Читать книгу Чары зла и любви. Легенды Пурпурного Города - Маргарита Кристэль - Страница 10

Лесные девы

Из носа у нее шла кровь, перед глазами продолжали летать черные мухи, тело содрогалось в ледяных судорогах, которые держали ее в плотном коконе агонии, словно смирительная рубашка. Но, несмотря на все это, разум прояснился. Она поняла, что каждое слово призрака, словно выцарапанное на ее сердце, – это истина, которая теперь с ней навеки. Истина эта заключалась в том, что подлинная любовь невозможна без страдания.

Эль знала, что любит по-настоящему, а значит, ей предстоит много, очень много страдать. Но теперь она не противилась этому страданию, а ждала его с улыбкой на кровоточащих губах. Ей казалось, что из маленьких ранок льется сок прогорклой рябины, и оттого они болели еще сильнее. Аромат ягод витал в пепельных осенних сумерках, пропитывая ее окровавленное тело, смешиваясь с его запахами, становясь с ней одним целым.

Веки ее подрагивали, и из последних сил она вымолвила:

– Ты меня обманула, но мне все равно. В моем сердце нет обиды и гнева, потому что его переполняет любовь. Не покидай меня, любовь моя. Не беги от меня на край света… Я тоже кое-что знаю, чего не знаешь ты… В зеркале злой королевы теперь отражаюсь я.

И тут ей почудилось, что чья-то невидимая рука оттащила ее от края пропасти, на котором она все это время балансировала, готовая вот-вот упасть. Она почувствовала облегчение и в то же время страх, который испытываешь, когда чудом удалось спастись. Это второй акт страха. Это выталкивание из себя пуповины после родов, когда самое страшное уже позади, но нужно пройти еще одно испытание. С предельной до болезненности отчетливостью до нее дошло, что она была на волосок от гибели, и это ощущение смешалось с любовью, сделав чувство мучительным. Ради своей любви она могла умереть – от этой мысли можно было свихнуться.

Голос в голове молчал, но все еще был там. Каждым своим нервом Эль чувствовала смятение духа. Напряжение, испытываемое ею, росло с каждой секундой. Она больше не могла справляться с нараставшими эмоциями призрака, что походили на темный смерч. Кровь хлынула из ее горла, а слезы окрасились в алый цвет. Колени подкосились, и сознание окутала беспросветная тьма…

***

Разве можно было не влюбиться в лес, где природа нашептывала на ухо свои древние секреты, бережно передаваемые из поколения в поколение? Все здесь дышало каким-то потусторонним покоем, и в то же время это было так же естественно, как вид бирюзовой хвои еловых лап, вившегося по могучим стволам изумрудного моха, бурой зелени устилавшего землю ковра. Люди рождались, страдали, завоевывали друг друга и целые государства и умирали. Мало кто из них достигал состояния, которое могло вытолкнуть сознание из этого разрозненного гигантского пазла, который никому никогда не собрать. Мало кто слышал и понимал, о чем поет северный ветер. О чем в лиловых сумерках осеннего заката перешептываются прошитые золотыми нитями листья. О чем кричат взвивающиеся в пепельное небо стаи черных птиц, что стремятся оставить подступающий холод позади.

Чтобы услышать и понять, нужно иметь мужество. Нужно отрешиться от всей своей беспорядочной жизни, от своего переполненного тщеславием и нелепыми амбициями сердца, от изнывающей в вечной тоске души. Это невозможно, а значит, очень трудно. Настолько трудно, что в одиночку не справиться. Поэтому у всех великих был учитель, который помог им соединить свое сознание с волей Вселенной. А лес – это микровселенная во Вселенной, ее пульсирующее зелеными венами сердце. В шуме ветра и пении птиц мы можем услышать его мощное биение. Оно настолько громко, что его слышат все лесные жители, но не человек, если он не был избран.

Никогда раньше Эль не размышляла о таких премудростях. Раньше у нее не было учителя, а теперь все изменилось. Ей оказали честь, как она думала, вовсе незаслуженную. Ведь она не принадлежала к какому-нибудь древнему клану могущественных ведьм, ведущему свой род еще с тех времен, когда некому было их преследовать. Ни в одном поколении ее семья не имела ничего общего с магией. Как бы она ни любила родных, Эль знала, что эти люди никогда ее не поймут, никогда не разделят с ней радость постижения истины. Эль подозревала, что она подкидыш, потому что не находила сходства между собой и своими родителями ни во внешности, ни в суждениях.

Так кто же она? Быть может, мысль о древнем ведьмовском роде не такая уж нелепая? Тогда это многое бы объяснило. Но в глубине души она знала, что это самообман. Это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой. Нет, в ее рождении таился какой-то страшный секрет, какое-то мрачное проклятие, которое, как она обязана разгадать. Узнав, кто она такая, она обретет саму себя. Пока что она и не помышляла о свободе, и податливое сердце жадно впитывало разъедавший его рябиновый сироп. Но бывали минуты, когда, прислонившись к стволу дерева, она сидела на золоченом ковре, сотканном осенью, и, вглядываясь в окружавшую красоту, грезила о свободе. Пробуждалась детская мечта встретить Стеклянного Человечка, который освободил бы ее и указал путь из дикой чащи, в которой она заблудилась…

Кто она и откуда?..

