряде. Джейн тихо напевала, словно убаюкивала пчел колыбельной. Я стоял в сторонке под грушей, наблюдая за этим любопытным и непонятным мне ритуалом. Жужжание в улье прекратилось, словно насекомые беспрекословно подчинились и уснули, услышав волшебную песню. Девушка осторожно подняла крышку и вытащила рамку. Ее заполняли восковые соты, поблескивающие золотистым медом: пчелы потрудились на славу. Тихо приговаривая что-то, Джейн вставила в улей новую пустую рамку.

– Спасибо вам за мед, – тихо проговорила она, – простите, что потревожила вас. Надеюсь, вы заполните новую рамку медом и сделаете запасы на зиму.

Она с факелом в руке направилась к следующему пчелиному домику, белая накидка взметнулась за ее спиной, и облачка бурого дыма усыпили обитателей второго улья.

Джейн казалась воплощением чистоты и невинности. Именно сейчас, когда я совсем отчаялся и уже думал, что могущество порока безгранично, на пути моем встретилась та, чья светлая душа излучала успокаивающее целительное тепло.

* * *

Дни отдыха пролетели быстро, слишком быстро. У сэра Джона была прекрасная свора охотничьих собак, обученных загонять косуль и оленей; гончие помогали нам отыскать куниц, белок и зайцев; а мастифы ловко выгоняли из укрытий вредных хорьков и горностаев, еще не расставшихся с летней шубкой. Как умиротворяюще действовали на меня наши утренние выезды, когда под лучами нежаркого осеннего солнца мы преследовали в лесу добычу!

Понятная и простая жизнь, очевидные для любого охотника радости жизни... Даже убийства казались безгрешными – ни признаний, ни поводов, ни вины. А после охоты нас ждал великолепный ужин. Душа освобождалась от страхов, улетучивались тревожные мысли, ничто не отвлекало от любимого занятия, от лука и стрел, от намеченной цели.

В те удивительные, пронизанные янтарным светом осенние дни никто меня не искал и сам я ни в ком не нуждался. Мне ничего не хотелось, кроме неспешной встречи нового рассвета, я наслаждался свободой и постепенно свыкся с тем, что узнал об Анне. Странно – ужас первого потрясения едва прошел, а человек уже смирился с внезапными переменами.

Когда закончилась наша последняя охота и загонщики начали разбирать кучи дичи, сортируя, что пойдет на потрошение, а что на выделку мехов и кож, мне уже казалось, что я всегда знал о ведьминской, порожденной дьяволом натуре Анны. Да-да, я и прежде постоянно опасался, как бы ее разрушительная сила не уничтожила меня и дорогих мне людей. Больше всего она навредила Уолси, Мору и моей сестре Марии, а теперь от ее козней могут погибнуть Екатерина, моя дочь Мария, Фицрой... да и сам я тоже... Вероятно, даже дочь Марии Болейн, Кэтрин. Анна способна погубить любого, кто, по ее подозрению, был мне родным и близким.

Что произошло во дворце за время моего отсутствия? Никто внезапно не заболел? Шапюи намекал мне об отраве, а я высмеял его страхи, сочтя их очередным незатейливым маневром, цель которого – избавить Екатерину и Марию от участи политических изгнанниц. Не удивлюсь, если именно упорство Екатерины, желавшей самостоятельно готовить себе еду, до сих пор сохранило ей жизнь. Что там Анна говорила о сопернице? «Я смертельно ненавижу ее, так же как и она меня». Смертельная ненависть... Да, она не шутила.

Но ради чего понадобилось столько смертей? Неужели ведьма стремится уничтожить всех? Или только избранных?

Счастливые дни в Вулф-холле неизбежно подошли к концу, и мне пришлось вернуться в Лондон, в Гринвичский дворец, где находилась Анна. Я должен избавиться от нее, раз и навсегда лишить ее власти и сковать ее волю.

* * *

На обратном пути я с мучительной ясностью понял, насколько заражена влиянием Анны вся моя жизнь, включая множество самых невинных предметов. После побега в Вулф-холл я пребывал в таком потрясении и замешательстве, что ничего не видел вокруг. Теперь я слегка успокоился, и передо мной предстала полная картина.

Вдали показалась огромная круглая башня Виндзора. Там однажды осенью, в день, подобный нынешнему, я пожаловал Анне титул маркизы. Моя гордость, моя радость за нее откликнулись ныне насмешливым эхом призраков, обитавших среди этих древних камней.

Перед нами бежала свора борзых... Грейхаунд Анны, Уриан, однажды во время охоты загрыз корову. (Уриан, любимчик дьявола! Она даже собаку назвала сатанинским именем, а я в своей слепоте ничего не замечал.) Тогда я вознаградил понесшего урон фермера и, одурманенный любовью, счел это особой привилегией.

Скромный придорожный храм с Мадонной в желтом облачении напомнил мне о желтых цветах и платье Анны в тот злосчастный день в Хэмптон-корте.

Неужели прежнего не вернуть и отныне все, что я увижу – дворцы, церкви, сады, – вызовет воспоминания, которые будут жечь меня, точно раскаленные гвозди? Если бы окружающие меня вещи очистились от скверны, то я избавился бы от половины мучительной боли.