Читать книгу Тёмная сторона Луны - Маргарита Менчинская - Страница 17

«Жизнь в городе начинается только тогда, когда в него входят военные!» Именно так начинается один известный фильм, и именно это во многом, если не полностью, определяло когда-то судьбу Подвилья. Во всяком случае, Кате Шкловской повезло жить в этом городе именно в то славное время.

Каждый год, и это стало законом, город принимал пополнение в виде офицерских кадров, а также членов их семей. Таким образом происходило смешение разных слоёв населения, что накладывало отпечаток на все сферы жизни и непременно сказывалось на общем уровне культуры и образования. Важным показателем этого можно было считать язык. Катя бывала в соседних районных центрах и успела заметить, что люди там разговаривали на ставшей привычной смеси белорусского, польского и русского языков с сильным белорусским акцентом. В Подвилье этим грешило только старшее поколение. Молодёжь разговаривала по-русски, причём безо всяких диалектических особенностей. Кому не повезло в этом смысле, так это тем, кто прибыл из других регионов страны и вынужден был здесь, в Белоруссии, получать аттестат о среднем образовании. Исключения для таких детей не делалось: белорусская литература стояла обязательным предметом для всех, независимо от уровня владения языком.

Для новеньких это стало настоящим испытанием. Чтение книг белорусских авторов ничем не отличалось от перевода иностранного текста, и, как положено в таких случаях, сопровождалось работой со словарём. «Белорусы», благодаря этому, тоже черпали немало нового, повышая свой уровень.

– Катька, а ты знаешь, как будет по-белорусски слонёнок? – спросил Сашка и, не дождавшись ответа, стал давиться смехом. – Я как узнал, не могу остановиться. Третий день смеюсь!

Он явно не врал и не преувеличивал, едва сказал это – начал задыхаться. Слёзы взбухали в его глазах и скатывались по щекам. Катя с улыбкой следила за тем, как её друг постепенно приближается к истерике, и уже собиралась оказать ему поддержку, когда в разговор вмешался Борис.

– Тоже мне комедия! Это вы ещё украинского не слышали! У меня там все родственники, так я с утра до вечера только и делаю, что смеюсь, когда туда приезжаю. Так что ваше сланяня – просто фигня!

– Сланяня? – удивилась Катя и не солгала ни капли, – впервые слышу, верите, как и про перочинный ножик, как его там, забыла!

– Стизорик! – смягчив всё, что только можно, на русский манер, любезно подсказал Борис и хотел рассмеяться, вдруг замер и поднял вверх указательный палец. – О, вспомнил, какое слово произвело на меня сааамое сильное впечатление, даже два. Это из нашего, белорусского, если кто не понял. Первое – это твар, что значит лицо, – он умолк и даже сделал попытку представить это лицо, но лишь замотал головой. – Второе – притульность.

– Прытульнасць, – смеясь, поправила его Катя.

Сашка сразу перестал смеяться.

– Это ещё что такое? Такого ты мне не говорил, друг называется! – обиженным голосом, будто от него скрыли нечто необычайно важное, произнёс он и так посмотрел на Бориса, что тот взмолился.

– Всё, всё! Погорячился, был не прав! Готов искупить свою вину. Притульность – значит равновесие.

Сашка вытаращил глаза и приготовился дать волю чувствам, но Катя его опередила.

– Это достаточно редкое слово. Тоже из словаря? Только ты его изуродовал! У нас говорят: згубила прытульнасць. – Она не смягчала язык и произнесла два последних слова именно так, как они звучали с учётом всех требований. Для неё это было также просто, как говорить по-русски. Но, видимо, эта лёгкость и приводила в изумление парней, у которых не получалось всё сразу. Если твердело «р», то слетала «ы». Если «а» оставалась на месте, не получалось окончание. И ни разу при их обоюдном старании не выговаривалось это странное сочетание «зг». Предприняв несколько попыток, мальчишки отдались тому, что никогда не вызывало у них затруднений.

– Потеряла равновесие, что тут смешного? – сделала перевод Катя и вдруг перешла на шёпот. – Советую вам взяться за ум, мальчики! Вдруг Марина Александровна под дверью подслушивает. Девчонки сказали, застукали её как-то за этим интересным занятием.

Видимо, девчонки не обманули, едва Катя сказала это, учительница вбежала в класс на такой скорости, будто соревновалась со звонком. Тот всё-таки настиг её у учительского стола, однако не смог заставить оторвать глаз от журнала.

Это был плохой знак. Заняв места, ребята терпеливо дожидались разрешения, чтобы сесть. Марина Александровна не торопилась и сначала выдержала красноречивую паузу и только после этого посадила их жестом руки. В этом она не имела себе равных. Это был жест полководца, но никак не учительницы, которая давно и не без оснований подозревалась в горячей нелюбви к своему предмету. Чтобы не преподавать его, она постоянно изобретала разные способы, но чаще других использовала журнал.

Класс замер и с этой минуты напоминал единый организм, который сосредоточенно следил за её пальцем, который нервно перекидывал листы справа налево, а потом пробегал по ним, как и положено при обыске, сверху вниз.

Наконец старания учительницы увенчались успехом, и она с победным видом посмотрела в сторону Сашки.

Два неполных года не прошли для него зря. Прекрасно изучив повадки Марины Александровны, он иногда позволял себе маленькую месть в ответ на её откровенную агрессию. Особых познаний в области психологии для этого не требовалось: любой ученик в классе мог поиграть в провидца, настолько Марина Александровна была предсказуема.

Явно испытывая её на прочность, Сашка оглянулся назад и, богатырским жестом прикрыв глаза, стал смотреть на Катю. Реакция учительницы оказалась мгновенной.

– Что это ты там высматриваешь, Краммер?

– Да это сонейка мне на Шкловскую мешает смотреть!

– Вон из класса! – крикнула Марина Александровна и тем же пальцем, которым обыскивала журнал, указала на дверь.

Спорить Краммер не стал: неторопливо, по-медвежьи, прошествовал мимо учительницы и всё-таки скосил глаза в сторону Кати. Марина Александровна перехватила его взгляд и с ненавистью, какой ей было не занимать в этом вопросе, впилась взглядом в свою, некогда любимую, ученицу. Ей очень хотелось придраться к Кате и, пока она искала повод, его предоставил Славик.

– Это что ещё за поведение на уроке? Сидит тут, зевает! Хоть бы рот прикрыл! Что ты себе позволяешь? – взвизгнув напоследок, возмутилась учительница и так быстро оказалась рядом со Славиком, что он немного смутился, но талантливо разыграл недоумение и путём неимоверных усилий заставил себя подняться со стула.

– Извините, Марина Александровна, но я что-то приболел.

– И что же это за болезнь, позвольте спросить!

Взгляд учительницы не предвещал ничего хорошего, но Славик не стал скрывать от одноклассников всей правды и, выдержав многозначительную паузу, как умел только он, ответил, смакуя каждое слово:

– Агульная млявасць, абыякавасць да жыцця, асаблива да працы.

Смех потряс даже стены, а Марина Александровна, предприняв попытку перекричать всех сразу, выскочила за дверь.

– Ну всё, счас дирик явится, начнёт мозги парить! – сказал кто-то из парней, когда страсти немного улеглись.

– Нет, ну что вы нашу Маринку не знаете! – оспорил это мнение Славик и предложил свою версию, – отсидится в учительской, а потом придёт как ни в чём не бывало. Если к дирику, это ж всплывёт, что история у нас не преподаётся. А вот теория и практика скандала – это каждый день!

– Смех смехом, а нам ведь экзамен сдавать! – благоразумно заметила Леночка Тишко и смутилась взглядов, обращённых в её сторону. Однако любопытство Бориса спасло её от этой неприятности.

– А как эта твоя болезнь переводится?

Чувствовалось, что этот вопрос давно не давал ему покоя. Задавая его, Борис продолжал хихикать, и Славик покровительственно улыбнулся и уже с меньшим удовольствием выполнил его просьбу.

– Общая слабость, безразличие к жизни, особенно к работе, – он на минуту прервался, ожидая оваций, и, не дождавшись их, удовлетворился редкими смешками, потом театрально развёл руки в стороны. – А я что говорю: белорусский язык – это сила! Русский на его фоне – просто бледная копия.

Вряд ли говоря это, он преследовал целью вбить клин между двумя братскими народами, – всеми своими деяниями он лишь призывал к тому, чтобы новенькие отдались изучению белорусского языка без остатка. С тех пор, как в классе появились эти девять парней, уроки белорусской литературы стали поистине незабываемы. Произношение их было настолько невоспроизводимо, что напоминало бутерброд из белого хлеба с маслом и вареньем, на который взгромоздили толстый кусок солёного, щедро сдобренного перцем и чесноком, сала. Их, как следует и в нужном месте подвешенные, языки вдруг становились костными и непослушными, и каждый урок заканчивался смехом, притом, что сама Нина Семёновна крайне болезненно реагировала на каждое исковерканное слово.

В тот памятный день белорусская литература стояла следующим уроком. На дом была задана басня, а это могло означать только одно – Нина Семёновна даст новый материал и будет опрашивать всех, включая новеньких. Сама она, разумеется, понимала, как сильно рискует, назвав первым Бориса Окишина, однако менять выбор не стала.

Борис был не из тех, кто мог придти на урок не подготовленным, и, хихикнув для порядка, бодрым шагом вышел к доске. Класс замер в ожидании праздника. Нина Семёновна скрестила руки на груди и приготовилась слушать. Борис не смутился и начал читать: « У одном селе, не важно где, ходил баран у череде. Разумных баранов наогул же немного, но этот так дурней дурного».

– Всё-всё- всё! – вдруг прервала его Нина Семёновна и сразу перешла на белорусский. – Чуць гэта вышэй маих моц! – потом сморщилась, как от зубной боли, укоризненно покачала головой и даже схватилась за сердце, как всегда, когда кто-то истязал родной язык. Правда, нашла это недостаточным и добавила, на этот раз по-русски. – Хватит! Довольно! Достаточно! Слышать это выше моих сил! Кто нам расскажет басню как следует?

В ответ на её призыв взметнулся лес рук, не считая нескольких ленивцев и, конечно, новеньких. Кондрата Крапиву дети просто обожали. Это был белорусский Крылов, и его произведения никогда не оставляли их равнодушными, что случилось и на этот раз с его знаменитой басней о дипломированном баране.

Катя едва ли не первой подняла руку, однако Нина Семёновна остановилась на Леночке Тишко. Та обрадовалась, почти бегом вышла к доске, но, встретившись взглядом со всем классом, сосредоточившим на ней внимание, смутилась и даже покрылась румянцем.

– Давай, Ленка, давай, покажи класс этим русским! – беззлобно подбодрил её Славик, жестом давая понять новеньким, что сейчас Лена покажет им фигуры высшего пилотажа. За это время та справилась с волнением и гордо объявила: « Дыпламаваны баран. Кандрат Крапива».

Класс снова замер. Лена кашлянула для верности и начала бодрым голосом:

– Ў адным сяле (не важна – дзе)

Хадзіў Баран у чарадзе.

Разумных бараноў наогул жа нямнога,

А гэты дык дурней дурнога —

Не пазнае сваіх варот:

Відаць, што галава слабая.

А лоб дык вось наадварот —

Такога не страчаў ніколі лба я:

Калі няма разумніка другога,

Пабіцца каб удвух,

Дык ён разгоніцца ды ў сцену – бух!

У іншага дык выскачыў бы й дух,

А ён – нічога.

Она рассказывала с удовольствием, делая интонацией ударение на важных моментах, отчего в классе царила полная гармония: ребята улыбались, Нина Семёновна наслаждалась этим. При этом она всё время одобрительно кивала головой, давая понять своим ученикам, что согласна с каждым словом и довольна своей ученицей.

– Другі баран – ні «бэ», ні «мя», а любіць гучнае імя! – торжественным голосом прочла мораль басни Лена, и новенькие, не сговариваясь, зааплодировали. Нина Семёновна дала им время и, продолжая улыбаться, кивнула головой. Овации прекратились.

– Я с вами абсолютно согласна и не имею ничего против, чтобы оценить рассказ Лены на отлично.

Лена взвизгнула и под одобрительный гул ребят проследовала на место.

Славик не был бы самим собой, если бы ни воспользовался ситуаций.

– Ну, вот, а я вам что говорил! Вот оно – мастерство! Да что там! Вам, дети мои, ещё учиться, учиться и учиться, – он на минуту замешкался, будто не решался произносить эту сакраментальную фразу, но всё-таки махнул рукой и взял на себя ответственность, – как завещал великий Ленин!

Ребята засмеялись, а Нина Семёновна не стала делать из этого трагедию, напротив, улыбнулась и даже нашла для Славика несколько добрых слов:

– Дай Бог, Вячеслав, чтоб эта твоя способность изо всего делать спектакль как можно чаще помогала тебе в жизни.

Класс затих. Славик чувствовал себя несколько недооценённым, однако придал лицу серьёзное выражение, будто мог в эту минуту видеть будущее. Нина Семёновна любовалась одухотворёнными лицами ребят, ребята смотрели на неё влюблёнными глазами. За этим всех и застал звонок.

Кто б мог подумать тогда, что слова Нины Семёновны окажутся пророческими. Славик – балагур и весельчак, без которого этот класс невозможно было представить, не избежал участи своего поколения и в составе ограниченного контингента советских войск попал в Афганистан. Судьбе было угодно, чтоб он вернулся живым, но каждый понимал, что тяжёлые армейские будни бойцов, его фронтовых товарищей, были скрашены мастерством, отточенным здесь, в стенах этой школы, на глазах учителей и одноклассников. И не важно, кто из них ел сытнее или был лучше одет, – дети оказались умнее взрослых и попросту игнорировали разницу, которая одним – будь они глупыми и ограниченными, позволяла зазнаться и употребить на низкие нужды, другим – озлобиться и этим загнать себя в угол. В этом школьном коллективе ничего подобного не произошло, и Катя вспомнила свою учёбу в старших классах, как мирное сосуществование двух цивилизаций.

Что именно двух, она не сомневалась и себя относила к менее развитой. Лишний раз убедилась в этом, когда приняла участие в сочинении открытого письма комсомольцам нового тысячелетия.

И там, в пионерской комнате, где для этой цели собрались лучшие ученики школы, и по дороге домой, Катю не покидало ощущение стыда за недостойность своих мыслей.

– Интересно-интересно, что же такого вы писали, раз ты явилась домой пунцового цвета!

– Да, – махнула рукой Катя, – что писали, не так важно. Куда важней, о чём каждый из нас думал. И главное, вожатая, как назло, говорит: «А вы подумайте, о чём бы вы хотели спросить комсомольцев нового тысячелетия!» Один мальчик не растерялся и говорит: «Спрошу, будут ли джинсы в свободной продаже». Все как рассмеялись! Не поверишь, я тоже про джинсы подумала, но не только. Ещё про фрукты разные. Ну, сама посуди: апельсины я хотя бы пробовала однажды, а вот бананы видела только по телику или на картинках. А в телике говорят, что Новый год в Советском Союзе пахнет мандаринами! Сейчас к Ане зашла, а она угощает меня шоколадным пряником!

– А они бывают шоколадные? – совершенно искренне удивилась Надежда Ивановна. – Я считала, что мятные! Других у нас и в продаже нет! Да и те не всегда купишь! Вкусный?

– Не поверишь, у меня те же слова вырвались, а пряник я так и не попробовала. Стыдно как-то! Что Аня подумает! И сегодня было стыдно: сочиняю письмо, а сама пытаюсь представить, как будет выглядеть наш мир в 2000 году. И самое ужасное, ни о чём другом как о мандаринах и бананах думать не могу! – Катя дошла до этого места и с трудом сдержала слёзы. – Вот же зараза, и там чуть не расплакалась! А мечтаю я, кстати, о гораздо большем. Так и вижу, что вы с отцом переехали в хорошую квартиру с водопроводом и центральным отоплением. Нет-нет, опять не то! Хочу, чтоб все люди жили по-человечески. Чтоб город наш привели в порядок. Школу наконец построили, как и обещали, с бассейном. Чтоб люди путешествовали по всему миру и каждый день бананы ели и апельсины.

– О, куда загнула! С твоей фантазией только в волшебники!

Катя вытерла слёзы и улыбнулась. Нарисованная ею картина действительно напоминала сказку или несбыточную мечту. Каждый, кто жил в этом городе с самого детства, знал, что маленькие города снабжались по остаточному принципу, а дефицитные товары распределялись ещё на уровне райкомов и заведующих складов, попадая лишь к нужным людям. Мама у Ани работала простым продавцом в гастрономе и, вероятно, тоже попала в круг этих людей. Дом их можно было назвать полной чашей: ковры, хорошая мебель, хрусталь, сам дом – огромный, свой приусадебный участок. Атрибуты благополучия, мечта советского обывателя, для большинства граждан страны – несбыточная.

Армия, и это тоже знал каждый советский человек, была одним их китов советского государства, и система распределения товаров в военных городках существовала иная. Впрочем, как раз это было вполне объяснимо: кита следовало кормить, как следует. Очереди там тоже не были редкостью. Мальчишки иной раз делились подробностями и даже сравнивали с тем, что удалось повидать за границей. Но для Кати это пока ещё не стало весомым аргументом, чтобы подозревать свою родину в преступлениях перед своим народом. Она доверяла ей как своей маме и легко находила оправдания любым её деяниям. К тому же знала, что во всём виноваты империалисты, которые развязали гонку вооружений. А чего стоило поднять страну из руин после этой страшной войны! И разве можно было не протянуть руку помощи Кубе или Анголе, Вьетнаму или Корее? Мир не просто так разделился на два лагеря, – люди хотели справедливости и свободы. За это проливалась кровь, теперь уже и в Афганистане. Вот о чём думало её поколение, которое не сомневалось в том, что нужно совсем немного потерпеть и, конечно, учиться, учиться, учиться…

Юность тем и прекрасна, что смотрит на мир сквозь розовые очки под аккомпанемент любимых мелодий. У каждого поколения свои герои, кумиры тоже свои и своя, одна на всех, музыка – спасительное зелье и дополнительный повод для непонимания и споров между детьми и их родителями. Катя не спорила с отцом, когда тот пытался судить современную музыку. Она обожала старые пластинки и по его любимым песням, как по следам, охотно сбегала из своего некрасивого настоящего в другие миры и там искала тот, особенный и прекрасный, где отец умел улыбаться, радовался мелочам, дарил радость другим людям и был полон надежд и устремлений. Сам он давно забыл туда дорогу. Гитара пылилась на стене. Трогать пластинки в его присутствии Катя не осмеливалась.

Поглощённая мыслями, она ела суп и не замечала, что мама изучает её так внимательно, будто пытается их прочесть.

– Господи, мне кажется, ты сейчас заплачешь, доченька!

– Я? – немного удивилась Катя и мотнула головой. – Тебе показалось, мамочка. Мальчишки обещались зайти сегодня. Так что надо поторопиться с уроками.

– Поторопись, – вдруг погрустнев, ответила Надежда Ивановна и добавила, – и им бы надо пораньше приходить, а то, как назло, как отец с работы, так и они являются!

– Вот-вот, я тоже ни жива, ни мертва!

– Понимаю. Я в деревне росла, и у нас там всё проще было. Иной раз прямо в нашей избе народ собирался, отец только радовался, что все на глазах будут. Никогда не запрещал. Так что для меня поведение твоего отца – тоже в некотором смысле удивление. А мальчишки, не бойся, ничего не замечают: ни этой нашей бедности, ни того, как твой отец себя ведёт. Не затем они сюда ходят.

Надежда Ивановна не в первый раз касалась этой темы, и Катя не сдержалась.

– Зачем же, позволь спросить?

– А что ты злишься? Я ведь говорю только то, что вижу. А вижу я гораздо больше, чем ты. Сама когда-то своё счастье проглядела, потому сейчас начеку. Не желаю тебе такой участи.

– Я пока не собираюсь замуж, если ты заметила.

– Заметила, но можно и сейчас таких дров наломать, что за всю жизнь потом не разгребёшь. Чего, думаешь, отец твой простить мне не может? Я ведь перед самой свадьбой испугалась. Нравился мне один парень, но казался мне молодым слишком, без опыта. Твой отец видел, как он за мной ухлёстывал, по ночам под окнами ходил. Выведу корову утром, а он сидит на лавочке, смотрит преданным взглядом. И теперь этот взгляд вижу. А Шкловский был старше, уже хоть как-то о жизни думал, не пил, не курил. Не за богатство я шла, за человека. Так мне казалось. Я же крестьянская дочь, так на жизнь смотрела, чтоб на земле этот человек обеими ногами стоял.

– Я всё это знаю, мама, ты мне уже рассказывала.

– Да, рассказывала, но иной раз не грех напомнить. Смотрю я на твоих друзей и вижу, как они тебя с глаз не спускают. И сама я не вижу в тебе ничего особенного, симпатичная, рост, осанка, фигурка хорошая, ноги красивые, недаром учителя цепляются. Вроде как гораздо приличнее, когда некрасивые ноги показывают. Но я не о том, они в тебе что-то большее видят, а так только в одном случае бывает, когда любовь.

– Мама! – Катя даже вскочила и повысила голос. – Какая любовь! Дружим мы! Можешь ты это понять!

– Могу, – спокойно ответила Надежда Ивановна, – но я не слепая. Вот скажи мне, Сашка сейчас вроде как с Аней дружит. Идёт мимо её дома к тебе, потом к Ане. Есть у тебя этому объяснение?

– Я же и говорю, дружим мы! – стояла на своём Катя, однако взгляд её отразил растерянность. Ей самой это тоже казалось странным. За время, что она знала мальчишек, никто из них так и не завязал серьёзных отношений. Чего ради они к ней ходили? Сказать честно, страшно усложняли ей жизнь! Дружить с ними Катя предпочла бы подальше от своего дома и теперь уже не только из-за отца, но из-за этого постоянного внимания со стороны мамы.

– Ты, конечно, как хочешь, можешь и дальше ничего не замечать, но я скажу, что оба эти парня неровно к тебе дышат. Слыхала, так теперь говорят. У Сашки – так просто всё на лице написано! А вот Борис – скрытный. Но меня не проведёшь.

– Чего ты добиваешься, мама? – уже совсем загнанная в угол, спросила Катя и посмотрела на маму с мольбой. – Поссорить нас, да? Так для меня это окно в другой мир. У нас ведь здесь как? Купила какая-нибудь Галя новое пальто или сделала стрижку модную, и всё, нос так задрала, что не знаешь как к ней подойти! А они, вон, и за границей пожили, а ведут себя так, будто мы ровня!

– О! Это мне знакомо. У нас в деревне тоже так было. Так это от недостатка ума! Какой прок гордиться тем, чего твои родители добились! Сам покажи, чего ты стоишь! Аня, кстати, тоже, вон, в богатстве живёт, а нос никогда не задирала. Я ведь грешным делом подумала, что Сашка её за то и выбрал, что дом свой, приданое будет. Но нет, чем больше смотрю, тем больше понимаю, адресом она ему подошла. Ему лишь бы к тебе поближе. Попомни моё слово, ненадолго это!

Любой подобный разговор напоминал пытку и просто вынуждал Катю замечать какие-то вещи, а потом вести спор с самой собой. Однако в любом таком споре побеждало мнение, которое нравилось ей больше всего. Мама судила по старинке, а Катя вполне допускала, что дружба между мальчишками и девчонками возможна. Мир очень изменился. Человек полетел в космос, атом себе на службу поставил, изобретал всё больше способов помочь людям в быту. Что для него какие-то там отношения полов, если не новая глава открытий! Катя не исключала, что учёные уже работали над их усовершенствованием, уж слишком много вокруг было несчастных людей, таких как её родители. Построить коммунизм без решения этой проблемы не получится. Отдельным пунктом в кодексе строителей коммунизма стоял вопрос о воспитании нового человека. И такие люди уже были. Чем не пример новенькие? Класс с их приходом преобразился до неузнаваемости! Катя тоже чувствовала, что растёт вместе с ними.

Было бы желание, а аргументы в его пользу всегда найдутся! Именно это произошло с Катей. Так, шаг за шагом, она училась лгать себе и, увы, была в этом совсем не одинока.