Кто и откуда? Сердце без остановки повторяло эти два простых вопроса. Иногда она рисовала себе сумасшедшие картины, на которые было гораздо ее больное, как она подозревала, воображение. Там было и золотое яйцо дракона, которое зародилось во чреве девы, которую похитило огнедышащее чудовище. И алхимические опыты в темном подвале, где среди колб и склянок с кислотно-красной и зеленой жидкостями лежала на грубо сколоченном столе привязанная к нему ремнями истерзанная девушка, и живот ее угрожающе вздымался. И освещенное полной луной кладбище, где человек в плаще, стоя у раскопанной могилы, читал заклинание на древнем языке и делал пассы руками над трупом юной красавицы.

Эти картины мелькали перед ее мысленным взором, когда она сидела в окутанном осенними сумерками лесу. Они наполняли душу отвращением и в то же время словно сжигали ее в диком пожаре. Душа откликалась на них так остро, потому что чувствовала, что ступила на эту землю не по милости Всевышнего. Чувствовала, что это не Он, а другие силы заставили ее покинуть тонкий мир и появиться на Земле из тела бедной крестьянки, которая никогда не смогла бы понять, какова ее истинная роль в этой таинственной игре.

Эль тоже не понимала своей роли, но ее сердце было переполнено восторгом и любовью, которые внушали ей лес, и рябина, и прекрасный призрак, что теперь нередко сопровождал ее в прогулках на лоне природы. Ягодный ритуал придал ему еще больше сил, чем обряд с рябиновым соком, который произошел лишь на ментальном уровне.

Адриана даже снизошла до того, чтобы объяснить его суть. Обычно она вырывала Эль из мира ее темных грез, появляясь под деревом из ниоткуда. Этой традиции она по-прежнему придерживалась, хотя теперь тело ее не было прозрачным. С каждым днем она все больше походила на человека – только очень бледного и изможденного, но от того не менее прекрасного. Под огромными глазами, цвет которых отливал в осенних сумерках болотной зеленью, проступала ядовито-фиолетовая дымка. Если раньше эти глаза фосфоресцировали во тьме ярко-зеленым блеском, то теперь их цвет не выглядел столь противоестественно. Они стали темнее, и при виде их в голове Эль всегда вспыхивали ассоциации с болотами, мхом и пушистыми еловыми лапами.

Взгляд их немного оживился. В нем больше не было пронизывавшего душу могильного холода и вселенского одиночества. Он был серьезен и сосредоточен, будто под глазными яблоками засела какая-то несокрушимая идея. Иногда в этих болотных глазах вспыхивали искры скорби. Это казалось парадоксом, но другого выражения она не могла бы подобрать. Когда думаешь об искрах, представляется нечто подвижное и соблазнительное. Именно такой и была тоска призрака. Это болото не было мертво, как не был мертв и сам призрак. Там на дне, в грязных водах, покрытых тиной и увядшими кувшинками, что-то таилось. Что-то, что заставляло бурлить темные воды. Там все еще пульсировала жизнь – вопреки всем законам природы. Эта жизнь, с каждым днем все нараставшая, грозила осушить болото, чтобы утолить невыносимую жажду.

Но Эль прекрасно знала, что это не утолило бы запредельную жажду. Ее мог утолить только чистый источник, который был в ней, в Эль, и в ее жертвенной любви. Эту любовь выпивали спокойные, но слишком темные болотные глаза. Эта любовь пропитывала бумажно-белую кожу, чтобы напитать ее, обратить пергамент в шелк. Эта любовь, словно целебный бальзам, пропитывала сухие губы, меняя их оттенок с бледно-розового на алый.

Конечно же, эта испепеляющая любовь не могла осветить глаза призрака золотым светом и зажечь в них искры тепла. Не могла покрыть щеки нежным румянцем. Не могла заиграть ласковой улыбкой на манящих устах. Все это было слишком человечно, а потому недоступно. Эль знала наперед, что, даже обрети призрак тело, внутри которого билось бы настоящее живое сердце, было бы бесполезно рассчитывать на тепло и человечность с его стороны. Перенесенные страдания замораживают сердца навсегда. Сколько их не грей самой самоотверженной любовью, они не оттают. Снежная королева никогда, ни за что, не позволит Грете вырвать Кая из своих ледяных объятий.

Но, быть может, в том и состояла сладостная награда – при виде ее сердце, исполосованное смертельными ранами, увитое шрамами, словно алой лентой коробка с рождественским подарком, начинало учащенно биться. Она заставила биться сердце мертвеца! Она пробуждала блеск в этих болотно-мертвенных глазах!

А еще Адриане теперь не приходилось выглядеть как типичный призрак из готического романа. И пусть она была мистически бледна, а ее сказочные волосы черными каскадами рассыпались по алебастровым плечам, но теперь она хотя бы могла выбрать себе более подходящее платье. Адриана создала себе целых три варианта. Было темно-зеленое, со шнуровкой спереди, лиф которого был расшит оранжево-красными узорами. Был жемчужно-серый бархат, тугой корсет которого поднимал нежные полушария груди. Было черное с кружевными рукавами-фонариками.

И вот, явившись к ней впервые в черном платье, с чернильными волосами, украшенными диадемой из зазубренных кристаллов рябинового цвета, с маленьким черным сердечком на бледной щеке, Адриана изрекла: